— Спасибо, доченька.
Даже голос из этого тела звучал иначе — раскатисто, свысока.
— Что мне делать, батюшка?
— Молись, Алечка… Но помни пословицу — на Бога надейся, а сам не плошай.
Больше батюшка с нею не разговаривал — прогрел резаки, подхватил в две нижние руки огромные молот и кирку и, склонившись, вышел из хранилища, переступая шестью суставчатыми ногами.
Аля посидела минутку на полу, закрыв глаза и представляя, что сейчас проснется и все окажется сном. Потом поднялась и побежала к воротам — не мимо домов, а через лес. Там было тихо и ярко, на поляне задумчиво ел траву слоненок Гришка, на ветках танцевали сороки, где-то кричала кукушка.
У ворот была толпа — Аля узнавала знакомые лица, девчонка из Второй держала Ефима, заломив ему руку за спину под странным углом, вот стояла Анфиса, вцепившись в ручки Игрековой коляски (его-то зачем сюда притащила?). Посреди толпы стоял батюшка Алексей, — а ворота уже открывались, и из них выходил немыслимый великан — в полтора раза батюшки больше, с резаком, уже гудящим раскаленной плазмой, с телом, укутанным в толстые защитные пластины из того же молекулярного стекла, что и купол Доммы.
— Лана, — выдохнули дети Второй Доммы, склонили головы и три раза стукнули себя по груди.
Лана остановилась, обвела толпу четырьмя окулярами по бокам.
— Здравствуйте, дети, — сказала она голосом глубоким и раскатистым, совсем не женским. — И ты, Алеша, здравствуй. Без цветов пришел на встречу? Двадцать семь лет не виделись! Впрочем, как говорится, дети — цветы жизни. Я, пожалуй, заберу твоих…
— Что ты творишь, Лана? — Батюшка Алексей стоял неподвижной скалой, бархатистый голос гулко отражался от купола Доммы. — Где остальные? Я же с Тихоном только вчера разговаривал…
— Откуда тебе знать, что это был Тихон, а не его голосовой синтезатор? Видишь ли, Алешенька, — Лана шагнула ближе, сочленения мощных ног загудели. — В нашей ситуации доверять можно только тому, что видишь живьем. Я с вас уже полгода глаз не свожу — все про вас знаю. Жаль, до Третьей Доммы мои боты не долетают, далеко. Но теперь у меня будет куда больше ресурсов…
— Что ты сделала со своей семьей, Лана? — с ужасом спросил батюшка Алексей. — Тихон, Нина, Малуша? Где они? Дети… — Он обвел толпу окулярами, чуть останавливаясь на пришельцах из Второй. — Вы же родились, чтобы строить новый мир, по слову Господа, с чистого листа…
— Они и строят, Алеша. Только я поменяла правила. На чистом-то листе их легче всего переписать. Нет у них других богов, кроме меня. Знакомо звучит?
И Лана вдруг прыгнула — с места, резко, страшно, как пятитонная самка богомола. Батюшка покачнулся от удара, не устоял, упал, покатился из-под нее, быстрым движением поднялся. Больше они не разговаривали — гулкие удары сменялись шипением резаков, гнулся металл, и дрожали камни Зиона. Батюшка, сбив Лану с ног и не давая подняться, трижды ударил ногой по ее боку, и стекло захрустело, посыпалось осколками. Батюшка занес молот, чтобы разбить окуляры, наполовину ослепив Лану, — но она вдруг взметнула щуп и, не глядя, послала луч из резака в толпу детей. Страшно закричала Марья, оседая в пыль, схватившись за живот. Лицо ее стало белым-белым, как торосы льда за куполом Доммы, а рот открывался и закрывался, будто она быстро и неслышно что-то говорила. Батюшка замер, повернулся, сделал шаг к девочке, и тут Лана, выхватив у него молот, не поднимаясь, обрушила удар на одно из его колен, тут же, перенаправив энергию отдачи, — на другое. Батюшка Алексей рухнул тяжело, окончательно, так что сразу стало ясно — уже не встанет. Лана снова подняла молот, опустила, разбивая корпус, подняла. Дети из Второй Доммы дышали тяжело, торжествующе, даже пот на лбах выступил — будто они вместе со своей Ланой врага крушили.
Аля бежала к Марье — та лежала, скорчившись, постанывала, глаза закатывались от болевого шока. Аля пока ее руки разжала, чтобы на ожог посмотреть, пока пульс проверила — битва Оберегов уже кончилась. Тихо стало, тихо, только Марья поскуливала.
— Промоем ожог, перевяжу, — сказала Аля, поднимаясь. — По боку луч скользнул, мышцу пережег, но органы не задел.
И замерла в ужасе — с молота, что Лана победно держала в верхнем щупе, капала бело-розовая масса, слизь кокона, прожилки того, что полминуты назад было батюшкой Алексеем.
— Лана, — выдохнули дети из Второй Доммы, шагнули вперед, постукивая себя ладонями по груди. Шагнули с ними и некоторые из Первой — восхищенно смотрела вверх кроткая кудрявая Анфиса, ее губы прошептали: «Лана», а глаза наполнилиь молитвенным светом.
— Забудьте все, чему вас учили, дети, — сказала Лана. — И как вас учили. Девочки — посмотрите друг на друга. Вам сказали, что над вами будут властвовать Мужи. Что так угодно господу Звездоходцу, которого придумала небольшая секта на Земле, далеко и давно, собрав косточки старых учений и слепив из них нелепого кадавра, в который потом закачали деньги, веру и вас, ребятки. Они, — она обвела щупом распростертого на земле Алексея, в ужасе замершую на краю толпы одну из матушек, — создали с нуля мир, где вас, девочки, втрое больше, чем мальчиков. Чтобы вас подчинить, как это было на Земле многие века. Но сейчас кого больше — у того и сила, тот и прописывает законы, меняет структуру мира. Я поняла это давно, еще до того, как в Домме родились первые дети. И вот они стоят перед вами, свободные, сильные, вооруженные. Они пережили много лишений. Вы росли в раю, они — нет, но они росли свободными, открытыми многим правдам, а не одной лишь карамельной истине вашего Писания. И сейчас мы пришли по праву воинов, пришли с силой — но эту силу мы хотим разделить, отдать вам. Девочки, мальчики — мы будем равными и свободными. И истину, силу и свободу мы через пять лет понесем и в Третью Домму…
Лана помолчала.
— А сейчас вы должны сделать выбор. У нас нет ресурсов, чтобы бороться с оппозицией и сопротивлением. Мы будем жить и работать все вместе. Непокорным, ленивым, убогим — смерть.
Слово упало в тишину. Слышно было только, как щебечут в лесу птицы и тихо гудят вдали турбины осолонителя — над водою звук расходился далеко, мощно.
— Мне нужно доставить в лазарет раненую девочку, — громко сказала Аля, поднимаясь и отряхивая ладони. — Невинного ребенка, которому ты только что полживота выжгла. Мне кто-нибудь поможет?
Все четыре окуляра Ланы повернулись и сфокусировались на Але.
— Она биолог и врач, она ценная, — торопливо сказал из-за ее спины подошедший Никита.
— И она о еде все знает, старшая по готовке, — сказала Леся. — Прости ее, Лана. Она научится.
— Я отнесу Марью. — Матушка Есения шагнула перед Ланой и вдруг склонилась в низком поклоне. — Позволь мне и дальше заботиться о детях, Лана. Господом клянусь, не будет от меня беды и смуты…
— Посмотрим, — кивнула Лана головой, огромной, как дом. — Забирай. А сейчас…
Она обвела толпу окулярами, остановилась на Игреке, который сидел в своей коляске, спокойно пуская слюни.
— Милые дети, — сказала Лана. — Вы ведь не понимаете, о чем я говорю. Вы никогда не видели смерти, в вашем-то курортном раю. Эта жестянка не считается. — Она показала на развороченное тело батюшки Алексея. — Ну вот, посмотрите. Смерть — это вот так…
Аля бросилась поперек толпы к брату, но было поздно, поздно, под сердцем ныла ледяная пустота. Белый луч ударил Игрека в голову — вот он смотрел на Алю, а вот лицо окуталось красной дымкой. Хлопок — и безголовое тело нелепо качнулось в коляске, повалилось вперед, а все вокруг закричали. Аля не кричала — горло сжалось до боли, даже дыхание прорывалось с трудом.
— Путями Звездоходца клянусь, всеми светлыми истинами и своей жизнью, что ты об этом пожалеешь, — выкрикнула она, как только смогла говорить.
— Ты что делаешь, дура? — простонал Никита.
— Так ее, Алька! — звонко крикнул Ефим, заорал, когда его дернули за вывернутую руку.
— Взять ее, — сказала Лана коротко.
Первой к Але кинулась Анфиса, и это показалось почему-то страшнее всего. Поднырнув под ее руку и хорошенько, со всей силы дернув за волосы, Аля перепрыгнула через булыжник (похожий на большую лягушку) и бросилась бежать. В лес, зигзаг, прыгнуть через овражек, под кусты, кувырком с крутого склона, и вот оно, море. Где же матушка Павлина? Она-то не станет кланяться. Она-то знает, что делать. А потом, когда они будут в безопасности, Аля ее обнимет и поплачет об Игреке, и о батюшке Алексее, и о своем утраченном мире, разбившемся на острые кусочки. Аля бежала по лабиринту мостков и перемычек над садками с морской живностью, которых разводила Павлина, — сама не знала куда, прочь из своей жизни, позавчера еще спокойной, предсказуемой и даже — смешно вспомнить — скучноватой. Казалось, что все под контролем, все в руке Господней и Иисус-Звездоходец смотрит на Алину из космической пустоты и одобрительно улыбается…
— Алина!
Аля обернулась — Павлина бежала к ней, она была в морском теле, как и вчера. Остановилась на каменной платформе — вниз уходили трубы, через которые когда-то Обереги Первой Доммы начинали наполнять свое Море.
— Матушка! — Слова рвались наружу, отталкивая друг друга, цеплялись за зубы, катились кувырком обратно в горло. Павлина подошла ближе, подняла щупальце, сжала Алино плечо.
— Я знаю, доченька, — сказала она. — Я была в обзорной. Переключала систему. Нечего им задачу облегчать, помогать слежку устраивать… Я все видела.
— А матушка Сусанна?
— В домашнем теле, заперта в клети…
— Игрек, батюшка Алексей…
— Теперь с ангелами Господними… Аля, сейчас главное для тебя — остаться в живых и на свободе, понимаешь? И… как бы ужасно сейчас все ни казалось, если о происходящем узнает отец Яромир, может стать еще хуже… Но тут тебе решать, девочка моя.
Ее верхний окуляр, дрогнув, поднялся выше, и Аля, обернувшись, увидела, как между заросших травами дюн к морю выходит толпа — дети Второй Доммы держались строем — не идеальным, как на картинках про войну, но узнаваемым и оттого страшным. За ними, пытаясь идти в ногу, шли человек сорок своих, еще вчера родных, а сегодня уже принявших решение присоединиться к тем, что принес «не мир, но меч». И позади всех, возвышаясь до неба, шагала Лана.