Экзамен
Подруга Лена сдавала тесты на право вождения автомобилем. Компания экзаменаторов поступила очень креативно, современно и установила в компьютерной программе тестирования свои собственные, так сказать, авторские ответы на вопросы. То есть такие, что даже Лена, хроническая отличница, не смогла бы ответить правильно. Ей сказали: иди к Драбыне. Мол, экзаменатор Драбына — большая, внешне добродушная женщина — может помочь. Подсказать, на каких именно вопросах экзаменационная группа особенно порезвилась. То есть она просто может назвать номер вопроса. Понятно, если ей все это… ну как бы это помягче сказать… компенсировать. Ленка пошла. Постучала. Вошла. Драбына мрачно молчит. На «здрасьте» не отвечает. А Лена из аристократичной семьи, совсем не умеет взятки давать — мнется, краснеет, заикается. Ей, такой воспитанной, кажется, что и взяточнику тоже ужасно неловко, ужасно стыдно, что он просто сгорит сейчас от переживаний.
Лена мнется-мнется, спрашивает, мол, уважаемая Драбына (там еще были имя и отчество, но я забыла уже), не могли бы вы, и я готова… а что бы вам… а как бы вам… благодарность… сколько, если… мне…
Драбына мрачно поднимает веки и спокойно так:
— Кофе и пятьсот гривен.
— А… — Лена уже шелестит голосом от неловкости. — А какой кофе вы пьете?
Драбына уже раздражена этой вот балериной до высшей точки кипения. Отвечает громко и четко, глядя смущенной Лене в глаза:
— Я пью большую полукилограммовую банку «Черной карты» с коньяком «Хеннесси»!
Лена выскочила как из сауны.
Тесты на лицензию сдавала уже в Германии, куда переехала жить. С первого раза. Там, наверное, просто кофе не пьют.
Путильская ватра
Путильская ватра
И ведь сотни раз предупреждали, перестань уже…
И ведь сама убеждалась не раз, что придуманное мной обязательно материализуется. В особо изощренной форме. И писала уже об этом себе в назидание. Нет. Меня все несет и несет.
Вот смотрите… Только-только опубликовала текст «Приходите, бургомистры…» в Живом Журнале. И почти тут же в журнале «Фонтан». А потом еще в какой-то периодике опять — «Приходите, приходите…».
Ну и вот накликала… Бургомистры, они ведь тоже люди! Раз так настойчиво зовут: «Приходите! Приходите, бургомистры…», он и пришел. Наш бургомистр. Раз зовут. Пришел.
То есть сюжет, как всегда, материализовался. И как всегда — в особо изощренном виде.
Рассказываю… В Путиле — есть такой в Черновицкой области карпатский поселок Путила, — в Путиле был праздник «Путильска ватра». То есть путильский костер. Но это не звучит в переводе, потому что костер — это костер. А ватра — это совсем другое, хоть и тоже огонь. Это такой символ домашнего очага, огонь, который разжигают пастухи вдали от дома. Иногда он маленький, уютный, на нем варят кулеш или бануш, рядом с ним греются ночами, наигрывая на окарине или сопилке. А иногда он огромный, нарядный и буйный, когда пастухи празднуют день выхода на полонину и танцуют вокруг него «Аркан». Поэтому и праздник так называется — «Путильска ватра». Словом, это день, когда пастухи выгоняют стада на пастбища.
И в этот праздник наше районное начальство тоже собрало своих овец-сотрудниц и тоже поволокло их на летний выпас. Обычно они тусуются там пару часиков со скучающими, но суровыми минами — «мы-городское-начальство» — и оживляются только на словах «извольте откушать», где их и покормят, и нальют, а чего ж, от щедрот-то гуцульских… Дамы наклюкаются и уже в автобусе добреют.
Я приехала отдельно. Не смотреть, не наблюдать. А побыть. Чтобы понаслаждаться. Чтобы порадоваться. Душой отдохнуть.
Так вот, приехала в Путилу, начался дождь, и он то лил бешено, истерично, лупил молниями рассерженно, то немного успокаивался, но все равно капризничал и капал по чуть-чуть, потом опять набирался сил, вздыхал и хлюпал своими тучами, пыжился, обиженно дулся и опять начинал изливаться и рыдать от души.
Машину мы оставили далеко и шли пешком. И навстречу нам ехали всадники, и лошадки были нарядные, украшенные как будто на конкурс «Мисс Лошадь», одна краше другой, все в косах, лентах, цветах, плетеных ярких шнурах. Загляденье. И я раззявила варежку и любовалась такой красотой. И один юный легинь, увидев мою запрокинутую завистливую и восхищенную физиономию, привстал в стременах в своем ярком гуцульском наряде — вышитом кептаре и в постолах, — снял шляпу и с коня своего поклонился мне с достоинством и гордостью. И я завертела головой вокруг, завопила: «Вы видели? Видели? Это он мне! Это он мне поклонился!»
А по полю, где там и сям были расставлены палатки с сыром, колбасами, банушем, мамалыгой и всякими другими национальными кушаньями, ходило наше областное начальство. Засвидетельствовать. Ну и представители местных ведомств рядком выстроились по предполагаемому маршруту областных властей и стояли, чуть прогнувшись. А мне, любопытной, кто-то: «В сторону! Отойдите в сторону, сейчас СЮДОЙ губернатор пойдет! И другие представители».
Я пожала плечами: зачем мне губернатор и другие представители. Мне это не надо! Я скромно в сторонку отошла, стала музыкантов заводных слушать и приплясывать даже. А эта компания как раз мимо меня и промаршировала. А перед ними какой-то клювастый в сером костюме, мокрый уже от усердия и дождя, мне опять же: «В сторону! В сторону!» Я опять пожала плечами и решила не в сторону, а вообще куда-нибудь подальше. (Не туда, куда вы подумали.) Словом, я сделала шаг назад, чтобы выпасть из толпы, и наступила кому-то на ногу. Сначала я увидела модный светлый башмак с дырочками под своей сандалией, потом, как в кино, светлую брючину, потом льняной аккуратный рукав сорочки на крепкой сильной молодой руке, а потом… круглое, сияющее, радостное лицо мэра города Черновцы… (То есть бур-го-мист-ра, дорогие мои. Да!) Пока я, как видеокамерой, вела взгляд от башмака вверх к лицу, я, не останавливаясь, извинялась. Сначала на модном молодежном башмаке я вскрикнула: «Ой, извини, брат!»; на коленке в выглаженной брючине: «Ой, простите, молодой человек!»; на рубашечке: «Йой, выбачтэ!»; потом, когда увидела лицо Мыколы Трохымовыча, воскликнула: «О! Здрааасте!!!» И даже забыла, что плотно стою ногой не в грязи, а на чистеньком. И он, славный человек, благодушно выдирая свой белый, испачканный мною башмак из-под платформы моей сандалии (дождь был, говорила? И кругом болото, жижа и грязь), весело отмахнулся: «Та лааадна… Чево там…» И пошел дальше. Но потом (как говорят, сильный респект вам, господин бургомистр!) он вдруг вернулся, взял меня за руку и покачал головой: «Так не годится! Давайте-ка и я теперь вам на ногу наступлю».
«Ну давайте…» — помрачнела я. Мэр — парень спортивный, но не худенький.
Но он прямо как Махмуд Эсамбаев легонько-легонько, невесомо протанцевал на рантике моей сандалии и объяснил: «Это чтоб мы не поссорились!»
Слушайте, я чуть не кинулась его обнимать, нашего бургомистра. За то, что мы не просто потоптали друг другу ноги, бургомистр и я, а с прекрасной целью — чтобы жить в мире и дружбе и чтобы не ссориться. И распрощались, довольные друг другом, в грязной обуви, но миролюбивые.
И Николай Трофимович, наш бургомистр, пошел себе дальше вслед за губернатором. А я вернулась к оркестру. Там вообще происходило что-то феерическое. Эти замечательные хлопцы — труба, аккордеон, саксофон и барабан, — подпрыгивая и радостно подвизгивая и покрикивая в такт, темпераментно жарили молдавскую сырбу. А под нее танцевали абсолютно все — несколько развеселых кругов. В середине — какие-то беззаботные парни в кипах, по-видимому, гости из Израиля, выделывали кренделя ногами внизу и руками вверху; в среднем кругу — жители какого-то цыганского села, все в золотых зубах, атласных рубахах, широченных многослойных юбках, изгибались, притоптывали и трясли плечами, а в самом большом внешнем круге, сцепившись руками, отплясывали вместе гуцулы, и молдаване, и гости неопределенной национальности, и я в своих исторических сандалиях.
Недаром же писал наш мудрый М. М. Ж.: от количества наций количество праздников только увеличивается — размышляла я, весело подскакивая под музыку вместе с темпераментной старушкой в цветастом фартуке с одной стороны и молодым высоченным и уже немного хмельным пареньком — с другой. Эти двое, мои друзья по танцам, подмаргивали всем вокруг, вскрикивали в такт и подбадривали меня: мол, давай-давай, не стесняйся. Здесь все — СВОИ.
Но как только закончился этот танец, ко мне подлетела незнакомая разъяренная дама. И заверещала. Я тут же вспомнила ее укоризненный взгляд, когда топталась на туфле Николая Трофимовича.
Слушайте, я вам говорила, что терпеть не могу фальшивых блондинок? Говорила?
Так вот, она, видимо, чиновница из мэрии, заорала, перекрикивая музыкантов, которые завели новую мелодию: «Вы что себе позволяеце? Вы хоть зна-а-аеце, КОМУ вы на ногу наступили? А? Я прям умираю, что вы тут творице!!! Нет, я прям умру сейчас, какая вы нахальная! Какая вы наглая! Как вы смели с ним так разговариваць?! Нет, я просто умру сейчас! Вы хоть знаеце, кто это был? Вы хоть знаеце?!»
Все, кто со мной давно знаком, например мой муж и дети, мои друзья, моя мама, немедленно закрыли бы мне рот. Ладонью, куском сыра, поцелуем, в конце концов. Но я стояла одна-одинешенька, с сожалением поглядывая на своих товарищей по прыганью под национальную музыку, стояла перед этой вроде бы умирающей, но очень энергичной чиновницей.
«Вы хоть знаеце?!» — продолжала она, размахивая рукой перед моим лицом.
«Знаю, знаю, — ответила я. — А ОН знает?! Он знает, кому ОН на ногу наступил?» — смотрела я честно прямо ей в глаза. Черные брови, и помада такая… Вылезла за границы губ… Противная… И костюм. И эти прядки… Я вам говорила, что ненавижу?… Ах да, говорила…
Дама от неожиданности сделала губами куриную… эту… Как это говорится… куриную гузку.
«Что?! Что вы себе позволяеце?! Немедленно идемце и попросице прощения! Немедленно!»