— Пики! — строго возвышала голосъ Ольга Петровна. — Николай Ивановичъ, вы слышите, что я говорю? Пики!
На четвертый день небо, наконецъ, прояснилось, и Павелъ Андреевичъ вмѣстѣ съ Сергѣемъ отправился на автомобилѣ къ профессору. На звонокъ у воротъ вышелъ старикъ-садовникъ и сказалъ, что мсье Лунинъ съ дочерью дома и что можно идти къ нимъ прямо, безъ доклада.
— Что же… Вилла недурная, — благожелательно произнесъ Вольскій, оглядывая нарядный двухъ-этажный домъ, окруженный клумбами цвѣтовъ и тѣнистымъ садомъ. — Ты будь съ ними полюбезнѣе, Сережа.
— Я къ нимъ всегда хорошо относился, папа, — холодно отвѣтилъ Сергѣй, которому казалось, что возобновленіе знакомства съ дочерью Лунина является чѣмъ-то вродѣ измѣны Кэтъ.
Въ отвѣтъ на стукъ дверь открылась, и на порогѣ появилась сама Наташа. Теперь это была уже не та шаловливая худенькая дѣвочка, которую зналъ Сергѣй пять лѣтъ тому назадъ, а красивая стройная брюнетка съ огромными синими глазами, съ тонкимъ изломомъ бровей, съ густыми черными волосами, которые, вопреки модѣ, не были подстрижены и образовывали у затылка узелъ изъ туго сплетенныхъ косъ.
Лицо дѣвушки выразило сначала удивленіе, смѣшанное съ нѣкоторымъ недоброжелательствомъ. Однако, пересиливъ себя, Наташа любезно улыбнулась.
— Здравствуйте, Павелъ Андреевичъ.
Она бросила взглядъ на Сергѣя, который за эти годы изъ прежняго мальчугана тоже превратился въ интереснаго молодого человѣка, и слегка покраснѣла.
— Вы стали настоящей красавицей, Наташа, — ласково произнесъ Вольскій, здороваясь съ Луниной. — Сережа, не находишь?
— Да… Я бы сразу не узналъ.
Пригласивъ Вольскихъ внутрь, Наташа повела ихъ въ верхній этажъ, на веранду, гдѣ находился ея отецъ. Это былъ почтенный старикъ, съ красивымъ лицомъ, съ холеной сѣдой бородой, придававшей ему благообразный, но нѣсколько старомодный видъ.
Замѣтивъ гостей, Лунинъ всталъ, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ навстрѣчу и серьезно, безъ улыбки, протянулъ Вольскому руку.
— Очень радъ видѣть васъ, — сказалъ онъ. — Хорошо, что навѣстили сосѣдей. А вы, Сережа, выросли… Садитесь, господа. Угодно чаю?
— Нѣтъ, нѣтъ, не безпокойтесь, пожалуйста, — отвѣтилъ Павелъ Андреевичъ, садясь въ кресло. — Я получилъ вашъ отвѣтъ, и хотѣлъ въ тотъ же день заѣхать, но, къ сожалѣнію, помѣшали дожди. Сказать по правдѣ, мнѣ было бы очень цѣнно возобновить съ вами прежнія добрыя отношенія.
— Да, хорошо было бы, — съ многозначительной улыбкой произнесъ Лунинъ. — Жаль только, теперь годы не тѣ. Старѣть я началъ. И непріятныя событія послѣднихъ лѣтъ сильно пошатнули здоровье.
— Ничего, Богъ дастъ, все устроится. Теперь дѣла какъ будто идутъ на улучшеніе. Наташа, можетъ быть, вы покажете вашъ садъ Сергѣю?
Когда молодые люди ушли, Вольскій придвинулъ свое кресло поближе къ профессору, положилъ ему на колѣно руку и дружески проговорилъ:
— Дорогой мой… Даю вамъ слово, я не виноватъ. Я бы никогда не началъ противъ васъ процесса.
— Не будемъ говорить объ этомъ, Павелъ Андреевичъ. Что было, то было.
— Нѣтъ, я именно хочу поговорить объ этомъ, чтобы вы не думали, будто я не цѣнилъ нашихъ добрыхъ отношеній. Какъ вамъ извѣстно, я весь прошлый годъ провелъ въ Америкѣ, и дѣла велъ мой адвокатъ. Пріѣхавъ въ Лондонъ, я уже былъ поставленъ передъ совершившимся фактомъ.
— Но, я думаю васъ запрашивали, какъ поступить… — съ иронической улыбкой пробормоталъ Лунинъ, нс глядя на Вольскаго.
— Да, адвокатъ хотѣлъ написать мнѣ объ этомъ. Но, къ сожалѣнію, моя кузина, которая тогда гостила у меня въ Лондонѣ и не была хорошо освѣдомлена о нашей дружбѣ, посовѣтовала ему меня не запрашивать. Во всякомъ случаѣ знайте, дорогой мой: когда ваши дѣла поправятся, а я увѣренъ, что они поправятся, я охотно уступлю вамъ замокъ обратно за тѣ же семьсотъ тысячъ. Я собирался уже тогда сообщить вамъ объ этомъ рѣшеніи, но вы прислали такое непріятное письмо, что я поневолѣ ничего не написалъ…
— Семьсотъ тысячъ! Интересно знать, буду ли и когда-нибудь имѣть хотя бы семьдесятъ тысячъ франковъ.
— А развѣ ваша лабораторія въ Парижѣ совсѣмъ ликвидирована? Вѣдь, одно ваше средство противъ ревматизма, я помню, принесло вамъ около милліона.
— Да, это было. Но лѣкарства, какъ платья, быстро выходятъ изъ моды. Конечно, я и сейчасъ не отчаяваюсь. У меня есть кое-какія идеи. Но пока… Вы знаете, что у меня сейчасъ здѣсь аптека?
— Да. Слышалъ.
— До чего дошелъ! Открылъ простую аптеку. Сижу въ ней поочередно съ дочерью или съ приказчикомъ. И на это живу.
— Въ такомъ случаѣ, вотъ что, — растроганно произнесъ Вольскій. — Если вамъ для новыхъ вашихъ идей понадобится компаньонъ, чтобы такъ сказать, финансировать… Конечно, не въ грандіозныхъ размѣрахъ… Я къ вашимъ услугамъ. Вы меня какъ-нибудь посвятите въ дѣла, и мы съ вами обсудимъ.
— Нѣтъ, благодарю васъ. Мнѣ, вѣдь, не въ первый разъ приходится терпѣть разореніе. Какъ вы знаете, революція лишила меня всего. Вотъ только замокъ и оставался, который, къ счастью, жена купила задолго до переворота. Богъ дастъ, какъ-нибудь обойдусь и теперь.
— Но все-таки…
— Не сердитесь на меня, Павелъ Андреевичъ, но въ новыя предпріятія намъ, право, лучше нс вступать вмѣстѣ. У васъ, естественно, будетъ боязнь, что я снова прогорю. А закладывать мнѣ больше нечего. Ну, какъ вамъ живется здѣсь? Довольны вы Савойей?
Вольскій понялъ, что возвращаться къ затронутой темѣ безполезно, и сталъ разсказывать о первыхъ своихъ впечатлѣніяхъ. Лунинъ любезно слушалъ, вставлялъ свои замѣчанія о климатѣ, о живописности мѣстности. А когда Павелъ Андреевичъ случайно вспомнилъ о таинственныхъ звукахъ, которые онъ слышалъ въ первыя ночи послѣ пріѣзда, лицо профессора выразило явное неудовольствіе.
— Да, раньше при мнѣ, это тоже бывало, — пренебрежительно проговорилъ онъ. — Но все это пустяки. Не придавайте значенія.
Пока старики бесѣдовали на верандѣ, Наташа и Сергѣй прошлись по саду, полюбовались видомъ, открывавшимся изъ бесѣдки на горы, и сѣли на скамью возлѣ клумбы съ цвѣтами.
Разговоръ не клеился. Какъ-то странно было теперь говорить другъ другу «вы». Кромѣ того, Наташа, несмотря на все старанье, не могла достаточно искусно скрыть обиды, которая у нея накопилась противъ семьи Вольскихъ. Сергѣй же, чувствуя это, не касался вопроса о замкѣ. Вспоминалъ совмѣстныя прогулки на Ривьерѣ, общія дѣтскія шалости… И, исчерпавъ всѣ темы, смущенно молчалъ, не зная, о чемъ говорить дальше.
— Посмотрите, какъ красиво, — сказалъ наконецъ онъ, показывая на горы. — Что дѣлается съ облаками…
— Да, это бываетъ послѣ дождя, — задумчиво проговорила Наташа.
Они молча стали смотрѣть на протянувшуюся передъ ними горную цѣпь. Точно встревоженныя кѣмъ-то, молочно-бѣлыя тучи ползли по синимъ склонамъ, грузно сваливались на бокъ, къ мглистымъ поперечнымъ ущельямъ, поднимались къ скалистымъ пикамъ, и, поглотивъ ихъ, перекатывались въ другую долину. А на смѣну имъ снизу спѣшили отдѣльные обрывки облаковъ, неслись въ видѣ призраковъ по лѣсу, цѣплялись за ели, соединялись, расходились и, взметнувшись вдругъ вверхъ, сливались съ гигантскими бѣлыми чудовищами возлѣ вершинъ.
— Ну, а вы кончили лицей, въ которомъ учились тогда? — возобновилъ разговоръ Сергѣй.
— Да.
— А въ университетъ не поступали?
— Нѣтъ. Была въ электротехническомъ институтѣ одинъ годъ.
— А къ чему вамъ электротехническій институтъ? Развѣ интересно?
— Думала, что будетъ интересно. Но бросила. Послѣдніе два года занималась альпинизмомъ, взбиралась на вершину Монблана, переходила пѣшкомъ черезъ малый Сенъ-Бернаръ. Вообще, если бы была возможность, я бы только и дѣлала, что путешествовала. По дикимъ неизслѣдованнымъ мѣстамъ.
— И, въ концѣ концовъ, васъ дикари гдѣ-нибудь убили бы и съѣли.
— Что жъ. И съѣли бы. Бѣда не велика.
— Да, я знаю, вы смѣлая женщина. До сихъ поръ помню, напримѣръ, вашъ спускъ къ рѣкѣ по скаламъ около «Горжъ дю Лу». Ну, а что вы думаете дѣлать этой зимой? Остаетесь здѣсь?
— Еще не знаю. Отецъ, должно быть, передастъ кому-нибудь аптеку и переѣдетъ со мной въ Парижъ. А я, навѣрно, дамъ согласіе мистеру Джонсу. Выйду замужъ.
— Джонсу? А кто этотъ Джонсъ, если не секретъ?
Сергѣй съ любопытствомъ взглянулъ на Наташу.
— Мистеръ Джонсъ американецъ, милліардеръ. Занятіе у него не особенно романтическое, правда. Онъ свиной король. Но зато всѣ свиньи въ Соединенныхъ Штатахъ принадлежатъ только ему.
— Въ самомъ дѣлѣ? Всѣ?
— Всѣ.
— Абсолютно?
— Абсолютно. Что: не вѣрите?
— Нѣтъ, отчего же… Но это оригинально… Ни одной свиньи, принадлежащей другому хозяину! А я, вотъ, въ будущемъ году думаю кончить университетъ и всецѣло займусь литературой и философіей. Работа писателя, по-моему, самое высшее изъ всѣхъ занятій, какія встрѣчаются въ человѣчествѣ.
— Да, пожалуй. — Наташа задумалась. — Къ сожалѣнію, у меня такого таланта совсѣмъ нѣтъ. Пробовала какъ-то написать разсказъ, но ничего нс вышло. Для писателя прежде всего необходимо вдохновеніе, а если его нѣтъ, лучше не браться. Вы, напримѣръ, часто испытываете вдохновеніе?
— Нерѣдко. Безъ вдохновенія я вообще никогда не приступаю къ творчеству.
Сергѣй смущенно отвелъ въ сторону взглядъ. Нахмурился.
— А когда у васъ чаще бываетъ вдохновеніе? По утрамъ? Или по вечерамъ?
— У меня? Смотря по обстоятельствамъ. Иногда утромъ. Иногда вечеромъ.
— Да… — вздохнувъ, проговорила Наташа, вертя въ рукѣ сорванную съ клумбы розу. — Я хотѣла бы обладать такой способностью. А сейчасъ вы что-нибудь пишете? Стихи, можетъ быть?
— Да. Но не просто стихи, а философскую поэму. Думаю къ концу лѣта окончить. Сорокъ восемь главъ.
Сказавъ это, Сергѣй самъ испугался: къ чему подобная ложь? Но, вспомнивъ о свиномъ королѣ, подавилъ въ себѣ угрызенія совѣсти, пріободрился и даже попытался вкратцѣ изложить фабулу. Къ сожалѣнію, однако, послѣ первой изъ сорока восьми главъ фантазія предательски измѣнила ему. Онъ запутался, сталъ бормотать что-то невнятное… И искренно обрадовался, когда услышалъ, наконецъ, со стороны дома голосъ отца: