Янка Купала
ЗДЕШНИЕ
Трагикомические сцены в 4-х действиях
Предисловие переводчика
О пьесе «Здешние» (к сожалению, в этом единственно возможном переводе далеко не полностью передается смысл купаловского названия «Тутэйшыя») не вспоминали более шести десятилетий, а если и вспоминали, то — в сталинские, да и в брежневско-сусловские времена — опасливо понизив голос: националистическая крамола...
В том, что никакая это не крамола, да еще националистическая, я убедился давным-давно, когда был студентом университета: один из моих сокурсников доверился мне и дал почитать пожелтевший, ветхий номер белорусского журнала «Полымя» за 1924 год. Мог ли я предвидеть тогда, читая «крамольную» купаловскую пьесу, что спустя почти сорок лет на мой письменный стол ляжет сентябрьская книжка того же журнала за год 1988-й и я снова буду читать и перечитывать воскрешенных «Тутэйшых», ломая голову, как же перевести их на русский язык для читателей «Немана»?
Казалось бы, какие тут могут быть сложности? Это ведь не роман с огромным речевым пластом, с подробными описаниями быта, с развернутыми характеристиками персонажей, с описаниями природы, и это не стихи, переводя которые, необходимо сохранить поэтическую метафору, образ, оркестровку, мастерство рифмовки, особенности ритмики,— чего проще перевести «голые» реплики? Всякая пьеса ведь соткана только из реплик, ну, еще из кратких авторских ремарок: на сцене стул, стол, что на столе, персонаж вошел, вышел, сел, как одет и т. д. Но драматургия недаром является одним из сложнейших и трудоемких жанров литературы, и не только для авторов, но и для переводчика. Особенно если пьеса не «книжная», если в ней не усредненный литературный язык, а столь же многообразный, разностильный, разнограмотный, как в самой жизни, когда собираются и разговаривают между собой самые разные люди. Сохранить в переводе особенности речи каждого персонажа пьесы не проще, нежели особенности интонации переводимого на другой язык поэта. Просто перевод, сколь бы ни был он литературно грамотен, обезличит пьесу, убьет ее дух, что, на мой взгляд, видно на примере чудесной пьесы Янки Купалы «Павлинка»,— переведенная именно на усредненный, «книжный» русский литературный язык, она утратила свою «мужицкость», свой сочный, истинно народный юмор, приобрела черты легковесного водевиля.
Пьеса «Тутэйшыя» в еще большей степени вопиет против книжного русского языка, который начисто убивает ее «белорусскость», затушевывает, если не снимает один из ее основных мотивов: страстное утверждение белорусского национального самосознания, самобытности национальной культуры, белорусского языка «тутэйшых». Ведь главный персонаж пьесы Микита Зносак предается осмеянию, бичуется Купалой за духовную измену родному народу, всему белорусскому, за то, что он отрекается от «тутэйшых» и выдает себя за «истинно русского». И при переводе пьесы нужно было найти для Микиты такой язык, который подчеркивал бы его отщепенство. Поэтому я наделил его языком, полным белорусизмов, калькированных с белорусского оборотов, тем языком, на котором ныне, к великому сожалению, разговаривают многие белорусы, особенно в городах — не на русском, не на белорусском, а на «Комаровском», что в переводе полностью оправдано, как мне кажется, поскольку действие пьесы происходит в Минске. Но так как Микита в прошлом чиновник, ошивался в канцелярии русского губернатора, в среде царских чиновников-русификаторов, то и в русском он все же немного поднаторел — поэтому многие его фразы и обороты вполне «истинно русские».
Противостоящий Миките персонаж, белорусский учитель Янка Здольник, в общении с Микитой говорит по-русски лучше его, что, опять-таки применительно к переводу, оправдано образованностью Янки — белорусский интеллигент, он не может не знать русского. А вот с людьми из родного села он разговаривает по-белорусски. Естественно, что и они разговаривают по-белорусски: речь сугубо народных персонажей я не переводил, а лишь позволил себе заменить отдельные слова, которые наверняка были бы непонятны русскому читателю, синонимами, понятными и без перевода. Там же, где такая замена невозможна, даны поясняющие сноски.
На белорусский язык переходит в ходе развития действия пьесы и такой персонаж, как Гануля, мать Микиты,— поначалу она разговаривает на языке сына, а когда появляются родичи из деревни, тотчас вспоминает родную речь.
Теперь о правомерности белорусских речений в русском переводе пьесы. В русской литературе со времен Николая Васильевича Гоголя утвердилась традиция широкого использования украинского языка, если персонажи — украинцы. И мы отлично их понимаем. А разве белорусский дальше от русского?
Трудная работа завершена. Насколько она мне удалась — судить читателю. Надеюсь, однако, что в любом случае пьеса приблизит русскоязычных читателей, выходцев из России и других республик, к пониманию тех проблем, которыми озабочена ныне национально мыслящая белорусская общественность, проблем, которые еще на заре Советской власти волновали и Янку Купалу. Это не национализм — борьба за возрождение и утверждение на Беларуси белорусского языка, за национальное самосознание, за обновление и подлинный расцвет белорусской национальной культуры. И, возможно, белорусская речь, сохраненная на многих страницах пьесы, послужит подспорьем для некоренных жителей республики в их приобщении к белорусскому языку — прекрасному языку народа, среди которого им жить и жить.
Валентин ТАРАС
Лица
МИКИТА ЗНОСАК (НИКИТИЙ СНОСИЛОВ) — коллежский регистратор, 25—28 лет, в первых трех действиях бритый, в 4-м слегка бородат.
ГАНУЛЯ ЗНОСИХА — его мать, в свободное время вяжет чулок.
ЯНКА ЗДОЛЬНИК — учитель, 25—28 лет.
ЛЯВОН ГАРОШКА — степенный крестьянин, всегда с люлькой, огонь для нее высекает кресалом.
АЛЕНКА — его дочь, 17—19 лет, довольно подвижная и веселая девушка, одевается чистенько и скромно.
НАСТА ПОБЕГУНСКАЯ — девушка неопределенных занятий, 23—25 лет, одевается с шиком, однако без вкуса.
ГЕНРИХ МОТОВИЧ СПИЧИНИ — наставник Микиты, среднего возраста, бороду и усы бреет.
ВОСТОЧНЫЙ УЧЕНЫЙ — носит великорусскую одежду: поддевку, косоворотку и высокие сапоги, борода кудлатая.
ЗАПАДНЫЙ УЧЕНЫЙ — носит польский костюм: кунтуш и конфедератку, без бороды, усы вислые.
ДАМА.
ПОП.
ИСПРАВНИК.
НЕМЕЦ.
КРАСНОАРМЕЕЦ \
НАЧАЛЬНИК ПАТРУЛЯ > В одном лице
ОБОРВАНЕЦ /
НЕМЕЦ, ДВОЕ ПАТРУЛЬНЫХ, ГРАЖДАНЕ, ГРАЖДАНКИ и другие.
Все происходит в Менске. Время 1-го действия — февраль 1918 года, 2-го действия — декабрь 1918 года, 3-го действия — июль 1919 года, 4-го — июнь 1920 года.
1-е, 3-е и 4-е действия происходят в доме Микиты, 2-е — на Кафедральной площади, называемой минчанами «Брехаловка».
Действие первое
Время вечернее. Довольно просторная комната, бедноватая, обставлена в мелко-мещанском вкусе. С правой стороны — одна дверь, слева — две. Напротив два окна на улицу. Справа в надлежащем месте стол, в других местах пара небольших столиков, на одном из них граммофон; стулья венские и мягкие плюшевые кресла. В углу слева большое зеркало (трюмо). На стенах в рамах несколько расхожих, аляповатых работ — портреты высокопоставленных особ, а также балалайка, пожарная куртка и каска.
Явление I
Гануля — Янка
ГАНУЛЯ (сидит и вяжет чулок; слышен стук в дверь, которая слева, подальше от рампы.) Кали ласка! Входите!
ЯНКА (входит). Извиняйте, теточка, что так часто надоедаю вам да, видите, как-то мотошно сделалось одному сидеть, вот и пришел к вам в гости.
ГАНУЛЯ. Да что за церемонии! Можете гостить хоть каждый день с утра до вечера — мне самой веселее, потому что, хоть вы у нас недавно заквартировали, я уже считаю вас своим человеком, Только не стучите по-пански в двери, а просто входите и все тут.
ЯНКА. Спасибо вам за сердечность и ласку, хоть и сам не знаю, чем я все это заслужил. (Пауза.) Где ж это хозяин ваш молодой?
ГАНУЛЯ. Помчался в город то-сё купить. Сегодня именины его, так, может, кто случайно заглянет.
ЯНКА. Жалко, что я раньше об этом не знал. А то надо бы о подарке подумать.
ГАНУЛЯ. Э, мой сынок! Какие ноне подарки? Эта война да безвластье, или, как там они говорят, революция, похоронили те мину ты, когда люди могли подумать и о подарках.
ЯНКА. А вот, однако ж, сын ваш не забыл об именинах?
ГАНУЛЯ. Не забыл, потому что молод еще и в голове пусто. Подумайте, упразднили чиновников, остался без службы и хоть бы что, ни на грош ума не прибавилось. Только одно в голове: как это снова вернутся какие-то там его ранги и классы и всякое добро само посыплется с неба.
ЯНКА. А что ж он, по-вашему, должен делать в это чиновничье безработье?
ГАНУЛЯ. Что? Взял бы, как другие, да подучился сапоги шить или хотя бы латать. Ну латал бы, и копейка живая была б в хате, а так... (Махнула рукой.)
ЯНКА. Трудно такому благородному паничу за этакую черную работу браться.
ГАНУЛЯ. Какой там он благородный! Я сама с евоным батькои- люди деревенские. Мой покойный хозяин жил при родителях на маленьком наделе. Один еще так-сяк умещался в семье, а как оженился, дак и не хватило обоим места. Тогда мы взяли и пошли сюда в Менск шукать службы. Сперва было вельми тяжко, а потом ничего. Я стирала людям белье, а он пристроился в окружном суде: был там при вешалке и курьером. А, известно, в суде: народу всякого приходит много, да пока там кто доберется до высшего начальства, начинать должен с самого низу. Потому нужды большой мы не знали, и даже хлопца своего через всякие там науки до чиновника довели Опосля мой помер, вечный ему покой, а я осталась одна со своим Микиткой. Так что, как видите, никакого благородства немашака Янка. А я сперва думал иначе. Он же — ого! Так всегда хочет себя подать, ну ровно губернатор.