Мы в прошлом отдыхаем… И даже в горьком прошлом!..
Зимой, на последнем курсе, университетский комитет комсомола решил провести лыжный агитпробег по глухим, удаленным от железных дорог деревням. Мы шли с красными лентами через плечо, пели песни, но все это я помню плохо, от всего агитпробега осталось только ощущение необыкновенной чистоты. От снега, от елок, утонувших в сугробах, от глубоких серых глаз Наташи, в которых я все чаще и чаще ловил тревожное ожидание…
К вечеру мы добрались до села со странным, смешным названием: Тр» ка. Село лежало на самом берегу реки, широкой дугой, почти подковой, огибавшей избы, амбары, скотные дворы и клуб, когда-то бывший церковью. В этом клубе мы после ужина выступили с концертом, а потом были танцы. Мы с Наташей кружились, кружились… Наконец она не выдержала, пробормотала:
«Какая жарища», да я и сам чувствовал, что от жаркого воздуха, волнами расходившегося над плотной толпой танцующих, от тягучего вальса, а главное, от Наташиных вопрошающих глаз голова у меня шла кругом. «Выйдем?» Наташа обрадованно кивнула, пошла за мной, держась за руку. Потом, в сенях, она мою руку отпустила, я услышал, как с глухим стуком захлопнулась дверь, как она осторожно спустилась и подошла ко мне.
«Холодно, Наташа, верно? Как эти тр» кинцы здесь живут, а? Такой морозище!.. А им хоть бы что. Говорят, в здешнем сельмаге водка — самый дефицитный товар…»
Я понимал, что мелю чепуху, что Наташа ждет от меня совсем других слов, мне было страшно стыдно, я не знал, куда деваться от этого стыда… «Не криви душой, когда говоришь с женщиной». Где это я вычитал? Слишком поздно вычитал… «Простая арифметика, Наташа: тридцать шесть своих да плюс сорок бутылочных… Что им мороз?» А Наташа смотрела на меня — с таким недоумением… Стояла передо мной, зябко стянув воротник куртки у горла, глаза черные, бездонные, и такое в них тоскливое недоумение!..
У нас и раньше случались неловкие паузы, когда не знаешь, что сказать, но в тот раз молчание было чересчур уж тягостным. Нас разделила тишина, как из тяжелого стекла стена…
Не выдержав тягостной тишины, я и брякнул, показав рукой на окна клуба: «Тр» кают». Откуда взялось, как родилось в моей взбаламученной голове это словечко? Едва я произнес его — из темноты на нас надвинулась высокая, вся в инее фигура:
«Что? Что ты сказал? Тр» кают?»
Это был Михаил.
Он тормошил сначала меня, добиваясь, где я слышал это словечко, и я ему объяснил, что нигде не слышал, само собой придумалось — Тр» ка, Тр» ка, ну вот и «затр» кал», а потом Михаил набросился на Наташу, крича, как это здорово, просто великолепно, что слово родилось само собой…
Мы с Наташей окоченели, а Михаил нас все не отпускал и рассказывал с пятое на десятое о том, как он нашел на карте богом забытую деревеньку, как загорелся желанием узнать — говорят здесь или тр» кают…
Впрочем, как я понял, Наташу поразила тогда отнюдь не эта белиберда с тр» каньем, а то, что до Тр» ки он добирался один, считай, уже ночью… Да и меня, помню, тоже: пятнадцать километров по незнакомым глухим местам, да еще в тридцатиградусный мороз!..
«И вы понимаете, в Тр» ке не тр» кают! — размахивал он перед нами длинными руками, и нельзя было понять, над кем он смеется: над собой или над нами? — Наоборот! Парни меня тут чуть не отвалтузили, когда я стал их убеждать, что есть такой глагол — «тр» кать»!..»
Потом я уже убедился окончательно: Михаил всю жизнь кого-то играет — артист оригинального жанра Куницын… Такое ощущение, что в нем два человека: один играет, а второй посмеивается… Над собой же посмеивается, над собственным комедиантством. И тут загадка первая — почему же Наташа даже не улыбнулась, видя его комедиантство? Бог знает, что ею двигало в ту минуту, когда она совершенно неожиданно для нас обоих вдруг прикоснулась к нему рукой и сказала: «Успокойтесь. Вы все узнали, что хотели…» И он мгновенно замолчал, и посмотрел на нее так удивленно, и такой у него при этом был виноватый вид!..
А через месяц они поженились.
Я чувствовал, понимал: все эти эскизы — лишь подступы к главному. Волновало ненаписанное… Необъяснимый аромат тайны, встречи с чудом. Вопрос был «в малом»: о чем это самое ненаписанное? Что меня там, в институте, так поразило, отодвинуло куда-то в глубь сознания все эти потрясающие открытия и идеи, даже сами космические путешествия «с неограниченным сроком во времени» отодвинуло?.. Ах, да, культиватор с хлореллой!..
Суть проблемы заключалась в том, чтобы заставить микроводоросль, скажем, хлореллу-вульгарис, в разгаре лета покрывающую тонкой зеленой пленкой воду в лужах (говорят: вода цветет), извлекать из выдыхаемого человеком углекислого газа кислород. Существует гипотеза, что львиная доля кислорода атмосферы восстанавливается как раз этой самой хлореллой в океане. Исследователи Института физики имени академика Л. В. Киренского выдыхаемый испытателем воздух пропускали через культиватор с раствором хлореллы — эдакий океан в микроминиатюре. Сидя тогда в зале с культиватором, я торопливо записывал:
Культиватор у нас установлен в другом зале. Там же, где фитотрон. С гермокамерой фитотрон соединен узким шлюзом, проложенным сквозь стену между залами. Я открыл люк в фитотрон, согнулся в три погибели, попыхтел и вскоре очутился словно в другом царстве-государстве. Ослепительно солнечный свет, излучаемый ксеноновыми лампами, журчание воды, стекающей по кюветам с растениями, влажный и чистый воздух… Субтропики, одним словом Космическая оранжерея.
Культиватор, когда с него сняты защитные металлические щитки, напоминает загадочное космическое растение: в толстых прозрачных «листьях» из органического стекла булькает, барботирует, как неизменно поправляет Боданцев (опять Боданцев?!), обожающий техническую терминологию, наша чудо-хлорелла — мириады крошечных, величиной в одну-две десятых микрона изумрудных шариков. «Листья» причудливым жабо окружают ксеноновые лампы — маленькие солнца.
«Это культиватор варианта «А» — старой конструкции, — объясняет Боданцев. — В нем около двадцати литров воды с хлореллой. Двадцать литров хлореллы уравновешивают одного человека весом примерно в семьдесят килограммов. Но если мы поднимем концентрацию углекислоты в три раза — эти двадцать литров уравновесят уже трех испытателей».
А немного позже в записной книжке появился еще один набросок:
Михаил был поглощен культиватором. Я подошел к нему — нужно было договориться, чтобы он перед уходом заглянул к Хлебникову. Да и мы с ним еще не все вопросы разрешили.
«Михаил…»
«Как кровь, — услышал я. — С той же скоростью…»
Я понял, что он говорит о растворе хлореллы.
«Зеленая кровь? — удивился я: — А это неплохо, в этом что-то есть. Если представить культиватор в виде легких… Обратных, так сказать, легких…»
«Как кровь», — повторил Михаил, зачарованно глядя на булькающую, пульсирующую между пластин хлореллу…
«Ах, — услышав мои рассуждения, помню, покачал головой Исследователь — Как вас, писателей, манит фантастика. Раствор хлореллы, а вы уже «зеленая кровь»? — Пауза. Размышления. И вдруг: — А, знаете, в этом действительно что-то есть. Вы никогда не слышали о гигантской тридакне? Ну, знаете, литераторы ей придумали такой ослепительно красивый титул: «жемчужная смерть». Ловцы жемчуга, ныряльщики иногда попадают в створки тридакны ногами, ну «… Сами понимаете, чем это заканчивается. Не слышали?» — «Нет, не слышал». — «Поинтересуйтесь на досуге: весьма показательный пример симбиоза моллюска и зооксантеллы…»
Поинтересовался, нашел-таки описание физиологии этого загадочного существа. Раз пять, наверное, перечел, с каждым разом ощущая все нарастающее волнение: вот она — тайна, прикосновение к чуду… Гигантская ракушка в четверть тонны весом, в крови которой мирно сотрудничают кровяные тельца с зооксантеллой (кстати, ближайшей родственницей той самой хлореллы-вульгарис, которая меня поразила в культиваторе института). Сколько живет тридакна — никому не известно, может, сотни лет. Но главное — живет, не нуждаясь ни в пище, ни в кислороде, — все это ей дает зеленая кровь…
Зеленая кровь!.. Это была уже больше, чем тема. Сам сюжет! Та самая драматургия, без которой нет литературы. Сюжет — это действие, столкновение, сюжет — это сама овеществленная, обретшая «кровь и плоть» драматургия… И вдруг — словно вспышка в памяти: последний короткий разговор с Исследователем. «Похоже, вас интересуют не столько факты, сколько допустимость отклонений от них?» — «Я просто хочу представить, как это было». — «Представить, как… это могло бы быть?» — «А, пожалуй, вы правы: я так отчетливо вдруг представил в этом зале с гермокамерой людей с букетами цветов, улыбки, волнение… Когда вы планируете начать эксперимент с экипажем?» — «Думаю, года через два-три, не раньше. Но мы ведь вам все показали — даже фильм о самых первых экспериментах. Неинтересно?» — «Ну что вы! Очень интересно… А как вы представляете себе этот эксперимент с экипажем? Как он начнется? Как будет протекать? Так и остановитесь на полутора процентах углекислого газа?» — «Моя обязанность знать, а не воображать. Если мы начнем фантазировать, то…» — «То что же останется на нашу долю? Так?»
И вот передо мной газета: эксперимент с экипажем начался не через два-три года, а через восемь — у науки свой отсчет времени. «Итак, советские ученые сделали новый шаг в создании эффективных биологических систем для длительного пребывания человека в космическом пространстве…» Я невольно сравниваю газетную статью, факты и детали, приводимые в ней, с моей попыткой представить подобный эксперимент еще до того, как была разработана его программа. Прав оказался мой провожатыйИсследователь: у науки свой путь экстраполяции. «В литературе такая экстраполяция называется научной фантастикой, не правда ли?»
Итак, вариант, которого не было. Пока не было…
Глава перваяЧасы пущены
Эксперимент начнется точно по графику: 10 февраля в 12 часов дня. За два часа до начала техники включили аппаратуру, приборы, прогрели, отрегулировали, гермокамеру облучили кварцем. Я заглянул туда в последний раз, уже перед самым запуском членов экипажа: все чисто — постели, белье, посуда, пакеты с лиофилизированными продуктами, гантели, эспандеры, книги… Все на месте. Заходить в гермокамеру не стал, не стоит раздражать Мардер, она и так извелась, даже похудела в эти последние дни, борясь с «бактериальной грязью»: все кварцует, к испытателям в боксе не подпу