– Не меньше вашего! – разозлился я.
Только что говорил с ней на равных, поделился как с человеком, а она… Словно вдруг увидела во мне малолетку.
Я уже думал подняться и уйти, но, взглянув на нее случайно, увидел, что она переменилась. Улыбалась она теперь не слабо, а вовсю, и глаза смотрели весело, тоже смеялись.
– Тебя как зовут? – спросила она.
– Вам-то что?…
Она опять не обиделась. Сказала:
– Говори мне «ты». Не люблю неравноправия. – И снова спросила: – Так как же тебя зовут?
– Эдик… А вас?
– А «тебя», – поправила она.
– А тебя? – Я вдруг почувствовал, что от моей злости ничего не осталось.
– Нина. – Она протянула мне руку.
– Очень приятно, – сказал я и смутился. Где-то я видел, может, даже в фильме, как эти слова говорили девушке при знакомстве. Наверное, в них не было ничего особенного, но я произносил их первый раз, и мне было как-то неловко. Может, опять я в чем-то веду себя не так? Не подумает ли она снова, что я еще мал, чтобы со мной можно было разговаривать, как со взрослым?
И тут Нина спросила меня ни с того ни с сего:
– Эдик, а ты не москвич?
«Так и есть, – испугался я, и щеки мои запылали. – Веду себя как малолетний шкет! А что я не москвич, должно быть, у меня на лбу написано».
Нина, конечно, заметила, как я залился краской, и поспешила пояснить:
– Я вижу, ты купил московские открытки, пот и спросила. Потому что я сама такая. Как куда приеду, запасаюсь всякими открытками и путеводителями.
– А-а-а… – У меня гора с плеч свалилась. Я повертел в руках набор открыток и зачем-то сказал: – Это я в Кремле купил.
Совершенно непонятно, для чего я так сказал. Она хотела узнать, из какого я города, а я ей про открытки.
– Где ж ты еще побывал? – спросила Нина.
– Нигде. Я только утром приехал. – И добавил: – Из Уярска.
– Это с самого утра ты ходишь по Москве?
– Да нет… – проговорил я и умолк: не хотелось рассказывать о Дим Димыче и его учебной машине. – Не с самого.
– Наверное, голодный, как Бармалей?
Я улыбнулся, потому что привык считать Бармалея не столько голодным, сколько кровожадным. Но поразмышлять о Бармалее я не смог. Другие мысли завертелись вдруг в моей голове: чего бы проглотить на самом-то деле?
И опять Нина сразу же обо всем догадалась.
– Идем, – сказала она.
– Куда?
– Поедим. Заодно на Москву с высоты посмотришь.
– С какой высоты?
– С пятнадцатиэтажной. Ну, пошли?
Кабина этого лифта была очень большой. Вместе со мной и Ниной сюда вошло еще человек пятнадцать. Лифтерша сидела на удобном вертящемся стуле у щитка с кнопками. Возле нее был телефон, а над нашими головами беззвучно работал вентилятор.
– Все в кафе? – спросила лифтерша и, чуть выждав, нажала кнопку.
Все было необычайным: и мое знакомство с Ниной, и лифт, уносящий нас на пятнадцатый этаж, и то, что мы сейчас будем обедать в кафе. Мне приходилось бывать в кафе с мамой и папой. Но вот так…
– «Огни Москвы», – сказала лифтерша, и, словно услышав это, лифт остановился, и двери его раскрылись.
Кафе «Огни Москвы» занимало длинную открытую веранду и зал. Мы сели за столик на веранде, но сидеть спокойно я не мог, то и дело вскакивал и заглядывал за перила.
А там, внизу, подо мною лежал город. Слева горели золотые луковки кремлевских соборов. Они прежде всего бросались в глаза. Потом уже я стал рассматривать и башни со звездами на шпилях, и зубчатые стены, и Александровский сад, по которому только что шел с Ниной. За садом виднелась река. Ее голубая лента то пряталась среди домов, то появлялась вновь. А за рекой опять дома, дома, дома… Они пропадали в дымке. Лишь один дом, высокий и островерхий, возвышался над горизонтом.
Нина тем временем изучала меню.
– Эдик, – позвала она.
Я обернулся. Она положила меню на мой край стола и сказала:
– Выбирай скорее, – уже подходила официантка.
Меню – оно было в толстой синей папке – я взял с опасением. Я думал, что все здесь стоит очень дорого, «безумно дорого», как сказала бы мама. А ведь деньги мне дали не на кафе. Уж лучше бы мы пообедали в столовой. Правда, она находится обычно на первом этаже, а не на пятнадцатом. «Ладно, – успокоил я себя, – за один раз не пропаду. Можно завтра обойтись без обеда в случае чего».
Но страхи мои были напрасными. Цены оказались не такими «безумными», как я предполагал. Думаю, что мама все же назвала бы их «терпимыми». Я смело выбрал «борщ по-московски», «эскалоп со сборн. гарн.» и «компот из свеж, яблок». Что такое «эскалоп», я не знал (просто мне понравилось слово), да и «сборн. гарн.» выглядело таинственно. Мало ли что может войти в «сборн. гарн.»!
Теперь же, когда мы знали, что будем заказывать, официантка долго не появлялась. Несколько раз к нашему столику направлялись женщины с белыми наколками на голове, и я думал: «Наконец-то!», только они проходили мимо. Но вот официантка все же подошла и к нам:
– Ну, выбрали или нет?
– Выбрали, – сказала Нина и стала называть блюда.
Официантка что-то помечала в блокнотике, который вынула из кармана, пузырем прилепившегося к ее фартуку. Огрызок карандаша так и плясал по блокнотику.
Лицо у нее было утомленное, недовольное. Пудра густым слоем лежала на щеках и носу. В общем, ничего приятного в этом лице не было.
– А братец что будет? – Официантка повернула голову в мою сторону.
– Борщ московский, – бодро проговорил я.
– Так. – Карандаш ее вновь пустился в пляс.
– Компот из свежих яблок, – сказал я, но уже не с той бодростью, так как забыл, что же я выбрал на второе.
Карандаш сплясал что-то коротенькое и замер.
А я все никак не мог вспомнить блюдо с понравившимся мне слоном. Помнил, что есть там сборный гарнир. Но вот это самое слово, красивое такое слово… проклятое слово…
– Второго заказывать не будем? – нетерпеливо спросила официантка.
– Будем, – сказал я неуверенно.
– Что?
– Это… это самое… – Я схватил меню. Перед глазами запрыгали закуски, названия вин, мороженого, сигарет.
– Сейчас, сейчас… – приговаривал я. – Сейчас…
– Ну, знаешь, мне некогда тут стоять! – Лицо ее сделалось еще недовольнее, а пудра еще заметнее. («Штукатурка сыплется», – сострил бы Виталька.) Официантка сказала: – Раньше надо было думать, – сунула блокнотик в карман и решительно шагнула прочь.
И в этот миг глаза мои поймали проклятое слово.
– Подождите! – закричал я вслед официантке. Она обернулась:
– Надумал?
– Да! – обрадовался я. – Эскалоп.
Она опять подошла к столу, достала блокнотик, принялась писать.
Когда она вынимала блокнотик, из кармана у нее вылетела красная десятка и упала прямо к моей ноге.
– Эскалоп, – произнесла официантка. – Что еще?
– Ничего, – сказал я, поднял десятку и протянул ей: – Возьмите.
– Потом, – отмахнулась она, – потом. – И пошла.
«Ну хорошо, – подумал я, глядя, как удаляется официантка. – Раз она такая…» Но мысль эта жила во мне лишь несколько секунд.
Я вскочил с места, догнал официантку у самой двери и снова стал совать ей деньги. От бега но длинной веранде я вначале не мог произнести ни слова.
Официантка рассердилась:
– Я же сказала, потом! Какой непонятливый! Сиди и жди, а бегать на стадионе будешь. – Она повернулась ко мне спиной.
– Возьмите, – сказал я зло, – это ваши. Вы уронили их.
Вот когда пудра с нее действительно посыпалась. А может, просто покраснело лицо.
– Ой, – сказала она, взяв десятку, – что же ты…
– Ничего. – Я отправился к своему столику. Но теперь она меня догнала:
– Слушай, ты извини меня, дуру ненормальную. Вот спасибо! – Она взяла меня за плечо и заглядывала в глаза, растерянно улыбаясь, – Замоталась я совсем, понимаешь! Первый день после болезни. Еле ноги держат…
Я пробормотал: «Пожалуйста», – и пошел на свое место.
Через несколько минут на нашем столе появились ножи, ложки, вилки, тарелки.
– Ну и братец у тебя, – говорила официантка Нине, – толковый братец, первый сорт. «Нате, говорит, десяточку, ваша законная десяточка, вы, говорит, ее обронили».
Потом она принесла хлеб и опять посыпалось: «толковый братец», «первый сорт братец» и, значит, объяснения, почему я такой толковый.
Я прикусывал губу, чтобы не прыснуть со смеху. Нина тоже улыбалась.
Как мы управились с первым, я и не заметил. И что особенного в «московском борще», тоже не заметил. По-моему, его вполне можно было бы назвать и «уярским».
Только съели первое, наша официантка несет второе. Все на наш стол поглядывают: что, мол, за чудеса такие!
Официантка подошла и спрашивает:
– Ну как, вкусно?
– Очень, – ответили мы.
– Кушайте на здоровье.
Эскалоп оказался поджаренным куском мяса. «Сборн. гарн.» тоже ничего особенного. Немного картошки, немного капусты, несколько зеленых горошин и долька помидора. Да, еще по краям лежали листики петрушки. Вообще-то красиво, только я не коза, чтобы жевать эти листики, мне бы побольше картошки жареной положили. А мясо было жестким и разрезать его тупым ножом, который достался мне, не было никакой возможности. Я мог бы, конечно, запихнуть в рот весь кусок и прожевать спокойненько. Но в кафе я проделать это не решался, тем более при взрослой девушке. Да и мясо-то было недосоленное.
– Знаешь, – сказал я Нине, – невкусное мясо братцу попалось.
– Сестрице тоже.
Мы рассмеялись.
– А может, нам обменяют? – проговорил я.
– Не пользуйся своим влиянием в корыстных целях.
– Влиянием… – проворчал я.
– А как же! Ты и так словно почетный гость. Уж будь скромным.
Если б такие слова скапали мне родители, я бы все это пропустил мимо ушей, потому что всякими поучениями был сыт но горло. А тут я почему-то слушал – и ничего, не кривился, не смотрел в сторону и даже думал, что, может быть, Нина и нрава.
Я с новой энергией взялся за нож. На кусок мяса я давил с