Было действительно больно…
Если прошлая тренировка оказалась ужасающе деморализующей, то эта стала полной ей противоположностью. Уже после первой неудачи, когда меч прошелся мне по спине, я зажегся неподдельным азартом. Для меня свет клином сошелся на финишной черте, ровным синим светом сверкающей в конце полосы. И каждый новый проход был словно очередная партия в полюбившуюся игру.
Правда, были и неприятные моменты. Например, когда агрегат, прозванный мной «серп и молот», выпустил мне кишки и раздробил левое колено. Боль была такая, что мой крик скорее всего было слышно даже в Нимии, а может, и дальше. Неудивительно, что в тот момент механизмы вдруг замерли (я так понял, снаружи есть кнопка выключения) и ко мне подбежал гвардеец. Всего одна порция жижи, несколько часов сна – и вот я снова в строю.
Боль, надо заметить, стала отличным стимулом для проявления осторожности, но оказалась весьма фиговым помощником. Каждый раз, вставая на старт, приходилось бороться не только со страхом перед новой порцией неприятных ощущений, но и с воспоминаниями о прошлых неудачах. Что, кстати, не позволяло, как и говорил старец, окунуться в этот самый страх. Потому как, сделав это раз, я целых два дня просидел у двери, размышляя о бренности жизни в целом и проклятости летающего острова в частности.
Вот и сейчас, расположившись у стены, я все думал, как же раскрутить внезапно возникшую идею. А возникла она из того наблюдения, про которое я вам уже рассказал. Как-то раз волна воздуха, прокатившаяся от очередного безумного вопля, привычно вырвавшегося из моей глотки, заставила слететь кусочек стружки с одной из лап манекена. В тот самый момент меня словно осенило: вот же он, секрет этого «меча». Оставалось только решить задачку. Но как бы я не изгалялся, а еще две попытки привели к закономерному итогу – крик, жижа, сон.
Зато теперь я не бросался с головой в этот кровавый омут, а смирно сидел, предаваясь мозговому штурму. Конечно, я уже пробовал повторять движения старца, использовать свои собственные, даже пытался призвать «насмешку ветра», разработанную мной технику, но все было бесполезно. Без сабель в руках это схоже с кривляньями умалишенного, а никак не с разумными действиями бывалого наемника. Конечно, можно смело заявить, что мои действия никогда не являлись разумными, но ситуацию это не исправит.
В общем, если быть откровенным, я оказался в полном и беспросветном тупике. Вертя саблю, закованную в обсидиан, я, подперев рукой подбородок, все пытался найти ключик к решению. Каждый раз, в каждой тренировке был свой ответ на небольшой вопрос. В первом случае следовало почувствовать ветер и понять его суть, во втором – опустошить себя до состояния своей стихии, а потом наполниться ею, буквально слившись воедино. Но, похоже, сейчас все было не так просто. Я смотрел на черный обсидиан, жилками оплетший мою саблю, и ничего не понимал. Это какой-то мудреный, хитро закрученный секрет.
В конце концов я надумал попытаться сжульничать и пройти испытание с такими саблями. Хоть Лунные Перья и закованы в темную прозрачную породу, но они все еще оставались моим верным оружием. Что ж, задумано – сделано.
Поднявшись на ноги, я поднял потяжелевшие клинки и уже сделал шаг вперед, как вдруг остановился, словно громом пораженный. Да что там, в тот момент мне почудилось, будто гром действительно поразил меня!
Ответ оказался таким простым и таким сложным одновременно. Да и подсказка, как всегда, лежала у меня прямо перед глазами. То, что хотел сказать старец, заключалось в сабле, окованной обсидианом. А именно: я и есть эта сабля.
Ведь какая бы помеха не стояла перед моим Пером, оно всегда оставалось оружием. Так же и я. Я сам и был оружием, только оружием, закованным в собственный обсидиан. Как можно догадаться, в его роли выступал страх.
Все, что мне оставалось после осознания этой истины, – дотянуться до дна и увидеть нового себя, которому больше не нужно держать в руках меч, чтобы сражаться на равных с вооруженным до зубов врагом. Однако легко сказать, но на практике это представляло собой десятки литров крови, многие дни среди опостылевших агрегатов и уйму порций питательной жижи. И все же с моего лица не сходила бешеная улыбка, присущая каждому члену специального отряда лучшей наемной армии, не знавшей ни единого поражения. Другими словами, я ощущал себя самым крепким и острым мечом, выкованным из сердец семи тысяч наемников.
Ворон
На песке стоял все тот же боец, виденный мной ранее. Вот только теперь взор его стальных серых глаз не застилала черная повязка. Но если присмотреться, станет понятно, что «все тот же» – не самое подходящее определение. Если вглядеться чуть пристальнее, чуть внимательнее, то станет очевидно: что-то изменилось в этом широкоплечем мужчине с обветренной загорелой кожей.
Он будто зримо стал выше, ощутимо сильнее, да и выглядел несколько по-иному. Его поза – прямая спина, скрещенные на груди руки, показательно убранные подальше от сабель, подвязанных в ножнах тесемками, вскинутый подбородок и мерно вздымающаяся грудь – напоминала лишь одно. Меч. Меч, который только и ждет, когда его вынут из ножен и погрузят в отчаянную рубку с безумным, сильнейшим врагом.
Тяжело и призывно запел горн, а из клеток, стоявших тут и там, начали выбегать монстры. Их были десятки, даже сотни. Мелкие, в половину роста северянина, уродливые, напялившие застывшие маски демонических оскалов, сотворенные из глины големы, вот кем они были. В руках, подобных лапам, големы держали острые, сверкающие на полуденном солнце кривые кинжалы. С трибун эти твари выглядели, словно штормовое море, кольцом обступившее одинокую скалу, гордо и отважно смотрящую в пасть самой бездны.
С замиранием сердца я следил за происходящим, дожидаясь, когда вылетят сабли из ножен и гладиатор окунется в битву с сотней врагов. Но тот не шевельнул и пальцем, лишь спокойно стоял, пока големы, наперебой визжа и крича, оглушенные жаждой крови, вложенной в них творцом, бежали, дабы вырвать размеренно бьющееся сердце.
О да, это совсем не тот человек, которого я видел раньше. Он спокоен в своем ожидании неминуемого конца, но любой, кто смотрел на песок, мог почувствовать, как сгущается ветер. Он, словно спеша, мчался на помощь своему давнему другу.
Задрожали песчинки у ног гладиатора, затрепыхались кожаные ремешки на его бедрах. Мужчина развел руки в стороны. Прямые ладони, являющиеся продолжением напряженного предплечья, напоминали дротик, пущенный в короткий полет. Мужчина принял боевую стойку, заведя левую руку за спину, а правую выставив вперед. Боги, он безумен! Ведь ладони его пусты – сабли все так же покоятся в ножнах.
Тут из толпы големов вдруг выпрыгнул самый ретивый. Изогнулся дугой, занося над головой кинжал. На миг его маленькое, ущербное, мерзкое тельце закрыло солнце, отбрасывая тень на трибуны. Столкновение было неизбежным, и каждый уже слышал страшное чавканье, издаваемое сталью, пожравшей податливую человеческую плоть. Но этого не произошло.
Гладиатор выбросил из-за спины левую руку, словно та была мечом. Жест до того комичный и нелепый, что вызвал лишь жалость к сошедшему с ума бойцу. Но то, что произошло мгновением позже, вызвало страх. Неподдельный, непреодолимый животный страх.
По лицу северянина расползлась жуткая улыбка существа, всецело наслаждающегося моментом. Голем завис в воздухе. Он в агонии дергал ножками, а руки уже давно выронили кривой кинжал. Он висел, словно нанизанный на длинное копье. Мигнуло солнце, поднялась пыль, и я, могу поклясться всем, чем вам будет угодно, увидел прозрачный меч, являющийся продолжением ладони гладиатора. О да, руки бойца пусты, но им и не требовалось что-то держать, ведь они сами были мечами. И, как выяснилось позже, сам гладиатор был этим мечом.
Он ринулся в самую гущу, и любое его плавное, но стремительное движение несло смерть. Големы сминались, разрезались и целыми десятками взлетали к небу. Их зеленая кровь превращала песок арены в болото, на котором порхал меч, облаченный в человеческую форму.
Ни один кинжал не мог коснуться неуловимого ветра, бушующего в пляске смерти. Ни один голем не мог уйти от его мечей. И то были не только ладони, но каждое движение. Даже самое неприметное, будь то полушаг или поворот корпуса, все они несли неминуемую смерть. И весь ужас заключался в том, что сабли так и не покинули ножен, а тесемки так и не были спущены.
Через десять минут все закончилось. Стены, песок, сам гладиатор – все окрасилось зеленым. Воздух был затхлым и вонючим от вскипевшей крови и раскаленного камня големов. Пыль мешала нормально дышать, но толпа бушевала. Она неистовствовала в гомоне и бурных аплодисментах. А северянин впервые не сразу покинул поле битвы.
Он раскинул руки в стороны и, прикрыв глаза, погрузился в пучину эмоций, льющихся от зрителей. А на губах его сияла все та же улыбка, которую всегда можно увидеть на лице Тима Ройса, когда тот поднимает свои сабли. Та самая улыбка, которую впервые увидели на Териале.
Тим Ройс
– У тебя есть время до заката, – сказал старец, врываясь ко мне в комнату. – Опоздаешь – готовься не только к отжиманиям.
Я поднялся со своей простецкой кровати, которая отличалась от той, что стоит в дешевейшей таверне, лишь тем, что в постельном белье не наличествовало клопов. Встав перед маласом, я отрицательно покачал головой:
– В этот раз у меня другая просьба.
– Говори, – поторопил меня тренер.
Я вспомнил тот день, когда вернулся после сражения с големами. Вспомнил, что нас осталось лишь трое. Вспомнил и сказал:
– Отведите меня к центру острова.
Старик распахнул, как я теперь знал, незрячие глаза и даже сделал шаг назад.
– Отведите меня туда, где кончается лестница подземелий. Это моя просьба.
– Зачем тебе? – выдохнул наставник.
– Я хочу знать правду. Центр острова – вот мой приз.
И вновь эта тишина, разбиваемая лишь криками птиц, летающих