вздохнул и, коснувшись своим бокалом стоявшей посреди стола рюмки, сказал только: — Эх, Джафар, родной ты наш!.. — И опрокинул водку в рот.
…Машаллах настойчиво тянул его за рукав.
— Ты что, не слышишь? Я говорю, со вчерашнего дня за мной ходит. Прилип как смола. Ради бога, говорит, давай еще сыграем. Я ему: никогда больше я с тобой в домино не сяду, а он…
Сегодня Джебраилу было особенно невмоготу слушать Машаллаха. Хотелось подумать, повспоминать, уйти в себя… Боже милостивый, неужели этот человек ничего не чувствует?
— Ты слушаешь? — Машаллах все говорил, говорил, время от времени толкая Джебраила в бок, чтобы привлечь внимание. — Иду вчера к чайхану к Хандадашу, гляжу, а этот увязался… Да, кстати, ты ведь знаешь, что мы с ним друзья, с Хандадашем? Говорил я тебе?
— Раз сто… — Джебраил отвернулся с безнадежным видом.
— Ага. Значит, знаешь, как дело было. Ну, я все равно расскажу, стоим ведь, делать-то нечего. Значит, иду я как-то в чайхану, которая в Пионерском саду… Со мной еще кто-то был…
— Ахмедия из Шеки, — подсказал Джебраил.
— Точно, Ахмедия. Спасибо тебе. Умер бедняга недавно от грыжи, да будет земля ему пухом, хороший был человек. Сидим, чай пьем, вдруг чувствую, глядит кто-то на меня. Поворачиваю голову: стоит человек и смотрит на меня не отрываясь, не на меня, а на мою папаху. Кто это, думаю, может быть?
— Это был Хандадаш, — со вздохом сказал Джебраил.
— Спасибо, именно Хандадаш, но тогда-то я еще не знал, что он Хандадаш… Кто это, думаю, может быть?..
Машаллах все говорил, говорил… Потом снял папаху, ласково оглядел ее и снова надел на голову. Значит, идет рассказ про папаху и про то, как чайханщик Хандадаш, влюбившись в его папаху, бесплатно поит Машаллаха чаем.
— Каждый день туда хожу, ни разу денег не взял. Даже если и не один приду. Вчера Корен за мой счет чай пил…
Что бы случиться чуду!.. Оказался бы в очереди разговорчивый человек, отвлек бы Машаллаха… Не тронь ты меня сегодня, Машаллах, отпусти с миром, не до тебя мне, не здесь я, не возле молочной, я со своими друзьями, с ребятами, с теми, кого уже нет, чей прах смешался с землей…
…В октябре следующего года на встречу не явился Гуммет. Добила старая рана. Похоронили его, как он просил, в родном Казахе и, как он просил, опустили в могилу под звуки саза.
Коса Мухаммед, лучший ашуг Казаха, стоял в изголовье его могилы и играл…
Теперь за столом в «Интуристе» стояли посреди стола уже два бокала. Гаджи чокнулся своим бокалом с бокалом Гуммета…
— Ну скажи, ради бога, прав я или нет?
— О чем ты? — жмурясь, точно спросонья, сказал Джебраил.
— Скажи, почему у одного и того же отца, у одной и той же матери родятся такие разные дети? Мой средний брат ни на кого не похож, ни в отца, ни в мать. Вот, смотри! — Машаллах раскрыл рот и продемонстрировал Джебраилу вставные челюсти. — Третьего дня ел пити, решил косточку разгрызть — ну хочется иногда, сам знаешь, — верхний протез раз — и пополам! Пошел к брату. Понимаешь, говорю, без зубов-то какая жизнь, а до пенсии еще далеко, одолжи тридцатку, протез в ремонт отдам. Думаешь, дал? На хлебе поклялся, что нет у него ни копейки. Хотел я ему сказать, если ты такой бедный, на какие шиши «Жигули» купил?
«А ты что ж хотел? Чтоб он ради твоего протеза «Жигули» продал?» — Джебраил понимал: избавиться от Машаллаха нельзя, но это хоть тема новая…
— «Жигули»!.. — Машаллах так и взвился. — Думаешь, у него денег нет? Э-э-х! — Машаллах со вздохом махнул рукой. — Я ему, подлецу, последний кусок отдавал! Ты ж нефтяник, начальником был, лучше меня знаешь, как в войну на промыслах доставалось! А я ему помогал!.. Он без меня с голоду сдох бы!.. В сорок третьем привезли нас в Баку…
Дальше Джебраил все знал. Привезли в Баку, часть — в армию, часть послали на промыслы. Машаллах попал на промысел Бибиайбат рабочим. Сперва жил в общежитии, потом построил хибарку. Обзавелся кое-чем, решил жену подыскать. Присмотрел молодую вдову с ребенком, привел в хибарку. Одну дочку она с собой привела, троих родила от тебя. «Так, Машаллах, так. Я столько раз слушал твою биографию, что знаю ее лучше тебя. В селе дела шли неважно, ты взял к себе среднего брата, ему тогда было девять лет. Жил он у тебя, дочек твоих нянчил, а когда ты уходил в ночную смену, вроде и дом не без мужчины… Что зря говорить, брат тебе всем обязан. Вырастил его, выучил. Устроил в Байлове в пожарную команду. Только дело это ему не понравилось, огня уж очень боялся. Где жарко — он не любил, он где тепло любил — в баню устроился кассиром. Квартиру получил, женился. И уже не кассир — директор бани. Который год работает, и ничего, не снимают, шустер твой братец… Знаю я все это, Машаллах, знаю. Знаю, что дочек ты выдал замуж, живете вдвоем с женой, пенсии сто двадцать рублей хватает… Все это я знаю, не знал только, что ты к брату за деньгами ходил. Что ж, брат не хочет одолжить, другие родственники есть. Четыре зятя…»
— Настоящий мужчина станет у зятя взаймы просить?
Джебраил оторопело глянул на Машаллаха: «Как он узнал, о чем я думаю?»
— Нет, к зятьям я не пойду! Лучше смерть, чем к зятю руку протягивать. Вот младший мой брат, узнай он сейчас, что у меня протез сломался, все зубы повыдергал бы и мне послал!.. А почему? Я ему и не помогал особенно, так, иногда пошлешь посылочку… Потому что в жилах у него мужская кровь!
Подъехала крытая машина — привезли молоко. Близилось избавление.
— Да, с этим братом у меня все! — Машаллах решительно махнул рукой и стал смотреть, как из машины выгружают проволочные корзины, уставленные пакетиками с молоком. — Ноги моей больше у него не будет. Пока еще никому не кланялся, даже богу…
Становилось тепло. Джебраил расстегнул плащ. Поглядел и увидел: солнце вышло, ярко-красное солнце. Увидел, что с неба струится свет, тепло струится и стекла в окнах соседних домов сверкают и серебрятся. Светлел асфальт — земля начинала просыхать. Джебраил повернулся к музею, щурясь, взглянул на часы и удивился — впервые заметил, что часы трехгранные: с боков тоже были циферблаты.
…Серхан, самый нетерпеливый из них, то и дело поглядывал на часы:
— Интересно, где это Мири застрял?
Мири ждали уже минут сорок. Нужно было ждать еще двадцать минут — с самого начала уговор: собираемся с десяти до одиннадцати. Абдулла из Мардакян на электричке приехал, и то вовремя, а этот…
— И чего Мири так опаздывает?
— Начальство не опаздывает, а задерживается, — грустно заметил Касум. — Целым управлением командует наш Мири.
— Ничего, я ему покажу, что значит командовать! — Абдулла выразительно сжал кулак.
Напротив у сквера остановилась большая черная машина. Из нее вышел Мири, что-то сказал шоферу. Машина уехала, а Мири, улыбаясь, направился к приятелям.
— Простите, ребята! Столько дел!..
— Что еще за дела в воскресенье? — окрысился на него Серхан.
— Интересный разговор! — обиженно отозвался Мири. — Ты что, не на промыслах работаешь? Воскресенье — не воскресенье…
Абдулла положил ему на плечо сжатый кулак.
— Это особое воскресенье, — негромко сказал он. — Особый день. Постарайся не оставлять на него другие дела…
Мири не сиделось за столом. Он все больше отмалчивался и лишь сдержанно улыбался, когда друзья его весело хохотали. Если за столом становилось уж очень шумно, он начинал настороженно озираться по сторонам. Все видели, что Мири томится, не по себе ему, но помалкивали. Не выдержал наконец Серхан:
— Чего ты все по сторонам смотришь?
— Люди же кругом… — Мири недовольно поморщился. — Половина из них знают нас. А вы как мальчишки. Орете, гогочете!..
Абдулла положил локти на стол и пристально посмотрел на Мири.
— Да, мальчишки. Сегодня мы все мальчишки. Почему бы раз в году не побыть детьми? А ты, бедняга, закаменел весь от собственного величия! Никак не можешь забыть, что заведуешь управлением?
— Скажешь тоже!.. — Мири поморщился и украдкой взглянул на часы.
Абдулла взял его руку, снял с запястья часы и сунул ему в карман.
— Пойдешь домой — наденешь.
Когда они вышли из «Интуриста», черная машина уже дожидалась Мири.
— Идите, ребята, — сказал Абдулла, — мы сейчас. Догоним. — И он потянул Мири за угол.
Прошло минут пять. Джебраил не выдержал, пошел туда, за угол. Так и есть! Захватив в кулак галстук и воротник Мири, Абдулла с силой притиснул его к стене. Мири не смел, не пытался вырываться. Лишь улыбался виновато и растерянно.
— Ну ладно тебе… Брось, Абдулла… Смотрят же… Ну виноват. Признаю, исправлюсь. Ну хватит, Абдулла!..
Джебраил схватил Абдуллу за руку, намертво сжимавшую воротник приятеля.
— Ты что, обалдел?!
— Это он обалдел! — Абдулла наконец отпустил Мири. — Зазнался! Из грязи — да в князи!.. А если его еще повысят? Совсем наплюет на старых друзей? На дружескую встречу в служебной машине приезжает! Учти, начальство: если что, приду, прямо в кабинете тебя излуплю! Ну, иди! — Он поправил на Мири галстук. — Машина ждет. Насовсем убирайся! Знать тебя не желаем.
— Да хватит, Абдулла! — Мири обхватил Абдуллу за шею, поцеловал. — От всего на свете откажусь, только не от старых друзей. — Он поцеловал и Джебраила. — Понимаешь, вчера в «Азнефти» такой нагоняй дали!..
— Ну и что? — Абдулла был непреклонен. — У нас, что ли, неприятностей нет? Затем и придумали эти встречи, чтобы хоть раз в год забыть про свои неприятности.
Черная машина все еще стояла у тротуара. Мири кивнул водителю: «Езжай!»
Пошли по скверу, догоняя остальных.
— Ребята! — Мири прижал к груди обе руки. — Простите меня. Подпортил сегодня праздник. Если когда что-нибудь подобное, хватайте за ноги, за руки и в море!..
…— А, господи, разве это молоко? Не успеешь на плиту поставить, а оно уже свернулось. Из чего только его делают!.. Из чего, а? Джебраил!
— А? Из чего? — Джебраил с трудом оторвался от воспоминаний. — Молоко?.. — Он достал из кармана сетку. — Слушай, Машаллах, что ты, в самом деле! Не нравится тебе молоко, не бери, а ворчать-то зачем? Не пей — никто не заставляет.