— А тут тебе разве плохую работу дадут? Ведь ты, шайтан, слышал слова раиса?
— Уеду, все равно уеду!
Зумрад-хола побледнела как стена. Тонкие губы ее прошептали что-то беззвучно. Вдруг она встала с места, отняла ребенка от груди, протянула его Гюльчехре и подошла к окну.
— Так ты уедешь?
— Уеду!
— Тогда убирайся сейчас же, слышишь, сейчас же, чтобы глаза мои на тебя не смотрели!
— Как же так… — начала было Гюльчехра, но ее никто не услышал.
— Убирайся, говорю! — кричала Зумрад-хола.
— Хорошо, я сейчас…
Касымджан выскочил из комнаты, вслед за ним Самад.
— Напрасно ты обижаешься, мама… я…
— Убирайся!
И Касымджан, держа в руках документы, без денег, в одной рубашке и брюках пошел со двора.
Самад и Абдулла некоторое время молча глядели друг на друга. Потом, будто сговорившись, оба побежали за Касымджаном.
В лице Зумрад-холы не было ни кровинки. Опершись о подоконник, она плакала, вздрагивая всем телом. У Гюльчехры слезы выступили на глазах, так было ее жалко. Однако девушка не знала, что делать, как ей помочь, что ей такое сказать.
А Касымджан уже остановил попутную машину.
— У меня нет иного выхода, — сказал он на прощание Самаду и Абдулле. — В Ташкенте я буду учиться или заочно, или на вечернем отделении. А днем буду работать. И может, заработаю больше, чем в кишлаке. Но дело не в этом. Будущему литератору нужно быть там, где много книг, и потом, важно не только читать, но и слушать хороших преподавателей.
— Тебе лучше знать, — сказал Самад. — Желаю тебе успеха.
Абдулла дал ему свой адрес и добавил, что сам он приедет в Ташкент дня через четыре.
— Самад, я тебя прошу, ты как-нибудь успокой мою маму, — сказал Касымджан, влезая по колесу в кузов. — Теперь, если мне в городе не повезет, я сюда не вернусь.
— Не зарекайся… Пиши!
— Обязательно. Ну, привет!
Машина тронулась и вскоре скрылась в клубах пыли.
— Может, он и прав, — промолвил задумчиво Самад.
Абдулла не ответил. Он был сильно взволнован этим происшествием, искренне жалел Зумрад-холу и в то же время восхищался Касымджаном. Вот ведь, захотел — и уехал!
Гюльчехру тоже надо склонить к поездке. Как было бы здорово, если бы она приехала в Ташкент! Вчера она вроде бы и согласилась. Сегодня Абдулла опять будет говорить с ней на эту тему. Приведет ей в пример Касымджана. Да и сама Гюльчехра видела все это, сама была свидетельницей семейной распри. Судя по всему, она не решилась уговаривать Касымджана остаться — не сказала ни одного слова. Да если бы и сказала что-нибудь, тот бы только отмахнулся. Ведь он против отца-матери пошел, а их, Гюльчехру и Самада, и подавно не стал бы слушать. Гюльчехра такая грустная стояла. Может быть, она завидовала Касымджану? Да и почему бы ей не позавидовать? Что в Мингбулаке хорошего? Кино, да и то редко, концерт раз в месяц. Пыль, грязь, однообразная работа. Абдулла как-то вдруг позабыл, что недавно все ему нравилось здесь. Ему уже определенно стало казаться, что Гюльчехра уедет из кишлака. Да. Теперь надо только дождаться вечера.
А вечер в тот день, как назло, приближался очень медленно. Абдулла как заведенный ходил по комнатам, не зная, как убить время. Наконец, примерно в половине десятого, он вышел на улицу. В кишлаке, как и всегда почти, было тихо. Солнце уже закатилось. Приблизился к мостику, миновал его и сел под высокой ивой у самой воды. Посредине арыка, словно кусок лепешки, плавал на блестящей глади месяц. Абдулла взял камешек, поднял руку, примерился, но не бросил. Ему привиделось, будто длинная тень от ивы слегка заколебалась. Он резко обернулся. Позади него, поблескивая глазами, стояла Гюльчехра.
— Я вас не испугала? — спросила она, улыбаясь.
Абдулла мигом вскочил с места:
— Нет, но я не думал, что вы так скоро придете.
— Как мать заснула, так я сразу и вышла, — просто сказала девушка.
— Спасибо, — сказал Абдулла. — Это очень хорошо, что вы пришли. А то я уже начал волноваться.
— И я тоже. Я ведь никогда не выходила так поздно на улицу. Вы долго меня ждали?
— Нет…
Абдулла целый день обдумывал свою речь, ему казалось, что он наизусть ее выучил, но теперь все слова вылетели у него из головы. Он ругал себя, сердился, морщился, но ничего не мог из себя выдавить.
Конец тягостному молчанию положила Гюльчехра.
— Ах, я и забыла, — сказала она, — я принесла вам кукурузу.
Она протянула ему обернутый листьями початок.
— Я доставил вам беспокойство…
— Какое там беспокойство!
И снова наступило молчание.
— Пройдемся немного? — голос Абдуллы дрогнул.
— Ведь уже поздно…
— Мы только немного, хорошо?
Гюльчехра улыбнулась:
— Хорошо.
Абдулла легонько взял ее за локоть.
— Не нужно… — Гюльчехра высвободила руку.
И они, как и в прошлый вечер, пошли по знакомой дороге. И снова Абдулла думал, что подруга его детства должна жить в Ташкенте. И не обязательно ей ходить в атласе да в парче, как вчера. Сегодня, в простом платье, она еще красивее, милее. Ни у кого нет такой легкой походки, такого нежного голоса, да и косы, наверно, никто так заплетать не умеет.
— Гюльчехра!.. — неожиданно обратился он к ней.
— Что? — девушка повернулась к нему, и он словно впервые увидел, какие у нее глаза. До чего они черные и жгучие, до чего большие…
— Вы… вы очень красивая!
— Я?.. Неужели? — немножко удивилась девушка и опустила голову.
— Да, вы очень красивая… Вы помните нашу первую встречу утром? Я как вас увидел, чуть не упал. Вы так изменились!..
— И вы тоже, — тихо промолвила Гюльчехра.
Абдулла рассмеялся:
— Нет, я все такой же.
— Ну и я все такая же.
— Почему же вы тогда говорите со мной на «вы»?
— Не знаю…
«А если я ее поцелую? — мелькнуло в голове у Абдуллы. — Что она скажет, если я ее поцелую?» И он взял Гюльчехру за руку.
— Так вы не знаете?
— Нет.
— Вы знаете, Гюльчехра, посмотрите на меня.
Она подняла на него свои глазищи. И в этот момент Абдулла слегка обнял ее и дотронулся губами до ее щеки.
— Что вы делаете? — тихо сказала Гюльчехра. Она отстранилась от него и закрыла глаза руками.
Абдулла испугался: «А вдруг она уйдет?»
Но девушка не ушла. Она лишь продвинулась вперед шага на три и остановилась.
— Вот как, оказывается. Вы всегда так поступаете с девушками?
Абдулла понял по ее тону, что она не разозлилась.
— Всегда… — ответил он.
— Ведь это нехорошо.
Абдулла улыбнулся.
— Нехорошо это… — повторила Гюльчехра. — Разве можно такое делать не любя?
— Можно! — сказал Абдулла. Он подошел к ней и снова взял ее за руку. Девушка попятилась. — Подождите, Гюльчехра, подождите! Мои слова не от сердца, я вам сказал неправду. Я в первый раз вот так… вот так поступил. Я вас люблю, Гюльчехра. Вы слышите: люблю!
Гюльчехра растерялась. Она никак не ожидала, что так быстро будут сказаны эти слова, не ожидала, что все так просто получится. Абдулла между тем нашел и другую ее руку.
— Гюльчехра! Это было как гром. Только я не сразу понял. Вы верите мне?
Гюльчехра молчала.
— Почему вы не отвечаете?
Девушка уже не отстраняла его от себя. Она стояла, опустив голову.
Вдруг Гюльчехра подняла глаза, и Абдулла обомлел. Глаза Гюльчехры были полны слез. Она плакала.
— Что случилось, Гюльчехра? Я вас обидел? Вы обиделись на меня?
Она покачала головой.
— Почему же вы плачете?
— Просто так… Когда вы уезжаете?
— А что?
— Не уезжайте…
И Абдулла наконец понял то, что он мог бы понять и раньше. Он был на седьмом небе от счастья.
8
Этот и последующие вечера заметно изменили жизнь молодых людей. Что бы они днем ни делали, чем бы ни занимались, перед их мысленным взором снова и снова возникали мельчайшие подробности ночных встреч. Еще с утра словно подгоняли они время, чтобы скорее наступил вечер. Это было самое главное — чтобы наступил вечер, чтобы была темнота. Теперь они уже не мучились, не обдумывали заранее, о чем говорить, как себя держать.
Они торопили солнце — ну что ему стоит поскорее опуститься? — а потом выходили из своих домов.
Встречались они чаще всего в ивовой роще, недалеко от плотины, где выбивался из земли прохладный говорливый родник. Полюбили они гулять и в ночном яблоневом саду. Здесь каждая тропинка, каждый камень стали для них родными. Они так и говорили: «наш камень», «наш родник», и это нисколько не казалось им странным.
Наверно, они были вполне счастливы, особенно в первые вечера. Однако день отъезда Абдуллы все приближался. Надо было что-то решать.
«Что я должна делать? — думала Гюльчехра, возвращаясь домой, и не находила ответа на свой вопрос. — Что, если это неожиданное, небывалое счастье пройдет как сон?»
Ей было намного труднее, чем Абдулле. Она знала, что не сможет уехать из кишлака. Вот и мучилась. Откровенно объясниться с Абдуллой у нее не хватало смелости. Гюльчехре казалось, что только она заикнется об этом, как Абдулла сразу же к ней переменится, их отношения не смогут остаться прежними. Это было страшно.
Но не могла же она, в самом деле, уехать с ним в Таш кент! А как же больная мать? Это прежде всего…
Каждый раз, подходя к постели матери, Гюльчехра убеждалась в том, что никуда она не уедет от нее, она просто не сможет иначе.
Мать Гюльчехры Саодат была тяжело больна. В прошлом году весной простудилась и пролежала дней шесть. Потом как будто выздоровела. Но все чаще стала жаловаться на тяжесть в груди. Саодат думала, что это скоро пройдет, старалась забыться в работе. Не вышло. Осенью она слегла. Ганишер-ака повез жену в Коканд, и ее оставили в больнице.
Диагноз был страшный — рак легких… Конечно, Саодат об этом не сказали.
Кто-то посоветовал Ганишеру-ака обратиться к ташкентским врачам. Поехали в Ташкент. Диагноз подтвердился… Какие только врачи не осматривали Саодат! Но легче ей от этого не становилось. И Ганишер-ака привез жену обратно в кишлак.