— Нечто худшее, чем просто преступление, — немедленно, как по-выученному, отозвался доктор. — Ошибка планирования. Грандиозная ошибка.
— Да не было это ошибкой, — со вздохом ответил я. — Они знали, на что идут. Это был краеугольный камень. Кровь под фундаментом. После такого самопожертвования никто уже не мог оставить Марс в покое, ведь так? Или их смерть была зря?
— Все было ровно наоборот, — быстро отозвался доктор. — Из-за того, что они погибли, из-за того, как они погибли — а это видел весь мир в прямом эфире, — человечество надолго отвернулось от космоса.
— Занятная версия, — не стал спорить я.
— Это факты, — отрезал доктор.
— Это интерпретация фактов. Как погибнут первоколонисты, не имело никакого значения. Важно только то, что они были обречены.
— Это ты так извиняешь вот это вот ваше всеобщее марсианское мракобесие? — удивился доктор.
— Это ты спросил, откуда все взялось. Я только ответил, — прищурился я. — Это то, что внутри нас. И если удалять — то только редактируя ДНК. Великий всепланетный колонизационный проект, триумф научного мышления, вершина рациональности, а жертву все равно принесли.
Я подождал, но доктор молча слушал, и тогда я продолжил:
— Это у людей в генах. Это было выгодно для эволюции. Когда-то на Земле только те общества перешли от малочисленных племен охотников к сообществам с сильными вождями, а от них к деспотическим теократиям Нила и Междуречья, кто мог чувствовать сверхъестественное. Верю в то, что невозможно, и это делает меня способным к превосходящим всякое воображение достижениям. Ведь когда перед тобой стоит задача, которую не одолеть ни тебе, ни детям твоим, что остается? Только начинать снова верить. Во что угодно.
— И побуждать людей к массовым самоубийствам — тоже? — язвительно переспросил доктор. — Это сон разума.
— Нельзя же все время не спать, — ответил я и не был понят. Метафоры лживы.
— Ты знаешь, что именно делают табуларассеры? — спросил меня доктор. — Они увлекли за собой этих детей несбыточными обещаниями. То, что они обещают, невозможно. По крайней мере, для людей.
Я промолчал. Ну да. Тот, кто выживает, — марсианин, исконная великая раса, они старше обезьян с Земли. Тот, кто нет, — падаль человеческая. Кто отступит, когда вопрос поставлен таким образом?
Не это ли подтолкнуло моего брата отправиться сюда? А может быть, мой пример, мое бунтарство стало единственным топливом для его побега? И мой негодный образ жизни он сменил на свой, еще более негодный?
Чувство вины оказалось непривычно заслуженным. Оно и гнало меня вперед. Надеюсь, он не рискнет раньше, чем я его найду…
— Тонанцин, — напоследок спросил доктор. — А что будет, если ты найдешь этого своего одержимого?
— Да не дай бог! — засмеялся я. — Уверен, что найденное ей не понравится.
Тонанцин, молча слушавшая, на этом месте приподняла маску своего шлема и сердито плюнула за борт. Сегодня на солнце было всего минус шестьдесят, и ее плевок упал в песок ледяным камушком.
Я заткнулся.
Поймав ветер, мы ехали всю ночь и прибыли в Чикомосток следующим утром. «Семь пещер», город из дыр в кольцевых горах Эллады, украшенный моими наскальными рисунками из вымышленной эпохи еще живого зеленого Марса. Прибыли мы прямо на фестиваль пограничных состояний, основанный некогда тоже мной, — «Сенцон Тотчтин», или «Четыреста пьяных кроликов». Праздник богов пива, собиравший Сирот со всего полушария.
Раньше здесь встречались потерянные люди всех рас и родов, смешивая чувства и смешивая мысли, познавая собственные границы, осознавая, что не одиноки. Теперь его захватили табуларассеры, вытеснив или обратив несогласных, и теперь здесь остались только те, что были связаны только одной страстью — к Чистому Началу, одной привязью — исступленной надеждой на невероятное.
Нас никто не встречал. Нас вообще никто не заметил.
Мой брат Лютер стоял на высокой скале и говорил с народом. Мы подошли и стали слушать.
— Я обещаю вам, — говорил нам Лютер, стоязыкий проповедник, вершитель судеб, глас свыше, свет в ночи, ярый зверь. — Я обещаю вам небо. Открытое небо. Я обещаю вам воздух и глубокий сладкий вдох.
Он знал, как готовить этих мальчиков и девочек, он их любил, он ел их живьем. Он был именно таким, каким я себе придумал ночами на этом пути образ пророка табуларассеров, которого никогда не встречал, — с лицом древнего бога, с глазами дикой кошки. И вот теперь я видел его при свете дня.
— Вы будете дышать полной грудью. Я дам вам свободу. Идемте! Нас ждет испытание, которое нам следует пройти.
Он был в шлеме, маска его изображала терракотового человека с чертами хищной кошки в виноградном венке. Вид его вызывал оторопь и ужас.
— Мой брат умер в этой пустыне и вернулся! Он смог, и вы сможете! Я говорю вам!
Он говорил. А у меня не было слов. Только паника. О ком он говорил? Не обо мне же?
Потом он сошел с камня и спустился к нам, подобно острому ножу рассекая ткань толпы. Приблизился к нам вплотную.
— Я не видел вас раньше, — сказал он нам. — Кто вы?
— Меня зовут Ликург. Я жажду стать марсианином, — ответил ему доктор. — Расскажи мне как, если знаешь.
— Ликург. — Лютер словно попробовал его имя на вкус. — Идем.
Мы вошли вслед за ним под сень горы, под свод гигантской пещеры, в арку огромной длинной палатки, скроенной по образцам первопроходцев.
Грязный, бурый от пыли навес из пористой экоткани дрыгался на сервокаркасе. Каркас шевелился, постоянно изменял форму под давлением слабого ветра. В палатке больше ничего не было, словно тут и не жил никто. В палатку вошли только мы вчетвером с Лютером — остальные остались снаружи.
— Это тебе. — Доктор протянул чемоданчик Лютеру, и тот, удивившись, взял его в руки. Доктор молча открыл чемоданчик, выхватил оттуда огромный реактивный пистолет, направил его на Лютера и пальнул ему в лицо.
Я едва успел пнуть чемодан снизу — дозвуковая смартпуля с воем завязла в его металле. Лютер тут же ударил чемоданом руку доктора, выбив из сустава кисть и заставив выронить пистолет, а затем обрушил доктору на голову, поставив на колени, и третьим ударом сбоку сбил на пол, расколов шлем в нескольких местах.
Тут же в палатку ворвалась толпа снаружи — нам с Тонанцин заломили руки за спину, поставили на колени.
— Это еще что такое?! — крикнул Лютер, отбрасывая мятый чемодан в сторону. — Вы кто такие?
Доктор валялся на ледяном песке, задыхался и не мог ответить. Маска на шлеме погасла. Воздух утекал паром через трещины.
Лютер поднял пистолет доктора, преломил о предплечье — пусто, там был всего один заряд, уже истраченный.
— Метрополия… — брезгливо проговорил Лютер и отбросил пистолет.
Он прыгнул ко мне и, едва я попытался вырываться, схватил железной рукой за горло, задирая мне голову.
— Вы кто такие? — выкрикнул он. — Сироты? Что они вам пообещали? Как они вас купили? Вернуть вас в метрополию, обратно в тепло и уют, ведь так, глупцы?
Он вгляделся в мою маску — но что он мог сквозь нее увидеть?
— Я тебя знаю? — спросил он.
— Это я, твой брат Брагги, — сказал я. И выключил маску.
— Брат? — удивился Лютер. — Брагги-сказочник?
— Это я, Лютер.
— Брагги, — медленно произнес Лютер, присев передо мной на корточки. — Неужели? От этого имени в Дичи просто некуда деваться. Я слышал это имя повсюду с детства. И я действительно помню все байки, которые он рассказывал нам на ночь. От них просто некуда было деваться. Чертов сказочник, несдержанный на язык, любитель пугать маленьких детей…
— Это я, Лютер. — Слова стыли от ужаса у меня в глотке.
— Все вокруг знают, кто мой брат, — задумчиво улыбнулся Лютер, глядя мне в глаза. — Ведь это мой брат умер и восстал, открыв нам путь Чистой доски. Слышишь, как воет ветер? Это значит, что время испытания подходит. Никто не избежит своего шанса. И если ты действительно хочешь быть моим братом, незнакомец, ты можешь им действительно стать. Ты готов?
Он мог и не спрашивать — конечно же я не был готов.
Нас вместе с доктором и Тонанцин вытащили наружу, вывезли в пустыню и выкинули из райдеров на камни долины, где уже были выкопаны три неглубокие могилы. Нас побросали каждого в свою. Остатки воздуха, вырывавшиеся из трещины в шлеме доктора, застывали изморозью на потрескавшемся тетрапропилене.
— Лютер, — прохрипел я из своей могилы. — Тебя ищет мама.
Мой брат не ответил мне. Он ушел в красноватую мглу бесшумной бури, обвалившуюся на равнину у подножия гор, и увел за собой всех остальных. Они все ушли, оставив нас один на один с отцом нашим Марсом. И отец наш в этот день был не в духе.
Я проверил давление в скафандре и выбрался из своей могилы, перебрался в яму к доктору. Тонанцин тоже перепрыгнула к нам. Беззвучная буря тут же накрыла нас.
«Чертов метрополец, — думал я, остервенело заклеивая цианакрилатом разбитый шлем Ликурга. — Тоже мне, доктор хренов нашелся. Ну да, хорошая пуля — надежное средство от любых немощей!»
Я и раньше о метропольских хорошо не думал, а теперь и подавно.
Тем временем Тонанцин натянула над нашей могилой полог из ее теплоизолирующего пончо — лист тонкой немнущейся фольги. По фольге тут же замолотили невидимые песчинки. Ну, значит, замерзнем не сразу, а только к утру, когда под минус сотню стуканет.
Три человека в покое излучают чуть больше тысячи килоджоулей в час. Так, теплопотери фольги и стенок окопа… Нет, не хватает. К утру точно околеем.
В этот момент мой скин-скафандр окончательно сдох и перестал нагнетать снаружи углекислый газ, где в озонидовом патроне из него выделялся кислород, который примешивался к стандартной воздушной смеси. Счет моей жизни пошел на минуты.
— Есть идеи? — спросил я Тонанцин, глядя, как падает уровень кислорода у меня под скином.
— Молись, — серьезно ответила она.
— Времени нет, — буркнул я, разбирая барахло из своего пояса. Кости, гайки, провода, ага, вот! Я вытащил из пояса слипшуюся горсть серых кристаллов, пересыпанных черной технопылью.