, дураки, пялили глаза на их автомобили. Нет, машины ни при чем. «Мустанг» действительно хорош. Да и не Кернер его сделал. Он лишь купил, его, гад мордастый! Рожу-то прямо как свеклой вымазал… Я ведь сам видел в газетах фотоснимки: собираются всякие недобитые с гитлеровскими орденами, флаги вывешивают, песни горланят, снова воевать хотят. «Кирпичиной бы…» – вспомнил я слова Димана и вздрогнул. А если вправду? Залепить разок-второй, чтобы помнил. Только нужно по-умному. Напротив «Интуриста» высокий дом. Войти в подъезд и с третьего или четвертого этажа шарах-шарах по машине. И домой. А на улице паника. Фашист развопится… Жаль, конечно, «Мустанг». Да ладно, ничего не поделаешь.
Эта мысль жгла все сильнее и сильнее. И я видел, что никуда мне теперь не деться. У меня так бывает: втемяшится что-то в голову, и все, не выбьешь это нипочем. Я понимал: раз Кернера выпустили, значит, его проверили. Все в порядке. Может продолжать свое путешествие. Может спокойно продавать в своем Мюнхене микстуры и клизмы. А дядя Вася? Как же все в порядке, если он допрашивал дядю Васю? Он, этот самый Кернер, а не кто-то другой. Нет, я по этому поводу думаю иначе. Уж если я могу что-то сделать для дяди Васи своими руками, то…
Отозвав Димана в сторонку, я сказал:
– Послушай, давай вместе, идет?
– Что?
– Кирпичиной.
– Что? – опять спросил Диман.
– Влепим по разику – и будь спок, – сказал я.
Диман ничего не понимал. А может, притворяется.
– Трепло! – сказал я.
– Постой, постой! – догадался наконец Диман. – Я не трепло, ты же знаешь. – И он взял меня за руку: – Айда.
Я помедлил, потом предложил:
– Прихватим Витальку.
– Давай, только…
– Что?
– Он не захочет.
Виталька весь просиял, когда узнал о нашем плане.
– Молодчаги, – похвалил он нас, – не берите только большие камни.
– Знаем-понимаем, – сказали мы, – айда.
– Ребя, – помялся Виталька, – мне нельзя, от отца влетит. Он же…
– Удерем. Никто нас не увидит, – заверил Диман.
– А если?
– Если бы да кабы… – проговорил я. – Идем. Сначала попадет, а потом простят.
– Нет, ребя. Мне нельзя, – повторил Виталька. Мы с Диманом пошли к воротам.
Конечно, втроем было бы веселее. Нет, я не боялся. Я уже знал, что не отступлю. Но все же втроем шагалось бы как-то увереннее. Я подумал, что Таня, будь она мальчишкой, пошла бы с нами. Что же из того, что она дружит с Виталькой? Все равно она человек справедливый и сильный. Так мне почему-то кажется.
Хорошо, что рядом Диман. На турнике он подтягивается одиннадцать раз, а мы с Виталькой лишь по пять. Но дело не в этом. Я знаю, что Диман никогда не подведет. С ним можно в огонь и в воду. Мы могли бы стать друзьями, только мне с ним как-то не очень интересно.
Виталька говорит, что Диман – лопух: что ни скажешь, всему верит. Но Виталька может еще и ми так наплести.
Диман отличный парень. Но ведь не сделаешь своими друзьями всех отличных ребят. Настоящий друг – это, по-моему, большая редкость. Это не просто приятель и не только «свой в доску кореш», а что-то особенное.
Мы говорили с Диманом о том, где лучше наорать камней, как вдруг кто-то хлопнул меня по плечу. Я обернулся. Передо мною стоял Глеб.
– Привет, – сказал он.
– Здравствуй! Вот знакомься. – Я показал на Димана. Они пожали руки.
– Как делишки? – спросил Глеб.
– Нормально. А у тебя?
– Оч хор!
Я улыбнулся. Ну и уморительный парень этот Глеб. Я вдруг подумал, что фамилия у него должна быть непременно двойной, из коротких слов, что-нибудь вроде: Тип-Тон, или Чик-Чик, или Шур-Мур.
– Слушай, – сказал я, – как твоя фамилия?
– Моя?
– Ну да!
– Зачем? – подозрительно взглянул он.
– Просто так…
– Ну Травушкин, а что?
– Травушкин?… – Я не сдержался и прыснул. «Глебка… лошадиная голова… Травушкин», – завертелся в моей голове веселый хоровод.
– Заболел, да? – обиделся Глеб. Я никак не мог остановиться. Только взгляну на его голову и уши – и все, приступ смеха.
– Извини… – говорю я и смеюсь. – Я не хотел, – говорю и падаю от смеха.
И Диман вдруг рассмеялся. Он-то с чего? Ведь не знает. За компанию, видно.
И тут заржал сам Глеб. Именно заржал.
Со мной истерика: «Травушкин… Муравушкин… Лошадушкин… Кобылкин…» Ой, не могу! Лошадиная голова. Лошадиная фамилия. Лошадиный смех.
Наконец мы успокоились.
– Вы куда шли? – спросил Глеб. Мы с Дима-ном переглянулись. Шли рассчитаться с гадом, и вдруг на тебе – смех до коликов.
– Глеб, – сказал я, – ты помнишь того, в курточке, возле «Мустанга»?
– Хозяина?
– Ну да, краснолицый такой…
– Конечно, помню.
– Он фашист, – сказал Диман.
– Как? – растерялся Глеб.
– Самый настоящий. Об этом уже все знают.
– Кто сказал?
Мне не хотелось сразу все выкладывать, и я ответил коротко:
– Вот сказали.
– О бэ эс? – проговорил Глеб и улыбнулся.
– Не понял, – сказал я. – Ты про кого?
– По буквам: одна бабка сказала. Теперь пол? На этот раз шуточка мне не понравилась.
– Можешь не верить, но он фашист.
Глеб остановился.
– Расскажи, – потребовал он.
И я рассказал обо всем: о допросе, о партизанах, о встрече возле колокольни, о милиции, о Виталькином отце, который все уладил.
Потом я спросил Глеба:
– У тебя время есть?
– Вагон и маленькая тележка, – ответил Глеб. – А что?
Тогда я рассказал ему о нашем плане.
– Дураки! – разволновался Глеб. – Вы что, зла ему желаете?
– Желаем! – с вызовом сказал Диман.
– Я про дядю Васю, – пояснил Глеб. – Историю замяли, а вы опять?
– При чем здесь дядя Вася? – удивился Диман.
– Мы ж будем бросать, а не он, – поддержал я.
– При том… Мозгами нужно шевелить. Какой шум поднимется, понимаете? Вашему дяде Васе тогда не поздоровится.
Я понимал, что есть в словах Глеба что-то справедливое. Но так не хотелось отступать!
А тут еще Диман пошевелил плечами:
– Без тебя справимся. Топай отсюда, пока не наломали.
– Да что вы, ребята? – грустно усмехнулся Глеб. – Хуже ведь будет.
– Отваливай, – сказал я. – А то не досчитаешься своих лошадиных зубов.
– Не ходите, ребята. – Он схватил меня за руку. – Я вас не пущу.
– А ну-ка! – Я толкнул его изо всех сил в плечо, а Диман успел подставить ногу.
Глеб загремел. Поднявшись, он отряхнулся и сказал:
– Все равно, ребята, не надо, не ходите.
– Еще хочешь? – спросил Диман.
– Нам не жалко, можем добавить, – сказал я.
Мы повернулись и пошли.
– Я вам помешаю, лучше не ходите! – закричал он нам вслед.
Мы молча показали ему по кулаку.
…Нам повезло. Вишневый «Мустанг» стоял у гостиницы. Мы зашли в дом напротив, поднялись на третий этаж.
В карманах у нас было по два камня. Мы думали кинуть по одному, потому что после первых наших бросков нужно будет скорее сматываться. Но все же у каждого было два камня. На всякий случай, мало ли что?
Автомобиль Кернера сиял, как и в тот раз. Отсюда, с третьего этажа, он казался еще более вытянутым, устремленным. «Мустанг»!.. Я представил, как несется настоящий мустанг но равнине, гордый и свободный, словно ветер. А этого «Мустанга» оседлали. Да еще кто! Какой-то негодяй.
«Ничего, он у нас попляшет, фашистина! Он у нас попрыгает». Я сунул руку в карман, сжал камень.
Только что так долго не появляется этот Кернер? Не мешало бы ему поскорее рвануть из нашего города, пока еще кого не встретил. Что он сейчас делает в гостинице? Жрет, что ли, перед дорогой? Или шмотки свои собирает?
Мы с Диманом вглядывались в каждого, кто выходил из стеклянной двери. Нет, все не он. Опять не он…
– Смотри, – дернул меня за руку Диман. Я взглянул на левый угол гостиницы, куда показывал Диман, и увидел Витальку. Он делал шагов десять то в одну сторону, то в другую. Прохаживался. А сам нет-нет да и посматривал на вишневый автомобиль и на дом, в котором мы расположились.
– Интересуется, – проговорил я.
– А с нами-то не захотел. Конечно, так спокойнее: посмотрел и ушел.
– Пусть смотрит, нам не жалко.
Лишь потом я узнал от Верки, что Виталька наболтал все Тане и звал ее тоже пойти к гостинице. Но говорил он очень сбивчиво, торопился, чуть не за руку тянул. И Таня поняла только одно: что я и Диман собираемся «пощекотать камнями» гоночную машину. Таня покачала головой. «Как я в нем ошиблась, – сказала она, – еще милиции но хватает». «Ничего, – успокаивал ее Виталька, – убегут. Они не дураки. Ну, идем?» Но Таня идти отказалась.
А мы все вглядывались в стеклянную гостиничную дверь. Ну когда же, наконец, выйдет Кернер?
– Ты не высовывайся, – сказал Диман. – Может, он нас видит из своего номера.
– Чудик! Он-то откуда знает, что мы его ждем?
– Ну все равно, – неуверенно проговорил Диман, – не высовывайся.
Меня взяла досада: и так стоишь нервничаешь, да тут еще Диман ерунду начинает говорить.
А Диману, видно, скучно стало ждать. Он спросил:
– Эдька, а ты с Таней уже не ходишь?
– Тебе-то какое дело? – совсем рассердился я. Неужели он не понимает, что об этом нельзя говорить просто так, с кем попало. Я мог бы сказать это лишь другу. Настоящему, преданному другу, с которым можно поделиться любой тайной. Да и то не знаю, сказал бы. Нет, Диман ничего не понял.
Он посмотрел на меня и удивленно сказал:
– Ты что заводишься? Я смотрю, она все с Виталькой ходит, вот и спросил.
– Ну и что?
– Ничего. Как узнала, что у него отец прокурор, так и сразу с Виталькой.
– Дурак ты, Диман. – Я даже плюнул со злости.
– Ты полегче, – сказал Диман, – а те сейчас слетишь с лестницы.
Я промолчал. Не хватало нам только драки между собой.
Диман тоже молчал.
Я смотрел-смотрел в окно и вдруг сказал Диману:
– Около мигинк тсирутни ацинитсог. – Диман вылупил на меня глаза.
– Это по-японски, – пояснил я.