— Как он мог не оставить мне даже записки! — рыдала Жулиана. — Он же знал, что я его буду искать! едното
— А может быть, он и грамоты не знает, — предположил Франческо, — или не знает, что ты умеешь читать. Может такое быть?
Жулиана кивнула. В сущности, она ничего не знала о Матео, даже фамилии, но знала точно: после того что с ними случилось, это единственный мужчина и его она будет любить всю жизнь.
Франческо с сочувствием поглядывал на Жулиану, снисходя к пылкой юности, которая не знает иной меры, чем «Вся жизнь», и не умеет позаботиться ни о сегодняшнем, ни о завтрашнем дне.
— Ну что ж, наберись терпения. Раз ты не знаешь даже фамилии, нам придется искать его дольше, — сказал он, думая, что, возможно, эта пароходная страсть не так уж и серьезна. Вполне возможно, она скоро пройдет, как проходит у детей сыпь. . .
— Займись нашей девочкой, — обратился он к жене, — отвези ее к своей портнихе и закажи гардероб, и еще нужно будет подумать об учителе португальского.
Жанет молча вышла из комнаты и все свое возмущение вылила Марко Антонио.
— Что он себе воображает, твой отец? Что я поведу эту... эту... — Жанет не могла подобрать слова для девушки и наконец нашла самое обидное, — итальянку к своей портнихе? Да никогда в жизни! Пусть даже не мечтает!
Марко Антонио выслушал бушевавшую мать молча, потом тихонько закрыл дверь и отправился к отцу.
— Гардеробом моей названой сестры займусь я, — сказал он. Разумее Отец с сомнением посмотрел на него.
— Не беспокойся, я справлюсь, — с насмешливой улыбкой подтвердил юноша, — просто я закажу все необходимое и принесу тебе счет.
Отец не стал уточнять, впервой или не впервой заниматься сыну женским гардеробом, и ответил коротко:
— Я буду тебе благодарен.
— Гардероб для Принцессы или для Золушки? — уточнил Марко Антонио.
— Для порядочной девушки, которая носит траур по погибшим родителям.
— А ты носишь траур в душе, да, папа? — проницательно заметил Марко Антонио.
— Да, так оно и есть, сынок! Неблагодарность — самый страшный порок людей, а настоящая дружба — редчайшее сокровище. Позаботься о Жулиане, уважай ее как сестру, помоги мне отдать мой неоплатный долг!
— Я не дам ни одному волоску упасть с ее головы, папа! — с горячностью, удивившей Франческо, откликнулся Марко Антонио. — И с удовольствием буду учить ее нашему языку.
— Спасибо тебе, сынок.
С появлением Жулианы в доме Марко Антонио сделался домоседом. Другая бы мать была счастлива, что сын ее образумился, остепенился, отстал от дурных знакомств, но Жанет и это поставила в вину бедной девушке.
— Марко Антонио сам говорил, что терпеть не может итальянок. Пусть не надеется, он в ее сети не попадется! — шипела она. — Мариана! Почему Жулиана не перегладила это белье? Ну-ка позови ее!
— Она занимается, — доложила через несколько минут Мариана.
— Чем это? — недовольно спросила Жанет.
— Португальским языком, по распоряжению дона Франческо.
— Может, он ей еще и учителя нанял? — возмутилась госпожа Мальяно.
— Нет, с ней занимается Марко Антонио в своей комнате.
— Хотела бы я знать, чем они там занимаются, — вскипела озабоченная мать. — Эта распутная девица того и гляди испортит моего мальчика! Говорила я, что таких и на порог нельзя пускать!
Экономка молча слушала свою хозяйку. Ей Жулиана нравилась — скромная, услужливая, она не брезговала никакой работой в доме и охотно помогала бы по хозяйству, если бы дон Франческо не сердился, видя, что из гостьи она превращается в служанку. Да, Жулиана была ей симпатична, хотя кое-какие сомнения на ее счет у Марианы и возникли. Но их она пока держала при себе.
Глава 3
На фазенде «Эсперанса», что означает «надежда», ждали новых работников-итальянцев. Хозяин фазенды, сеньор Гумeрcинду, довольно потирал руки, радуясь, что наконец-то его бескрайние плантации кофе получат надлежащий уход. Все это время у него надрывалось сердце при виде печально поникших листьев и твердой, необработанной земли.
— Мерзавцы! — честил он ушедших негров, вспоминая, как целую ночь они жгли костры, пили, ели и танцевали, а на рассвете, смеющиеся, хмельные то ли от вина, то ли от свободы, пошли черной толпой прямо навстречу солнцу. — Мерзавцы! — повторил еще раз сеньор Гумерсинду. — Нет, чтобы повременить месяц-другой и сдать все имущество с рук на руки новым работникам!
Его жена Мария ду Сокорру сожалела о рабынях-негритянках про себя. Ей очень не хватало их на кухне. После того как вся домашняя работа свалилась на нее и двух дочерей, она чуть ли не целые дни проводила у плиты и, хотя была женщиной кроткой, терпеливой и работящей, все-таки очень мечтала о помощницах. Однако вслух ничего не говорила, а если и говорила, то только радовалась, что Бог и правительство избавили ее от «бесстыжих нахалок». По-иному она их не называла. И на то были особые причины.
Дело в том, что ее муж, сеньор Гумерсинду, человек до фанатизма преданный своей семье — и в этом смысле Мария никак не могла на него пожаловаться, — мечтал онаследнике. После того как Мария подарила ему двух дочерей и он понял, что больше ждать от нее нечего, Гумерсинду повесил на дальней террасе гамак и стал ждать мальчишек от хорошеньких рабынь-негритянок. Он готов был признать наследником и сына рабыни-негритянки, если только тот окажется смышленым и не очень черным. Но и с негритянками сеньору Гумерсинду не везло, к великой радости его жены Марии. Теперь на фазенде негритянок, слава Богу, не было, и бедная женщина вздохнула спокойно. Однако ее по временам тревожила мысль, что такое может повториться и с итальянками, хотя она и старалась об этом не думать. Куда больше Марию заботила сейчас младшая дочь Анжелика, собравшаяся уйти в монастырь. Хорошо это или плохо? Мария была женщиной набожной и, перебирая свою в целом благополучную супружескую жизнь, все же думала, что Иисус Христос в качестве жениха убережет ее доченьку от многих обид, тягот и неприятностей. Падре Олаву, регулярно навещавший их, поддерживал решение Анжелики, зато ни о чем подобном не желал слушать ее отец.
— Заморочили девчонке голову всякими глупостями! — раздражался он, стоило упомянуть при нем о монастыре. — Пора женихов искать для обеих дочек, выдавать их замуж и ждать наследников!
Как только Мария слышала сакраментальное слова «наследник», она начинала креститься и думала, что пусть уж лучше ее Анжелика отправляется в монастырь.
Но в это утро сонная опустевшая фазенда словно бы проснулась — на кухне суетилась не только Мария, но и Розана с Анжеликой, чистя овощи возле поставленного на огонь огромного чана.
— Антенор! — обратилась Мария к заглянувшему на кухню управляющему. — Ты приготовил помещения?
Совсем недавно Антенор был главным надсмотрщиком над рабами — таких, как он, называли еще «охотниками», потому что он мог поймать любого беглеца. Нюх, интуиция, великолепное знание местности и психологии бегущего никогда не подводили его — с фазенды «Эсперанса» не удалось бежать ни одному негру. Пойманных ожидала жестокая расправа, и производил ее собственноручно Антенор. При этом он не был жестоким человеком, скорее — любящим порядок служакой. Все, что ему приходилось делать, не было его изобретением — так повелось испокон веков и он только поддерживал заведенное из любви к порядку.
Но времена переменились, и Антенор охотно попросил бы прощения у всех тех, кого когда-то наказывал плетьми. А еще охотнее отыскал бы ту, о которой и не пытался забыть, зная, что только эта женщина — его судьба; ценой своей поруганной чести она выкупила из рабства родителей и ушла с фазенды, ожидая ребенка от Гумерсинду.
— Если будет мальчик, пришлю на воспитание, — с высокомерной усмешкой бросила она, уходя.
Ребенок давно уж родился, но думал, о нем, похоже, один Антенор — ни госпожа Мария, ни сеньор Гумерсинду никогда не поминали негритянку Нану и того, кого она унесла в своем животе.
Антенор стал даже как-то заботиться о Тизиу, единственном представителе негритянского племени, оставшемся на фазенде. Веселый смышленый негритенок по-прежнему жил в хижине, где когда-то жили рабы, и никуда не собирался уходить.
— Мне идти некуда, — говорил он. — Я ведь думаю, что я сын хозяина.
Но говорил он это только Антенору, ни хозяину, ни тем более хозяйке говорить такое не решался. Сеньора Мария отрядила его доить коров, и каждое утро негритенок приносил на кухню молоко для сыра, масла, сметаны, сливок. Сейчас и он готовился к приезду итальянцев и тщательно убирал свою хижину. Кто знает, может, и она кому-то из них приглянется.
— К сожалению, хозяйка, удобных помещений для свободных людей у нас немного, — ответил Антенор. — Они не негры, спать вповалку в бараке не будут.
— А что же делать? — забеспокоилась Мария. — Как бы они от нас не ушли, если им негде будет жить.
— Пусть только попробуют! — воскликнул Антенор. — Я им покажу!
И тут же осекся под укоризненным взглядом Марии.
— Только этого нам не хватало! — проговорила она. — Прослыть в округе злодеями и кровопийцами! Забудь прошлое, Антенор! Обращайся с приезжими вежливо, они такие же, как мы, свободные люди, только победнее.
Девушки слушали разговор с большим любопытством. Кто такие эти итальянцы? Какие они?
Но мать прикрикнула и на дочек — скоро приедут люди, едa должна быть готова. И женщины засуетились вокруг огромного котла.
У сеньора Гумерсинду были другие заботы — он обошел еще раз участки, где предполагал строительство домов для итальянцев. Итальянцы — отличные строители, вряд ли им захочется оставаться в бараках для рабов, они сами построят себе дома, заведут свое хозяйство, и это станет гарантией их оседлости.
Проверив стройматериалы, убедившись, что Антенор закупил их достаточно, Гумерсинду заглянул к Батисте, еще одному своему помощнику. Во время строительства он будет кормить работников бесплатно, но потом заведет для них лавочку, где они смогут брать продукты в счет начисляемой им платы. Это в будущем, а пока нужно было проверить, достаточно ли продуктов на ближайшее время.