! Главное – что на картине нарисовано».
– Место, изображенное на полотне, – говорила экскурсовод, – связано со старинной легендой. Здесь, на берегу реки, стояла будто бы в давние Кремона мельница. У мельника была красавица дочь, которая любила молодого конюшего с княжеского двора. Но однажды князь увидел девушку, она ему понравилась, и тогда он приказал забрить конюшего в солдаты. Дочь мельника не могла перенести горя и утопилась в роке.
«Ну и ну! – подумал я. – Почти как в опере!» Экскурсовод, словно поймав мою мысль, продолжила:
– Неподалеку от этого места находилось в свое время имение баронессы Вульф, и есть сведения, что Пушкин, приехав к баронессе погостить, услышал однажды эту легенду и…
«Вот оно что! Значит, сюда, именно сюда, на этот некрутой берег, выбирались в лунные ночи русалки, – размышлял я. – Они водили здесь свои хороводы, и их распущенные зеленоватые волосы светились под луной. А как-то раз здесь же на берегу маленькая русалочка повстречала своего сумасшедшего деда…»
– Левитан же услышал эту историю от Панафидиной…
«Нет, насчет русалок, – это, конечно, все выдумки. Но дочь мельника ведь могла и в самом деле тут утопиться».
– Легенда увлекла художника, тихая речка и нехитрый мостик возле плотины покорили Левитана красотой…
А я думал о Тане. Как жаль, что ее не было сейчас рядом и что она не услышала про легенду!
– На картине все выглядит спокойным, сдержанным. Но приглядитесь, какую тревогу таит в себе этот пейзаж…
«Точно, – согласился я. – Эх, Таня, Таня… Русалочка!.. Тебе бы это увидеть». И я стал думать, что у нас с нею тоже все со стороны выглядит спокойным и сдержанным. А внутри…
– Перейдемте теперь сюда, – сказала экскурсовод, – прошу…
Я тоже пошел со всеми и слушал, что говорила экскурсовод, но мысли мои возвращались все туда – к «Омуту».
Лишь возле «Золотой осени» я словно бы пробудился. Картина была яркая, радостная. Золотые березки так и сияли. А возле синей воды на самом берегу речки замер красный куст. Будто купаться прибежал, да раздумал. А по небу плывет облачко, такое белое-белое. «Наверное, после дождей и серых туч, – подумал я, – выдался вдруг теплый день».
Мне и самому сделалось как-то теплее и светлее. «Нет, нужно сбегать за Таней и Виталькой», – решил я и спросил у стоящего рядом со мной мужчины, который теперь час.
– Полтретьего, – сказал он. – Ровно? – Я вспомнил, что в это время уже нужно быть внизу, у контроля.
Мужчина снова взглянул на часы.
– Тридцать две минуты, – сказал он.
Я метнулся к двери. «Нет, им просто необходимо посмотреть Левитана. Особенно Тане. А не захотят, скажу, чтобы не ждали. Похожу еще по галерее и без них».
Но Тани и Витальки возле контроля не оказалось. Я подождал пять минут, десять – их все не было.
Тогда я заспешил назад, проскочил вел? залы на втором этаже, спустился на первый…
Нигде их не было.
Я понял, что они но дождались меня. Ушли. Но подождали каких-то две минуты.
А может, они и вовсе не ждали? Сразу взяли да и ушли? Ну конечно, они меня бросили, бросили, как те гвоздики в воду.
Но захотелось мне больше оставаться в Третьяковке. Я вышел на улицу, медленно побрел сам не зная куда.
Как же я ругал себя! «Так тебе и надо, дураку. Зачем же ты с ними связался? Мало, они от тебя вчера удрали, ты опять к ним примазываешься. Так и надо тебе! Так и надо!» «Встретимся у контроля». – вспоминался Танин голос, Но у контроля, а у девятой колонны. Так бы и сказала.
Я усмехнулся и вслух проговорил:
– У донятой колонны.
Настроение было – хуже не придумаешь.
Я не знал, что мне делать, не понимал, чего я хочу. Я был зол на всех, а на себя особенно.
Друзей своих я потерял, и теперь был один в этом громадном городе, совсем один. И завтра так будет, и послезавтра.
«Уехать», – появилась в голове смутная мысль. Появилась и не пропала, а, наоборот, становилась все яснее и четче. «Уехать! Скорее в Уярск!.. Сегодня же!.. Сейчас же!..»
В справочном бюро я узнал, когда отправляются поезда на Уярск. Оказалось, что только вечером в восемь.
В восемь!.. А я хотел сию же минуту очутиться в поезде. И чтобы хоть как-то приблизиться к этому желанию, я решил поехать на вокзал и взять билет.
Лишь только я увидел привокзальную суету и мелькание, мне сразу же стало легче. А когда я сказал кассирше: «Один билет на Уярск», – и имеете со сдачей получил из окошечка маленький картонный билетик, то и вовсе успокоился. Пи лет к кармане – это уже одной ногой в поезде.
Недалеко от вокзала я пообедал в какой-то столовой (суп рыбный, котлеты с макар., компот), а потом стал раздумывать, на что же потратить оставшееся время.
До восьми у меня было целых четыре часа. Примерно в шесть вернется с работы тетя Гекта, а может и Дим Димыч. Я представил, как они будут расспрашивать, отчего я уезжаю да почему не хочу остаться еще на несколько дней, и мне сделалось кисло. Разговор этот будет тянуться, тянуться, как резина.
Нет, нужно забрать поскорее свою спортивную сумку, пока никого нет дома – и гудбайчик. Объяснить все можно в записке. Мол, уехал, спасибо, привет. Коротко и ясно, и никакой резины.
Я спросил, как лучше добраться до Кривоколенного, и мне сказали, что самое удобное – сесть в метро и выйти на станции «Кировская», а там рукой подать.
Метро так метро. Даже совсем неплохо, что метро. Я ни разу там не был, а только слышал про движущиеся лестницы и поезда, которые несутся в темноте под землей.
Знакомство с метро началось с того, что меня чуть не хватанул по ногам контрольный автомат. Оказывается, я сунул монетку в один автомат, а проходить стал возле другого. Вот второй автомат и рассвирепел: зарычал и задвигал своими клешнями-заслонами. Только пока он их то выпускал, то убирал, я все равно прошел.
– Мальчик, вернись! – послышался чей-то голос. Я обернулся. Дежурная возле автомата махала мне рукой. Пришлось мне подойти.
– Ты почему безобразничаешь?
– Я?!
– А то кто же, я, что ли!
– Это ваш автомат безобразничает. Монету проглотил, а не пускает. Он у вас неисправный.
– Сам ты неисправный! Никогда, что ли, на метро не ездил?
– Ага, – сказал я, – не ездил.
Тут уж дежурная совсем рассердилась.
– Ишь ты, – сказала она, – огрызается. А еще с цветком ходит.
Только сейчас я вспомнил про красную гвоздику, которую все это время держал в руке.
– Кто огрызается, – спросил я, – автомат?
– Ладно, ступай. Больно умный стал. Давно ремня не пробовал.
– Давно, – согласился я. И вдруг подумал: «А не подарить ли ей мой цветок?» Но потом решил, что глупо отдавать его первому попавшемуся. Встретятся ведь и другие люди.
Что мне сразу понравилось, так это эскалатор. Стоишь спокойненько на ступеньке, а длиннющая лестница тянет тебя куда-то вниз. Лишь мелькают по бокам фонари, вытянувшиеся и застывшие, как часовые.
Внизу выяснилось, что на «Кировскую» я оттуда не попаду, потому что спустился на кольцевую линию. Вообще-то кольцо – штука интересная: катайся по нему сколько хочешь, хоть до одурения. Но сейчас я торопился, мне нужна была другая линия, и пришлось по переходу уйти с кольца.
На платформе стояла уйма народу. Наверное, на все три вокзала одновременно пришли поезда и все люди хлынули в метро. В электропоезд я вошел не сам, а внесла меня какая-то общая сила.
Вагон был уже набит полностью, но подоспевшая мощная тетенька сказала: «Вомнемся, граждане», – и так поднадавила, что действительно вмялась. После этого я мог свободно отрывать ноги от земли, и та же общая сила держала меня со всех сторон. «Невесомость», – отметил я про себя с удовольствием. Но на следующей остановке это космическое явление пропало, а на своей «Кировской» я выходил уже совершенно самостоятельно, без посторонней помощи.
Дома никого не было. Правда, на подоконнике появилась куча красных помидоров. «Наверное, заезжал Дим Димыч», – подумал я и увидел на столе записку. «Эдька, – было нацарапано в ней, – будешь подогревать котлеты, не забудь выключить газ. Следи за электроприборами и водопроводом. Дим Димыч».
Если б я уже не знал Дим Димыча, я бы, конечно, разозлился. Но теперь я понимал, что это ни к чему. Я перевернул записку и на обратной стороне написал Дим Димычу успокоительные слова:
«Котлеты ел холодные, телевизор не включал, свет в уборной выключил, кран закрыл, уехал в Уярск, до свидания. Э.».
В несколько минут я собрал свои манатки, потом завернул в газету два куска хлеба, две помидорины и две котлеты (а вдруг в поезде захочу есть?) и тоже сунул все это в сумку. Сверху положил туда и цветок.
Затем я запер дверь, и вдруг рука моя словно окаменела: ключи! Ведь нужно их отдать. Не увозить же ключи с собой.
Мое положение лишь в первый момент показалось мне безвыходным. Хорошенько поразмыслив, я увидел, что все можно уладить. Ключи я спрячу в коридоре, а в записке укажу то место, где они спрятаны. Наружную дверь закрою на один только английский замок – захлопну дверь.
Я отыскал отличное место для ключей в ящике с обувью и вернулся в комнату. Моя, как мне казалось, остроумная записка теперь мне почему-то не понравилась. Я не стал вписывать в нее слова насчет ключей, а выдрал из блокнота лист бумаги и набросал новую записку.
«Тетя Гекта и Дим Димыч!
Из-за важных обстоятельств я должен уехать домой в Уярск. Спасибо за все. Приезжайте к нам тоже в гости. Ключи я спрятал в старой левой галоше».
Теперь записка получилась вежливой и деловой, как у взрослых. Я подумал и приписал:
«Уважающий Вас Эдик».
Потом еще малость подумал и решил, что нужно добавить Р. S. (то есть «позабыл сказать»):
«Об электроприборах не беспокойтесь, с ними все было в норме». И пометил на записке число.
А еще появилась у меня в голове такая мысль: «Может, оставить здесь мою гвоздику? Вон как раз пустая ваза стоит». Я вынул гвоздику из сумки. А если выкинут? И, представив, как Дим Димыч огромной ручищей сминает проволочный цветок, я опять засунул его в сумку.