— Должности повыше занимаемых просить, знаете ли, не принято. Их просто терпеливо ждут.
— Я и не прошу повыше занимаемой. Я прошу пониже занимаемой. Давно слышу, что в Бердышевой у нас нет настоящего бригадира.
Вот против этого не возразишь, подумал Жителев. О Бердышевой у них, у директора и парткома, давно болела голова. Бердышева была деревня немалая и незахолустная. По посевным площадям, по количеству скота там могло быть образовано отделение. Но, может, из-за близости к центральной усадьбе хозяйство там оставалось в виде комплексной бригады. И бригадиром уж года два работал Семен Ляпин. Постромку свою он пока что тянул, но никогда не забывал своей корыстной выгоды. В прямом плутовстве не замечен, однако вот работает в Бердышевой, а строит себе, подвел под крышу дом-особнячок в Топориках. Не мал, не велик дом — на четыре комнаты с верандой, с разными там прибаутками. И есть у Семена привычка покрикивать на людей. А сейчас не те годы, нужно что-то другое. И уж начало сказываться то обстоятельство, что у бригадира этого-то другого нет.
— Позволь с тобой поговорить без обиняков, — сказал Жителев, сам не заметив, что перешел на простецкое «ты». — У тебя самого есть такая повадка— говорить с людьми дерзко. Бригадира в Бердышевой все равно придется не теперь, так через год кем-то заменить. И привлекательно бы поставить на бригаду человека с образованием. Но с людьми ты не больно уживчив, в деле, за которое борешься, скоро расхолаживаешься. Вишь, как оно выглядит.
Шуклин слушал его с напряженным лицом.
— Давай посмотрим на все это как бы со стороны. Вот назначили на бердышевскую бригаду некоего Костю Шуклина. Парень молодой, практика у него не так велика. Есть, правда, благое желание все повернуть по-иному, поставить по-научному. Плохо ли? Но вот дошло до дела. Первое, с чего начнет Шуклин: изучать земли. Однако на дворе зима. Просто пройти по полям, поглазеть и то ни к чему, все покрыто снегом, одни заячьи тропы в пустых перелесках. А пахотной земли у бригады, между прочим, больше тысячи га. Потом весна, надо размещать посевы. Тоже работа — не тяп-ляп. Почвенные карты есть, но им давность двенадцать лет. Надо бы обновить всю почвенную документацию, но где там…
— У меня в районной химлаборатории дружок работает. Учились вместе, — осторожно заметил Шуклин.
— Выгодный дружок. Но и он тебе всего не сделает за три дня. Тут надо терпеливо и долго бить молотком, чтобы проклепать. А на первый случай придется просто поспрашивать стариков, практиков и разместить, как раньше делалось: где что лучше растет. Другая забота у агронома-бригадира — система удобрений. Нам их нагрудили уже теперь столько, сколько, бывало, не получали за три года. Куда-то на хранение их скласть — и то задача с огромным неизвестным. А весной надо ими правильно распорядиться. Но ты еще учти, что и мы со стороны дирекции совхоза наверняка будем Шуклину помехи строить. То технику весной кое-какую заберем, которая бы и самому нужна. То вдруг дадим нежданно-негаданно в посевной план гектаров пять-десять луку. Тебе-то, конечно, известно, что дирекция тоже не по прихоти вмешивается в дела своих отделений и бригад… И таких трудностей встанут сотни. Ох, и тяжела же она, шапка агронома-бригадира!
До реки Уфы от села Топорики в самом ближнем расстоянии километров восемь. И то, если стоит сухое лето и можно пройти низинными тропинками по уреме, где растет только черемушник, калина да красноствольная ольха.
Для косьбы эти места не очень пригодны. Сельские жители, у кого есть досуг да высокие резиновые сапоги, косят только кое-где на заболоченных еланях осоку-резун, как материал подстилочный. Но скот в первой половине лета пасется в уреме охотно. Трава тогда еще не загрубела, и она, наверное, вкуснее луговой: в ней много мятлика, много какой-то сладкой мясистой дудки. Поэтому заросли тальника летом всегда бывают искрещены целой сетью тропинок с глубокими копытными следами. И грязь на этих тропинках бывает особенная, коричневая, смолисто-вязкая. И заплутаться в уреме легче всего, потому что воздух там болотный, влажнопахучий. В таком воздухе скоро начинает кружиться голова.
Итак, Уфу сельские жители своей не считают из-за дальности и трудности пути до нее. Село располагает своей речкой. Она невелика, местами сужается до того, что без труда можно построить на козлах дощатые переходы, местами несколько расширяется. Наверное, сверху она выглядит как причудливо брошенная в луга, узловатая, голубая бечева.
Вода в Уфе каждую весну поднималась метра на три, но селу было до этого мало дела. В низинном междуречье все болотины превращались в озера и озерки, потому что во всех протоках спирало воду. Но там, в уреме, в болотинах, затоплять было нечего. А своя сельская, доморощенная речка большой беды наделать по маломощности не могла.
…В районе, как делалось каждую весну, создали паводковую комиссию. Еще в начале апреля комиссия прислала в совхоз и сельский Совет бумагу, в которой перечислялось все, что люди должны сделать на случай паводка. Инструкция была написана с той обстоятельностью, с какой сочиняются такие бумаги людьми, которым самолично их исполнять не доведется.
Игорь Алексеевич Рыжиков прочитал бумагу от строчки до строчки, как прочитывал все, что получалось из управления и райисполкома. Чем-то она его все-таки обеспокоила. Надо было хоть поспрашивать стариков о том, какие бывали в этих местах паводки. Но из старожилов на этот случай ему попал только зампохоз Клюкин.
— Да-а, — досадливо скривившись, ответил Клюкин. — Шлют эти инструкции каждый год. А у нас отродясь не бывало никакого паводка… Было одинова, да тому уж лет тридцать…
Людей в совхозе обступали посевные заботы. Уж на всякий случай в конторе стали оставлять на ночь дежурного при телефоне… Но о паводке никому не думалось, потому что дни как раз установились теплые и чистые, как летом.
Утром Рыжиков пришел в контору. Дежурная, кладовщица из мастерских, Лиза Шергина дремала за столом секретарши, уронив голову на скрещенные руки. Она подняла голову, поправила платок, смущенно улыбнулась. Доложила, что ничего примечательного за ночь не случилось. Звонили только раз из Тебеньковой. Сказывали, что на реке, против них, образовался ледяной затор и вода стоит высоко. Предупреждали, чтобы в Топориках посматривали, стереглись.
Днем в тальник ходил Никон Ладейщиков. Был он мужик болезненный, не слишком самостоятельный. Разговаривая с людьми, всегда чему-то беспричинно прихохатывал. Никон рассказал, что никуда в урему теперь не пройдешь. Он даже не мог нарезать прутьев для корзин — его обычное производство, начиная с весны. Вся пойма, по его словам, превратилась в огромный затор, и полая вода не уходит по протокам, как обычно, в русло, а совсем наоборот: с ревом рвется через береговые низины в луга.
И все еще никому не стало вдомек, что вода может прийти на свиноферму.
На закате весеннюю многоцветность неба затянуло, смягчило дымкой. И очень тихо стало в полях, в самом селе. Словно каждая былинка замерла, к чему-то прислушиваясь. Донеслись с Уфы взрывы, после которых еще слышнее стала тишина. Лед на реке рвали тоже каждую весну; для этого каждый раз из какой-то воинской части присылали солдат, охраняли от ледяных напоров большой мост, лежащий ниже по реке. Только на этот раз взрывы чудились словно бы с другого направления, возможно, оттуда, где, сказывали, образовался затор.
Геннадий Заправкин пришел домой с фермы часу в восьмом, после вечерней кормежки животных. В селе в этот вечер ждали новый фильм, но передвижка запаздывала. Всезнающие ребятишки говорили, что киномеханик, он же шофер передвижки, где-то на дороге, километрах в четырех, затрюкался в грязь и колотится там, стараясь выехать на твердую дорогу. Геннадий подумал, что неплохо бы завести любой из тракторов и подъехать киномеханику на выручку. Но не принято это делать, пока водитель сам не просит подмоги. Если не просит, значит, еще не крайность. Да и надо же кого-нибудь спросить, чтобы взять трактор.
В улицах пахло болотной прелью: волнами наплывал влажный воздух из затопленной уремы.
В сенях у Заправкиных плотно держался другой запах — пахло кислой капустой. Кадка с этим продуктом всю зиму стояла в углу, теперь она оттаяла, хранить капусту тут больше стало нельзя, мать днем переложила припас в другую посудину и снесла на погребицу.
Валя пришла с работы тоже только что. В одной черной комбинашке она умывалась у порога над жестяной раковиной. Кафельно-белые плечи осыпаны редкими мелкими веснушками. В эту пору года золотистая осыпь на плечах у нее всегда проступала резче, чем зимой, и это непонятно волновало…
— Кто эт-т-там пришел? — гамаюнской скороговоркой спросила из большой комнаты мать.
— А, известно, — размашисто вытираясь большим полотенцем, отозвалась Валя. — Пришел заслуженный свинарь республики.
Геннадий издали швырнул в угол на скамью свою телогрейку и шапку. В том томлении, в которое ввели его веснушчатые плечи жены, он делался резок и деланно сварлив. Но, кажется, Валентина никогда не понимала, что тут к чему. Мужнину телогрейку и шапку она выбросила в сени на ларь. Этак она делала каждый вечер. Не любила, чтобы спецовка мужа распространяла запах по избе. Впрочем, утром Геннадий всегда находил свою рабочую одежду на печи просушенной и теплой.
Только ни разу ему не удавалось проследить, кто ее приносил, — мать или жена.
«Газик» с надписью «кинофильм», косо намалеванной прямо по брезентовому тенту, проехал по улице, когда они садились обедать. Водитель сумел-таки ко времени выбраться из грязи и попасть в село. Геннадий подумал: если он проехал по Староглинской дороге, то это — доблестное дело. Совхозные грузовики в эту пору не отваживались туда и соваться.
— На картину пойдем? — спросила Валя, увидев передвижку.
— Нет, — неожиданно для себя отказался Геннадий. — Мне еще придется сходить на ферму.
Еще пять минут назад он и не помышлял об этом. Туда и обратно составляло километров пять, и вернется он уж далеко затемно. И никакой особенно срочной работы там у него не б