— В каком-то смысле вы повторяете ее путь: закончив математический факультет ЛГУ, посвятили себя музыке.
БГ: — Вероятно, это схема семьи.
— Ну, а мамина работа оказывала какое-то влияние?
БГ: — На нее — может быть, на меня — нет. Дом был завален картинами — вот и все.
— Как рано вы пристрастились к чтению?
БГ: — Читать начал до школы.
— Стихами увлекались?
БГ: — Никогда особенно. Разве что в период шестнадцатилетия, когда все читают стихи.
— Как и когда лично для вас начался рок?
БГ: — В начале шестидесятых это уже носилось в воздухе. По телевидению передавали фигурное катание, там иногда проскальзывали музыкальные эпизоды из рока. Можно его было услышать и по радиоприемнику. Это притягивало, как магнит. Я тогда сразу почти физически почувствовал, что это мое, что это правильно. С тех пор мой подход к жизни не менялся.
ЗОЛОТО НА ГОЛУБОМ
Те, кто рисуют нас, рисуют нас красным на сером.
Цвета как цвета, но я говорю о другом.
Если бы я умел это, я нарисовал бы тебя
Там, где зеленые деревья и золото на голубом.
Место, в котором мы живем, —
в нем достаточно света,
Но каждый закат сердце горит под стеклом.
Если бы я был плотником,
я сделал бы корабль для тебя,
Чтобы уплыть с тобой к деревьям
и золоту на голубом.
Если бы я мог любить, не требуя любви от тебя…
Если бы я не боялся и пел о своем…
Если бы я умел видеть, я увидел бы нас так,
как мы есть, —
Как зеленые деревья и золото на голубом.
СНЫ О ЧЕМ-ТО БОЛЬШЕМ
Февральским утром выйду слишком рано.
Вчерашний вечер остается смутным.
В конце концов: зачем об этом думать? —
Найдется кто-то, кто мне все расскажет.
Горсть жемчуга в ладони —
Вот путь, который я оставлю тайной.
Благодарю Тебя за этот дар:
Уменье спать и видеть сны,
Сны о чем-то большем…
Когда наступит время оправданий,
Что я скажу Тебе? —
Что я не видел смысла делать плохо,
И я не видел шансов сделать лучше.
Видимо, что-то прошло мимо,
И я не знаю, как сказать об этом.
Недаром в доме все зеркала из глины,
Чтобы с утра не разглядеть в глазах
Снов о чем-то большем…
АДЕЛАИДА
Ветер, туман и снег — мы одни в этом доме.
Не бойся стука в окно — это ко мне,
Это северный ветер — мы у него в ладонях.
Но северный ветер — мой друг.
Он хранит то, что скрыто.
Он сделает так, что небо будет свободным от туч
Там, где взойдет звезда Аделаида.
Я помню движение губ, прикосновенье руками.
Я слышал, что время стирает все.
Ты слышишь стук сердца — это коса нашла на камень.
И нет ни печали, ни зла, ни гордости, ни обиды.
Есть только северный ветер, и он разбудит меня
Там, где взойдет звезда Аделаида.
Над Питером зажглась звезда Аделаида — это БГ ее зажег. Светит так ярко, что спать нельзя. Все говорят Бобу: «Зачем ты ее повесил? Сними — и без нее белая ночь в городе…». А он ухмыляется: «Сниму, если мне дадут выступить в „Песне-87“». Ему говорят, что в «Песне-87» уже все места куплены, предлагают «Песню-88». А БГ разревелся: «Нет, хочу в „Песню-87“ и только!». Не по-христиански, в общем, вел себя…
— Когда вы впервые взяли гитару в руки?
БГ: — Первую связную песню «Beatles» сыграл летом 1968 года.
— Ваше музыкальное образование?
БГ: — Приблизительно 30 лет слушанья музыки и 20 лет ее исполнения. Как правило, от формального образования творческие органы человека костенеют. Никогда к нему не стремился.
— Чье влияние на ваши музыкальные вкусы наиболее сильное?
БГ: — «Beatles», Вертинский, Боуи, Окуджава, Дилан, Клячкин, Олдфилд, Хьюман, Лигг. И любая интересная музыка, которую слышу.
— Каких наших музыкантов вы выделяете?
БГ: — Цой, Чекасин, Валя Пономарева.
— Вы помните свою первую песню?
БГ: — Конечно. Хотя, как давно это было — 1972 год…
— Не пытаетесь ее исполнять в концертах?
БГ: — Нет. Мысли в ней были хорошие, но все остальное — на довольно-таки топорненьком уровне.
— Аббревиатура БГ когда появилась?
БГ: — Давно, еще в семидесятых. Борис Гребенщиков — и звучит тягуче и расписываться долго. БГ — так проще…
— Ваше первое публичное выступление?
БГ: — Ночной фестиваль в Юкках летом 1973 года. Я выступал как романтический акустический мальчик с песнями Кета Стивенса на одной сцене с «Санктъ-Петербургом», бывшими «Землянами», «Манией» и т. д., чем тогда очень гордился.
— Что было до «Синего альбома»?
БГ: — Из записей: «Искушение святого „Аквариума“», «Борис и Джордж». 1973 год. Очень смешная и своеобразная маета. «Притчи графа Диффузора» — «Аквариум» (акустический), 1974 год. «Милая романтика», «Менуэт земледельцу». 1974 год. «Четыре вещи, электроабсурд». «С той стороны зеркального стекла». Соло. 1976 год. Первая запись в относительно нормальной студии. «Все братья — сестры». «Борис и Майк». 1978 год. «Микрофон в чистом поле — и вперед».
Кто-то стал отныне богом
И простил себе грехи:
«За стихи мне все простится!»
Но стихи его плохи.
Кто-то в музыку подался,
Человечество любя.
Но его никто не слышит —
Он певец внутри себя.
Ты запой, а я услышу —
Для того и голос дан
Всем, кто любит, всем кто дышит,
Кто поет в свои года.
Так пускай не даст мне совесть
Ни молчать, ни богом стать.
Стать бы честным пред собою —
Вот и вся моя мечта.
Но уходят люди в боги
И, в себя погружены,
Принимают за реальность
Ложь и сны.
Все пловцы давно уплыли,
Все певцы давно молчат.
Кто в себе — тот, как в могиле,
Кто кричал — устал кричать.
И несказанная песня
Нас задавит словно боль.
И придут другие, те, кто
Не боятся быть собой.
Так пускай не даст им совесть
Ни молчать, ни богом стать.
Будут искренними строки
И собой не будут лгать.
Ну, а мы уходим в боги.
Так пускай звенит по нам,
Словно месса по убогим,
Колокольчик на штанах.
Ушла арбатская дорога,
Ушли «Орбита» и «Сайгон».
Нам остается так немного
От наших сказочных времен…
Остались цифры телефонов,
В которых нас не узнают.
Осталось в улицах знакомых
Опять искать себе приют.
Пускай уходят годы, друзья и Боги.
Для нас поют неназванные дороги.
Других мы назовем своими друзьями,
Если нам не по пути…
Но все ж ночами вижу лица,
И здесь не властен циферблат.
Боюсь проснуться, если снится
Тот, кто мне раньше был, как брат.
Пускай уходят годы, друзья и Боги.
Для нас поют неназванные дороги.
Других я назову своими друзьями,
Если нам не по пути…
Он суперпопулярен. Люди, не знающие его аудитории, представляют ее сборищем нравственных уродов и истеричек. Между тем, это серьезные знатоки. Ему пишут, как сегодняшнему лидеру кассетной культуры, тысячи — студенты, молодые солдаты и офицеры, таежники. Музыка единит людей и народы… Происходит рождение некоего коллективного музыкального сознания, миллионы магнитофонов страны сливаются в некую духовную индустрию, по кассетному селектору откликаются миллионы душ. Это явление. Или правда идет создание «рок-фольклора» молодого народа эпохи НТР? Освоенная массами современная музыкальная аппаратура ничуть не сложнее для детей компьютерного века, чем была для своего времени изобретенная в прошлом гармошка. В случае Гребенщикова эта новая стадия устного «народного творчества» сложна и тонка по вкусу. Настоящий мастер всегда образован… Новая музыкальная культура, пробиваясь с боем, противостоит как тугоухим консерваторам, так и разливанному морю механической поп-халтуры. Не всем новое явление по вкусу. Есть у него вещи еще недодуманные. Так и должно быть.
КОНТРДАНС
Скоро кончится век, как короток век,
Ты, наверное, ждешь… Или нет?
Но сегодня был снег. И к тебе не пройдешь,
Не оставив следа, — а зачем этот след?
Там сегодня прием, там сегодня приют,
Но едва ли нас ждут в тех гостях.
Вот кто-то прошел и кто-то при нем,
Но они есть они. Ты есть ты. Я есть я.
Но в этом мире случайностей нет,
И не мне сожалеть о судьбе.
Он играет им всем. Ты играешь ему.
Ну, а кто здесь сыграет тебе?
И я прошу об одном: если в доме твоем
Будут шелк и парча, и слоновая кость, —
Чтоб тогда ты забыл дом, в котором я был,
Ну, какой из меня, к черту, гость?!
Ведь я напьюсь, как свинья, я усну за столом,
В этом обществе я нелюдим.
Я никогда не умел быть первым из всех,
Но я не терплю быть вторым.
Но в этом мире случайностей нет,
И не мне сожалеть о судьбе.
Он играет им всем. Ты играешь ему.
Так позволь, я сыграю тебе…
ВТОРОЕ СТЕКЛЯННОЕ ЧУДО
Когда ты был мал, ты знал все, что знал,