[5] миндаль, соленый фенхель, ягоды лайчи и кинзу.
Район Норребро настолько экологичен, что по сравнению с ним Фрайбург-им-Брайсгау просто Чернобыль. В порту Копенгагена можно плавать в море. Даже Кристиания, автономная коммуна хиппи, сияет чистотой. Используемая энергия тоже якобы безупречно чиста.
Большая часть населения инвестировала средства в возобновляемые, не создающие выхлопов виды энергии, которыми снабжается территория Копенгагена и окрестностей. Все пайщики получили теперь почти восемь процентов прибыли. К 2025 году энергоснабжение Копенгагена будет полностью самоокупаемым. Путеводитель «Lonely Planet» рекомендовал путешественникам по Европе в 2019 году первым делом посетить датскую столицу. Ведь там, в частности, имеются такие достопримечательности, как Копенхилл, единственный в мире мусоросжигающий завод, настолько чистый, что служит копенгагенцам местом для прогулок. Его крыша спроектирована таким образом, что ее можно накрыть искусственным снегом и использовать как горнолыжный спуск. «Мы можем формировать мир, — излагает свое кредо архитектор проекта Бьярке Ингельс[6]. — Мой ребенок, например, вырастет в мире, где кататься на лыжах и дышать свежим воздухом на крыше мусоросжигающего завода будет самым обычным делом». Он выдвигает и другие смелые тезисы: «Мы должны расходовать энергию, это отличает нас от мертвой материи. Следовательно, расход энергии — дело хорошее, по крайней мере, если вы считаете, что жизнь — дело хорошее. Давайте расходовать энергию, а не растрачивать ее впустую». В пригороде Орестад Ингельс осуществил инновационный проект самодостаточного комплекса «Дом-восьмерка». Построенный в форме восьмерки комплекс площадью 62 000 квадратных метров состоит из 476 жилищ с озелененными покатыми и приподнятыми крышами. Зеленые насаждения между жилищами задуманы так, что позволяют использовать весь комплекс как беговую дорожку. Все это хозяйство энергетически оптимизировано и связано с местным общественным транспортом (двенадцать минут до центра города), так что личный автомобиль здесь без надобности. Еще более инновационный проект Бьярке Ингельса «Город в океане» должен быть реализован к 2050 году. Он задуман как жизненное пространство для десятков тысяч людей, живущих на воде, — если действительно появится что-то вроде затопленных перенаселенных городов. Высказывая подобные идеи, Ингельс явно насмехается над угрозой глобального потепления. Разумеется, «Город в океане» мыслится им как самодостаточная экосистема без выхлопных газов и отходов. Бьярке Ингельс — абсолютная суперзвезда Копенгагена и один из самых востребованных экоархитекторов во всем мире.
Выходит, Копенгаген — прямо-таки идеальное место для размышлений о том, как сделать свою жизнь более зеленой, приятной и современной. Впрочем, здесь я должен внести ясность: в научной стороне дела я разбираюсь так же мало, как и вы. Вопрос, как работает канализация у меня в доме, застал бы меня врасплох. Однако мое невежество сочетается с некоторым недоверием к добросовестности науки, и я считаю это здоровым скептицизмом. Ведь суть науки в том, что она всегда получает только временные результаты, которые позже сама опровергает. Кроме того, и в науке существуют мода и групповщина. Наряду с множеством понятных вещей в научном мире циркулирует так много нелепостей, что никто из нас, профанов, никогда не сможет проверить всё в деталях.
Одни говорят, что мы переоцениваем роль углекислого газа в глобальном потеплении. Другие говорят, что меры по борьбе с выбросами CO2 обойдутся нам в триллионы, но не приведут к желаемым результатам. Третьи считают, что наш способ ведения хозяйства нужно было радикально изменить тридцать лет назад, а с тех пор мы выбросили в атмосферу столько углекислого газа, что даже самые жесткие контрмеры лишь немного затормозят и смягчат роковые последствия нашей жизнедеятельности, так как мы безнадежно с ними опоздали.
Доверие внушают те, кто видит смысл в сокращении выбросов, но предупреждает, что в какой-то степени это нас дезориентирует. Имея в виду только проклятый CO2, мы забываем о других, не менее важных задачах, например о доступности пресной воды в странах третьего мира. Или о защитных мерах (переселении или постройке плотин) в тех регионах, которым необходима помощь в связи с изменением климата.
И наконец, есть те, кто верит в будущее. Они требуют безотлагательных мер против выбросов CO2, но заявляют, что мы принимаем неправильные меры: лихорадочно инвестируем в экологически чистые, но устаревшие технологии. А нужно вкладывать намного больше денег в разработку совершенно иных, совершенно новых технологий. Эти оптимисты досадуют, что из-за громогласных пророчеств о конце света мы упускаем гигантские возможности обновления, которое сулит эколого-экономическая перестройка. Европейцев обгоняют и оттесняют другие страны. В эмиратах Персидского залива проектируют поезда, которые будут двигаться со скоростью 1200 км в час. Из десяти самых продаваемых автомобильных марок только одна производится в Германии. Компании, о коих мы и слыхом не слыхали, например «Вид» из Китая, продает в шесть раз больше электромобилей, чем «Фольксваген». Экооптимисты утверждают, что с нашими знаниями и опытом мы могли бы стать лидером на мировом рынке альтернативных технологий, а мы вместо этого, не думая о нашем будущем, мечтаем об антиросте[7], предаемся фантазиям о деиндустриализации вроде плана Моргентау[8].
Я не могу судить, какие из приведенных выше мнений правильны, а какие нет. Я могу судить о своей жизни, о своих привычках потребления. Если я хочу изменить мир, вероятно, было бы неплохо начать с моего микрокосма.
Я знаю, многие нервно воспринимают ссылки на скандального канадского психолога Джордана Б. Питерсона[9], но его совет «Если хочешь спасти мир, для начала наведи порядок у себя в комнате» возражений не вызывает. Ведь он говорит то же самое, что и всеми почитаемый Далай-лама. А тот однажды сказал: «Если ты думаешь, что слишком мал и потому ничего не добьешься, попробуй заснуть в комнате, где пищит комар». У каждого человека есть возможность немного подтолкнуть мир в правильном или неправильном направлении. Как раз в этом суть знаменитой речи Александра Солженицына на церемонии вручения ему Нобелевской премии. Каждый из нас на кого-то влияет, особенно когда он (по крайней мере, я отношу это к себе, чего и вам желаю) служит кому-то примером для подражания. Но прежде чем рассуждать о проблемах зеленого образа жизни, давайте четко сформулируем основной вопрос: какую позицию занимаю я как человек и занимает человечество по отношению к природе? И вообще, что такое, в сущности, природа?
По традиции мы, немцы, относимся к природе очень трепетно. Особенно к деревьям. Прежде чем мы (с грехом пополам) приняли христианство, гигантские деревья почитались в Германии как священные. Наши предки считали исполинский ясень центром мира, по которому шныряет белка Рататоск, приносящая новости. Потом конечно же елка. Все мы как один на Рождество выстраиваемся перед елкой. Разве это не забавно? Да еще всевозможные сказки и мифы, прославляющие лес как убежище от цивилизации, как место, куда человек стремится всей душой, но также как глушь, где царят дикость и необузданность.
Мой отец был егерем, он понимал, что такое лес. Половину детства я провел в лесу. Обычно отец не стрелял. Сейчас я упоминаю об этом не для того, чтобы успокоить любителей животных. Мой отец кое-что знал об охоте, он всегда говорил, что популяция дичи искусственно завышается, чтобы на охоту могли ездить дантисты и адвокаты, ведь это их любимое развлечение. Для настоящих охотников хороший лес тот, где дичи мало. Для них охотиться на самом деле означает часами сидеть тихо и смотреть по сторонам. Я провел много часов, сидя с ним в засаде. Тогда это меня раздражало, сегодня я ощущаю очарование леса. Дни с отцом всегда начинались очень рано. Видеть, как на рассвете лес просыпается, и особенно слушать, как он просыпается, — в этом и впрямь было нечто чудесное. По крайней мере, так я думаю об этом сегодня. Запах мокрого дерева и свежей травы, музыка певчих птиц, шелест и шорох зверей в подлеске… Мне уже в детстве было ясно, что растения, в том числе деревья, — живые организмы, хотя тогда я еще не прочел Толкина и Роальда Даля[10]. Помните историю человека, сошедшего с ума из-за того, что он изобрел машину, с помощью которой мог слышать крик травинок, когда их косят? А то место во «Властелине колец», где Древобород оплакивает своих поваленных сородичей? «О! Многие из этих деревьев были моими друзьями. Я помнил их еще орехами и желудями».
Конечно, я проглотил книгу Петера Воллебена[11]. Именно он подтвердил мое глубокое, сформированное в детстве убеждение, что деревья могут разговаривать друг с другом. Моя дальняя родня, дремучие лесники, упрямо отвергают Воллебена, обзывают его «экошутником», ведь он описывает, как буки корнями поддерживают связь со своими соседями, предупреждая их о нашествии насекомых и даже, при необходимости, подпитывая растворами сахара. А мне это было ясно и понятно.
Но как раз от упомянутых выше дремучих родичей я позже узнал, что немецкий лес имеет так же мало общего с природой, как лапша пятиминутного приготовления «Магги» — с домашним супом. Восемьдесят процентов лесов Германии — не первобытные леса, а лесопосадки, то есть плантации. Во всей Европе, за малыми исключениями в Скандинавии и Польше, уже не осталось натуральных лесов. Будь наши леса натуральными, в них не было бы сухостоя, они не боялись бы ураганов, а с жуком-древоточцем быстро расправлялся бы дятел, ведь древоточец — его любимое лакомство. Натуральные смешанные леса состояли бы главным образом из лиственных пород, их не так-то просто, не так выгодно использовать. А сосновые леса Германии — это монокультура, древесная масса, по выражению Воллебена.