Петр ползет вперед, к этим людям. Ему кажется, что, увидев его, этот человек попросту умрет от страха. И ему нравится думать об этом.
И в тот самый момент, когда человек замечает его, где-то наверху раздается телефонный звонок, а на кровать прыгает кот, и его мокрый нос начинает исследовать щеки Петра.
На долю секунды перед тем, как открыть глаза, он видит свое настоящее лицо — оно такое мягкое и тяжелое, с ровным овальным подбородком, бледноватой и гладкой кожей, большими глазами цвета пасмурного неба; и небо в окне действительно пасмурное, только его наполовину закрывает наглая и самодовольная кошачья морда.
Вновь закрыв глаза, Петр вызывает перед внутренним взором последние кадры сна, чтобы увидеть его продолжение. Но кот так настойчиво и топчется по его телу, будто заявляя, что ничего хорошего там больше не покажут и пора все же вставать.
Пожалуй, кот прав, думает Петр. Действительно надо вставать. Забавно бывает, когда коты знают распорядок дня своих хозяев лучше, чем сами хозяева. Особенно если этого распорядка как такового нет.
Кровать долго не хотела выпускать Петра из своего тепла. Едва откинул он одеяло, как мелкие гусиные мурашки, забегавшие по коже, отчетливо дали понять, что теперь будет холодно.
Надо вставать.
Он уселся на край, дотянулся ногами до тапочек и посмотрел в окно.
Его звали Петр Алексеевич Смородин. Он жил один. О том, что сегодня день его рождения, он вспомнил не сразу.
Кажется, еще вчера, когда он заснул, было лето. То есть уже не совсем лето — то был теплый солнечный сентябрь желто-зеленого цвета. А теперь цвет исчез, как будто заснул вместе с ним, Петром, да так и не проснулся.
Стрелки настенных часов, видимо, тоже еще не проснулись — вялые и сонные, они беспомощно висели, указывая на четыре часа дня. Смородин стоял у подоконника и курил, уткнувшись взглядом в помятое октябрьское небо. Дождь расчерчивал прозрачной полоской окно и монотонно стучал по стеклу. Окно выходило на двор; Петр жалел, что этот опостылевший вид нельзя переключать, подобно каналам в телевизоре. Все та же детская площадка с недавно покрашенными в зеленый цвет скамейками, все та же кирпичная дорожка, все те же деревья, листва на которых еще не успела окончательно закоченеть и свернуться в усохшие твердо-коричневые трубочки. Возле качелей сидела собака, она мокла под дождем и уныло завывала своим противным голосом. Ей почему-то не приходило в голову спрятаться под скамейку — впрочем, собаки глупы.
Собаки глупы, радостно поддержал эту мысль кот и вспрыгнул на подоконник, дабы дать Петру возможность почесать его за ухом. Вдоволь насладившись процессом, он спикировал на пол и отправился в кровать с целью досматривать за Петра его сны.
Кота звали Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен.
Умывшись, Смородин прошел в кухню. На подоконнике он обнаружил недопитую бутылку красного вина. Забрался с ногами на диван, схватил бутылку и сделал несколько глотков.
И тогда в его мозгу проявилась двумя отчетливыми цифрами первая за сегодняшнее утро здоровая мысль, а вместе с ней на кухню вбежал кот.
«Двадцать пять», — подумал Смородин.
— Двадцать пять, — повторил он вслух и отпил еще вина.
Кот запрыгнул на диван, глаза его забегали от Петра к бутылке вина и обратно.
— Мне двадцать пять, — снова повторил он. — И с этим надо что-то делать. Ты согласен со мной, Карл?
Кот наклонил голову влево.
— Пожалуй, с сегодняшнего дня, — Смородин сделал еще один глоток,— я начну новую жизнь.
В глазах Мюнхгаузена появилось истинно кошачье выражение удивления и скепсиса.
— Да-да, не смейся, новую жизнь.
Смородин поставил бутылку на стол, откинулся на спинку дивана, обхватив руками колени и снова заговорил:
— Больше никаких ночных бдений. Ночью спать, утром просыпаться. Да-да, именно утром. Никакого алкоголя в одиночестве. Никаких поблажек собственной лени. Найду нормальную работу и буду зарабатывать нормальные деньги. Никакого нытья по Сонечке. Ты, дорогой мой, больше не услышишь от меня ни слова об этой даме.
Если б коты умели хохотать во весь голос, Мюнхгаузен так бы и сделал. Но он только лениво повел ухом и прикрыл глаза.
— А с первой зарплаты… — Смородин задумался, — я куплю себе новый костюм. Как у Каневского. Интересно, придет ли он сегодня? Вроде бы я приглашал его вчера.
Во дворе снова послышался собачий лай. Смородин выглянул в окно: собака приставала к толстой даме, которая несла из магазина два огромных пакета. Дама пыталась отбиваться и громко ругалась.
— Или позавчера?
Он посмотрел на кота, словно ждал от него ответа.
Но вместо ответа из коридора послышалось наглое карканье дверного звонка. Смородин пожалел, что под рукой нет рогатки, иначе он охотно прибил бы не вовремя залетевшую ворону. Звонок раздался еще раз — уже протяжнее и громче, явно стараясь привлечь к себе излишнее внимание. Смородин вздохнул, накинул на себя рубашку и пошел открывать.
Человек, в столь ранний час успевший дважды лишить кнопку дверного звонка девственной тишины, оказался пресловутым Германом Каневским, старым другом Петра и просто хорошим парнем. Его стройное тело почти двухметровой длины было упаковано в серое двубортное пальто с погончиками, под которым угадывался идеально сидящий клетчатый костюм-тройка цвета мокрого носорога, спящего за решеткой зоопарка после майского дождя. Из-под воротника белоснежной сорочки неприлично вылезал дразнящий язык узкого оранжевого галстука, а украшенная выразительно черными глазами, барельефным носом, приятной улыбкой и мягкими смолистыми волосами голова была увенчана серой фетровой шляпой. Это был обыденный его гардероб, за исключением галстука: оранжевый галстук Герман повязывал только по праздникам. В левой руке он держал никак не гармонирующий с остальным внешним видом черный полиэтиленовый пакет, внутри которого достаточно пристальный взгляд мог бы рассмотреть две бутылки тринадцатого портвейна и небольшую коробку.
— Здравствуй! — Герман шагнул за порог и радостно протянул свою руку с длинными тонкими пальцами, предварительно успев стянуть с нее перчатку.
— Привет, — Петр пожал руку и улыбнулся. — Почему ты не позвонил и не предупредил, что придешь?
— У тебя был выключен телефон, — быстрым шагом он вошел в квартиру, уселся на табурет и принялся стягивать с ног свои остроносые черные ботинки. — К тому же позавчера ты приглашал меня в гости. Сегодня твой день рождения.
— Черт, и правда, — смутился Смородин. — Значит, с днем рождения меня!
— С днем рождения тебя! — Герман встал, не успев до конца снять второй ботинок, и заключил именинника в крепкие объятия.
Две бутылки портвейна вскоре перекочевали на стол, а затем к ним присоединились два бокала и извлеченный из того же черного пакета небольшой тортик-суфле, поверхность которого представляла собой геометрически правильную розово-голубую спираль, украшенную в центре ярко-красной вишенкой.
— Это гипноторт, — пояснил Герман и крутанул торт на вертлявой подставке, отчего спираль пришла в движение. — Он гипнотизирует. А еще его можно есть. Уверяю тебя, это вкусно.
— Давай же съедим его, пока он не съел нас. — Смородин только сейчас осознал, насколько он проголодался.
Герман остановил движение спирали метким ударом ножа, вырезал кусок торта и шмякнул его на блюдце; затем снова закрутил подставку, снова воткнул нож и положил еще один кусок себе. Смородин откупорил первую бутылку портвейна и разлил божественный напиток по бокалам.
— За тебя! — Герман чокнулся бокалом с Петром и отпил небольшой глоток. — Как у тебя вообще дела? На работу не устроился?
— Да в общем-то нет, — замялся Смородин. — Как раз подумывал сейчас, не поискать ли работу.
— Отлично! — перебил его Герман. — Это значит, что у меня есть для тебя подарок, — с этими словами он вытащил из кармана блокнот, раскрыл его на последней странице и вручил Смородину небольшой листок бумаги с нацарапанным на нем телефонным номером.
Смородин взял бумажку. Под номером было приписано: «Грановский Илья Валерьевич».
— Это номер моего бывшего преподавателя режиссуры, — продолжил Герман. — Сейчас он отошел от университета и открыл на Маяковской музей. И туда требуется ночной смотритель. Платят прилично.
— Сколько? — поинтересовался Смородин. — И что это за музей?
Герман глотнул еще немного портвейна.
— Дом-музей Юлиана Фейха, также известный как «Музей пыли». Ты читал Фейха?
Смородин пожал плечами:
— Мне много о нем говорили. Но так и не дошли руки.
— Всячески рекомендую при случае зачесть. Замечательные стихи. Да и жизнь самого автора довольно интересна. Тебе понравится там работать.
— Хорошо, — Смородин отложил бумажку на стол. — Позвоню завтра. Сегодня я все равно буду пьян.
— Значит, завтра! Но обязательно позвони. Не стоит сидеть без работы в такое время. И почитай стихи Фейха, обязательно почитай. Кстати, как твои панические атаки?
— Все так же, — вздохнул Смородин. — Позавчера опять накрыло в метро. Впрочем, обо мне неинтересно. Расскажи о себе.
Герман покачал головой и прищелкнул языком.
— Плохо, — и посмотрел в окно. — С чего начать? С личного или с рабочего? То есть сначала хорошую новость или плохую?
— Начни с личного.
— Значит, как ни странно, хорошая новость! — Герман впился зубами в кусок торта, торопливо прожевал и продолжил. — Я познакомился с чудным существом, а ты сейчас попробуешь угадать его пол.
Он извлек из кармана пиджака мобильный телефон и показал Смородину фотографию худощавого молодого человека с женственными чертами лица, не лишенного признаков симпатичности, присущей, впрочем, обоим полам.
— Ээээ… — нерешительно протянул Смородин. — Меня не покидает смутное ощущение, что это девушка.
— Его зовут Дарий. Красивое царское имя, — Герман с нескрываемым чувством гордости спрятал телефон обратно. — Мы познакомились с ней на съемках последней передачи. Он очень милый, у нее высшее образование и красивая фигура. Когда я впервые увидел его, сперва подумал, что это девочка, которая выдает себя за мальчика. Но затем разговорился с ней, понаблюдал за его жестами и манерой говорить и пришел к выводу, что это мальчик, косящий под девочку, которая выдает себя за мальчика.