Глава 6
Доктора Дженсена они застали за работой над ботинком. Время приближалось к девяти часам, и доктор работал в каретном сарае, где заливал смолой места, пропускающие воду. Он установил мачту, пропустив ее в отверстия для шнурков, а к каблуку приделал руль. Они собирался отправить ботинок в плавание под парусом. Джек подумал, что существует множество более простых способов обзавестись лодкой: в гавани стояло с полдюжины небольших яхточек, которые сдавались в аренду на день, и множество шкиперов предлагали свои услуги, в особенности во время солнцеворота, когда они не могли заняться ничем другим, кроме сдачи себя в аренду.
Но доктора интересовала не просто возможность поплавать в лодке под парусом. По правде говоря, не любил он это дело, которому когда-то мальчишкой отдал много времени, живя у залива Сан-Франциско. Повзрослев, он охладел к этому занятию и теперь наслаждался видом с берега, а выходить в океан ему для этого не требовалось. Он сказал, что его привлекает именно плавание под парусом в громадном ботинке. Предугадать, чем закончится такое путешествие, было невозможно. Он сказал, что отправится в путь завтра. Прилив отходит в девять утра, и доктор намеревался отойти вместе с ним, так сказать. Он не знал, когда вернется домой, но предполагал, что при таких странных погоде и море и ввиду наступающего солнцеворота путешествие может затянуться. Миссис Дженсен оставалась дома, но желание мужа понимала и не собиралась ставить ему палки в колеса. Джек, Скизикс и Хелен кивнули, хотя Джека объяснение доктора не удовлетворило. Эта история, казалось, имеет под собой какие-то более глубокие корни, чем те, о которых говорил доктор.
Хелен показала доктору книгу миссис Лэнгли. Его эта книга ничуть не удивила. Впрочем, он остерег их от проявления слишком большого интереса к ней и сказал, что лучше бы им относиться к тому, что в ней написано, как к сказкам и ничему более.
Джек, услышав это, поскреб голову, но ничего не ответил. Он посмотрел на доктора Дженсена, на его комбинезон, на ведерко со смолой, на его невероятную лодку и сказал:
– Все, кажется, куда-то собираются ни с того ни с сего, правда?
– Неужели? – сказал доктор.
– Ну, может быть, они никуда и не собираются, но что-то у них на уме есть. В воздухе что-то чувствуется, правда? Вот точно, как перед грозой, только это продолжается уже целую неделю и становится все… не знаю. Нет, не хуже, более таким… как бы это сказать… или чем-то вроде такого.
– Очень странно, – пробормотал доктор Дженсен и снова принялся замазывать дыры в ботинке, казалось, почти не обратив внимания на слова Джека. Либо не обратил, либо не счел предмет достаточно важным.
Джек рассказал ему про мисс Флис и монстра из моря. Доктор Дженсен покачал головой отчасти с отвращением. А вот известие о появлении миссис Лэнгли и ее участии, казалось, заинтересовало его, правда, всего на несколько секунд, а потом он пожал плечами и вернулся к своим трудам.
– Миссис Лэнгли в последнее время была активной? – спросил он как бы невзначай, вытирая руки о комбинезон и подняв глаза на Хелен. Она кивнула.
– По правде говоря, да. Иногда ее никак не заставить замолчать. Обычно, когда я ей отвечаю, она радуется и замолкает. Скажем, она говорит о розовом платье или об индейке на День благодарения, а я говорю, что платье очень красивое или что ничего вкуснее индейки я никогда не ела. А потом ничего, словно ее беспокоили лишь платье и индейка, а теперь она всем довольна. Но всю последнюю неделю она стонала и беспрерывно говорила. А еще я слышу кошачье мяуканье где-то вокруг чердака. Кажется, там не один кот – может, три или четыре.
– Ну-ка, ну-ка, – сказал доктор Дженсен, раскуривая трубку. – Коты, говоришь? Коты-призраки?
Хелен пожала плечами.
– Ни одного живого кота я там не видела.
– По дороге к Мунвейлу раскопаны могилы, – сказа доктор Дженсен и посмотрел на нее взглядом, который вроде бы говорил, что у него вдруг возникло желание поболтать о загадках, упомянутых раньше, но дело это было очень серьезное и требовало тщательного подбора слов. – Не слышали?
Они все трое отрицательно замотали головами.
– А еще одну раскопали на кладбище Рио-Делла. До тебя эти сведения непременно дойдут, Джек, если уже не дошли.
Глаза Джека широко раскрылись. Доктор Дженсен только по одной причине мог произнести такие слова.
– Это могила моего отца?
Доктор кивнул, пыхнул трубкой и прищурился, глядя на Джека. На секунду он полностью отвлекся от своей лодки. Разговор подошел к такому повороту, который требовал от него полного внимания.
– Я сходил туда сегодня утром, посмотрел. Я мог бы сказать тебе об этом на берегу, но сначала хотел посмотреть могилы близ Мунвейла. Такое случается здесь не в первый раз. Если ты дойдешь до этого места в книге миссис Лэнгли, то она тебе все расскажет об этом, ну и чуточку приукрасит, как она это любит. Она не видела ничего плохого в небольших манипуляциях с истиной, если это добавляло красок в историю. Но мы ищем истину, и, повторяю, я бы рассказал вам, в чем она состоит, если бы сам знал. Я этим вечером ходил на ферму, думал, найду вас там, но Уиллоуби сказал, что тебя не было целый день. Эти могилы у Мунвейла никто не грабил, их наполовину смыла Угрёвая речка, и если дождь не прекратится, то к утру в море будут плавать покойники. Но несколько могил еще не вскрыты рекой. По крайней мере, я так считаю. Я думаю, тела поднялись и ушли.
Скизикс рассмеялся неискренним смехом, словно отчасти смущаясь, но считая эту мысль довольно глупой, чтобы ее оспаривать. А Джек даже не улыбнулся. Жуткая картинка, возникшая в его воображении, – тело его отца шагает прочь от кладбища Рио-Делла – никакого смеха у него не вызывала. Доктор Дженсен, видимо, прочел выражение на его лице, потому что поднял руку и покачал головой.
– Могила твоего отца была раскопана. И это другое дело. Кости остались внутри.
Мысль о костях тоже не вызвала никакого восторга у Джека, но он хотя бы испытал некоторое облегчение.
– Почему? – спросил он, странным образом чувствуя, что доктор Дженсен знает ответ.
Он только пожал плечами, с десяток раз затянулся из своей трубочки, неторопливо набил ее заново, разжег, а потом сказал:
– Это кости не твоего отца.
Джек стоял безмолвно.
– Я сам заполнил этот гроб, Джек, костьми человека, которому следовало бы умереть на много лет раньше. Его кости рассыпались в прах, когда я укладывал его, и мне пришлось для веса добавить туда всякого хлама, принадлежавшего твоему отцу.
– Вы хотите сказать, что мой отец жив?
– Нет. Ничего подобного я тебе не говорю. Только то, что его не захоронили в этом гробу. Может быть, он и жив, а может быть, мертв. Может быть, я сейчас ремонтирую его ботинок.
– Так, значит, в него не стреляли?
– Стреляли, еще как стреляли, но не убили. Харбин попал ему в руку. А твой отец – Харбину в лицо. Хотелось бы мне сказать, что это была самозащита. Но это ложь. К самозащите это вообще не имело никакого отношения. Харбин заслужил смерть как никто другой. Да и чего-нибудь похуже. Я не уверен, что с ним в конце концов не случилось чего-нибудь похуже. Тела его так и не нашли. Ты это знаешь. Он спрыгнул с утеса в штормовое море. Случилось это, конечно, в солнцеворот, который ничем не отличался от нынешнего: дождь и ветер целую неделю. Прилив сегодня слишком высокий, завтра слишком низкий; волны штормового прибоя набегают с севера, а через час спадают, а еще час спустя возвращаются. В ту ночь смыло несколько домов близ Ферндейла. Утопленников было столько – не счесть. Все тела нашли, все – до последнего. Но Харбина так и не обнаружили, хотя и искали целую неделю внизу и вверху по побережью.
– Так чьи же кости лежали в гробу? – спросил Джек; его ошеломило известие об исчезновении доктора Харбина, и он никак не мог отвлечься от мысли об отрытой могиле, которая вовсе не была могилой его отца. Известие о том, что его отец, возможно, все еще жив, странным образом обескуражило его. Почему-то его угнетала эта мысль. Если так оно и было на самом деле, если его отец застрелил Харбина и бежал, то это означало, что он бросил Джека на все эти годы на попечение Уиллоуби, хотя мог легко вернуться и забрать его. Никто в деревне не считал его виновным в каком-либо преступлении. Никакого обвиняемого не было, как не было никого, кто был бы озабочен предъявлением обвинений.
– Это были кости человека, о котором я тебе говорил сегодня утром. Старого китайца из Сан-Франциско, который жил в складе на заливе. На берегу были и трое других из нас: Уиллоуби, я и Кеттеринг. Я не меньше Ларса Портленда хотел, чтобы Харбин умер, но мне не хватало смелости убить его своими руками. Не было такой гнусности, какую бы он не совершил. Убийство твоей матери – его рук дело, тут и сомнений никаких нет – было только одним из многих его преступлений, но и этого вполне хватало. Твой отец сказал, что убьет его, и сдержал свое слово. Или хотя бы попытался, и ушел с мыслью, что ему это удалось. Я предпринял попытку остановить его, но потерпел неудачу, и я вместе с Уиллоуби видел, как они вызвали друг друга на дуэль. Если бы Харбин убил твоего отца, то я бы этого Харбина сам застрелил прямо там, на месте, и нес бы за это ответственность. Но, как я тебе уже сказал, твой отец попал ему прямо в голову, и Харбин упал на спину и свалился с утеса. Мы видели, как он летел в океан как тряпичная кукла. Мы видели, как приливная волна бросала тело Харбина в белом пальто на прибрежные камни, а потом большая отливная волна унесла его на глубину, и он исчез навсегда. Превратился в корм для рыб – так мы считали. Теперь я уже в этом не уверен.
– Кто же тогда еще мертв, кроме человека из Сан-Франциско, инженера?
– Никто.
– А где же мой отец?
– Спроси миссис Лэнгли. Она знает.
– А где доктор Харбин? – Задав этот вопрос, Джек понял, что на самом деле он не хочет это знать, что если бы он знал наверняка, где Харбин, то ему бы самому захотелось убить доктора. Но и это было неправдой. Ему как бы полагалось хотеть прикончить этого человека за то, что он сделал с его матерью и отцом. Но ведь Джек почти не знал ни мать, ни отца, верно? У него остались лишь смутные детские воспоминания о них. А мысль об убийстве была ему чужда. Такие мысли, наверное, могли бы привлечь Пиблса, или Макуилта, или самого Харбина.
– Не понимаю я, – сказал Джек, чувствуя себя идиотом, потому что задавал вопросы совершенно очевидные. – Я имею в виду старые кости в могиле моего отца.
– Сказать тебе правду, так нам никакие тела были не нужны. То, что произошло на высоком берегу, рано или поздно потребовало бы объяснения. Тот старик, когда мы его нашли, был настоящей мумией. Он лежал на земле под дождем. И похож он был на старый кожаный мешок, из которого сшили что-то вроде куклы. Из его рта доносились какие-то звуки, но они были лишены всякого смысла или произносились на языке, которого мы не знали. Не прошло и пяти минут, как он превратился не во что иное, как в груду костей и праха. Прах его все еще часть земли на лугу, а его кости мы положили в брезентовый мешок и притащили домой. Я положил их вместе с балластом в гроб, как уже говорил, а всем, кто спрашивал, говорил, что в гробу лежит Ларс Портленд. Я тогда служил коронером, и у меня не было оснований, чтобы врать, никаких серьезных оснований. Никто меня не подозревал в том, что я приложил к этому руку. А я и не прикладывал до определенного момента. Просто я хотел, чтобы все было шито-крыто. Так оно в точности и было до третьего дня.
Скизикс до этого времени сидел молча на бочонке с гвоздями, слушая разговор Джека и доктора Дженсена. Это были их дела, а ему хватало ума в чужие дела не соваться. Но когда Скизиксу показалось, что Джек уже выговорился, он спросил:
– А как насчет луна-парка? Вы сказали, что этот старик (что там с ним случилось – превратился в прах на высоком берегу?) управлял карнавалом. Что же случилось, когда старик исчез? Луна-парк закрылся? Куда он делся?
– Это настоящая загадка, – сказал доктор, кося глаза в пол. – Он два дня простоял под дождем, и вид у него был такой, что еще немного – и он проржавеет насквозь. Я был готов спорить, что к концу недели от него останется не больше, чем от друга Кеттеринга – ничего, кроме праха и костей. Но тут луна-парк ночью снялся с места и уехал. Вытащили все стойки из земли и исчезли. Я слышал свист каллиопы. Разбудил меня посреди ночи, но пока я выгонял фургон из сарая и ехал до Прибрежной дороги, луна-парк исчез. Только на путях в направлении Скотии в лунном свете поднимался пар. Я приложил ухо к путям и услышал его, поезд двигался на юг. Я поехал за ним – вот что я сделал на следующий день. Доехал до самого Сан-Франциско и оставался там две недели, искал этот склад, хотя и знал, что не найду его там, что, когда мы там были в прошлый раз, он уже исчез. Бесполезной была вся затея, и я знал это, но все же что-то в атмосфере толкало меня делать то, что я делал. И он вернулся на свой манер, я это про склад говорю. Он стал не такой, как несколькими годами раньше, а вы помните – он практически разваливался на части.
Теперь от него остался только скелет здания. В закрытых углах термитная пыль доходила до щиколоток, а в тех местах, куда доставал ветер с залива, пол был чист. Нет, там было немало мусора в виде всяких железных обломков, а также латунных, бронзовых и медных, но в большинстве своем все это срослось под слоями ржавчины и патины, так что я не мог сказать наверняка, чем все это было прежде. Я видел там старые постеры, наклеенные на несколько стенок и оставленные выцветать. В большинстве своем это были цирковые постеры или плакаты для луна-парка, выцветшие из-за непогоды, а под ними слой за слоем обнажались такие же. Словно сами эти стены никогда не знали штукатурки и представляли собой не что иное, как папье-маше, скрепленное клеем из мидий и рачков. Запах напрямую указывал на это. Все это место даже в ветреную погоду пахло приливной заводью, в которой давно не было воды, а все ее содержимое выкипело на солнце.
Ягодные кусты тогда разрослись самым роскошным образом, хотя теперь они, казалось, умирали, возвращаясь в прежнее состояние. Но в заваленном всяким хламом складе невозможно было найти место, откуда можно было увидеть какое-либо из соседних зданий за пределами заросших сорняками дворов. Изнутри открывался вид на залив за железнодорожным мостиком. На улице вдоль фасада в стороне от причала тянулась металлическая ограда, покосившаяся и местами поломанная, и заканчивалась она с обеих сторон, просто теряясь в зарослях. Я заглянул туда во время низкой воды, и мне пришлось спуститься на илистые отмели, а потом выбираться вверх из залива. Альтернативой этому пути было прорубаться через заросли ежевики.
Как бы то ни было, ничего другого я не нашел. Я убедил себя, что во время последнего нашего похода мы совершили ошибку. Наши поиски тогда были недостаточно усердны, к тому же проходили они в сумерках. Мы заглянули за ограду сквозь заросли и решили, что от всего этого ничего не осталось, но нас определенно обмануло заходящее солнце. Может быть, мы по ошибке приняли каркас сооружения за часть железнодорожного мостика.
На этом доктор Дженсен неожиданно выдохся. Он встал, оглядел свое суденышко, которое казалось Джеку мало подходящим для плавания. Но все же оно доплыло до берега, не опрокинулось и не затонуло. Может быть, оно перенесет и еще одно плавание.
– И с тех пор вы туда так и не возвращались? – спросил Джек, не вполне удовлетворенный тем, что доктор подошел к концу своей истории.
– Нет-нет, я возвращался. Три года спустя. Я приехал туда еще раз, чтобы купить некоторые виды амфибий, и заглянул в Чайнатаун на ужин. Я проехал по набережной Сан-Франциско, но – обрати внимание – не для того, чтобы проверить склад, а чтобы купить саламандр на пристани. И по дороге мы проезжали через ворота. Я давно забыл об этом месте, а потому удивился. Я проехал их за одно мгновение и, опомниться не успев, уже несся к причалу.
Ворота эти были отремонтированы и либо покрашены, либо очищены от ржавчины. Все кусты подрезаны и зеленели, и на всех росли сочные ягоды. Сам склад тоже был отремонтирован, на крыше лежала новая дранка, окна были остеклены. Краска свежая, и через окно я видел свет внутри и человека, который возился с каким-то устройством, наклонялся над ним, крутил что-то гаечным ключом. Потом мы проехали. С саламандрами возникли проблемы – половина из них умерли, а остальные не стоили того, чтобы с ними возиться. Я несколько часов пытался отбить деньги, которые заплатил авансом впустую, потом поспешил на станцию и едва успел на вечерний поезд на Инвернесс – еще чуть-чуть и опоздал бы. Больше я туда не возвращался и не знаю, кто восстановил склад. Наверняка я могу сказать одно: сделал это не старый друг Кеттеринга. Его кости лежали на кладбище в Рио-Делле, они и сейчас там, снова засыпаны землей и, надеюсь, там и останутся навсегда.
– Так кто же это был? – спросил Скизикс, глядя на Джека, а потом на доктора Дженсена, словно зная, что разговор идет о делах, которые выше его понимания, но, вероятно, не выше понимания Джека.
Он ошибался: Джек ничего не знал. Доктор Дженсен пожал плечами и сказал, что полной уверенности у него нет, но кое-какие подозрения имеются. Впрочем, ничего сочинять он не будет. Он подождет, пока у него не появится полная уверенность, и уже тогда расскажет. Все остальное может только привести к неприятностям, а доктору Дженсену казалось, что они трое уже и без того получили свою долю неприятностей. В помощи они не нуждаются.
Джек спросил у него, что им следует делать. Они ведь не могут просто наблюдать со стороны, тогда как все остальное северное побережье окуталось какими-то тайнами? А если они что-нибудь упустят? Что, если все будут в нужный момент на месте, а они останутся дома?
На каком это месте, поинтересовался доктор Дженсен. Джек не знал ответа на этот вопрос, но задал доктору другой, получше – спросил, куда это тот направляется в ботинке? Доктор Дженсен пожал плечами и сказал, что никто не знает, где он в конечном счете может оказаться.
Так они вернулись к тому, с чего начали.
Немного спустя, когда Скизикс насытился остатками вчерашней индейки с клюквенным соусом, Хелен спросила доктора Дженсена о том, что имела в виду миссис Лэнгли, говоря о «земле мечты». Хелен, совершенно очевидно, пыталась собрать все воедино, получить нечто связное из всех фрагментов, тогда как Скизикс потратил это время на дурацкие улыбочки, а мысли Джека метались от любопытства к сожалению и предвкушению, а потому он ни к каким выводам за этот вечер не пришел.
Хелен видела какие-то закономерности в этом странном поведении – оно каким-то образом было связано с волшебной страной миссис Лэнгли, верно? Все полагали, что именно туда они и отправляются. Один только бог знал, сколько обитателей городка готовились поднять паруса и отправиться в плавание, как доктор Дженсен; кто-то, может быть, намеревался создать для этих целей огромного бумажного змея; кто-то – вызвать какого-нибудь монстра из океана; кто-то еще – соорудить (что?) громадную подзорную трубу из бочонка виски и гигантских очков. А откуда могли взяться очки? Явно из земли мечты, о которой твердила миссис Лэнгли. Началось это все с солнцеворота. С солнцеворотом могло появиться что угодно. С солнцеворотом исчез Ларс Портленд. Он ведь ушел в землю мечты, правда?
Доктор Дженсен пожал плечами. Может, так оно и было. Он хотел туда попасть. Землю мечты определенно с тех пор никто не видел, а уже двенадцать лет прошло. Кеттеринга, который был вместе с ними на берегу, тоже больше никто не видел. Дорога, которую он искал, открылась ему с помощью алхимии. Он говорил что-то об эликсире, о вине, которое пахнет одновременно дегтем, одуванчиками и океанской водой. Но одного эликсира для этого было недостаточно. Еще одной составляющей каким-то образом был и луна-парк, а с ним и восточные ветра, и морской вал с севера, и перемены в погоде. Все это было очень маловероятно, и его приходилось принимать как данность, хотя Алджернон Харбин придерживался другого мнения.
Харбин искал что-то в этом роде, пока поиски не сделали его несчастным. Те его части, что не были запятнаны разрушением и жадностью, совсем зачахли и умерли, а когда ему показалось, что Ларс Портленд добился успехов там, где сам он потерпел поражение, что ж…
Доктор Дженсен покачал головой. Они уже успели побывать в той земле, и не было причин, сказал он, тащиться туда еще раз. Хелен, конечно, была права. Никто из них не знал, куда они направляются и что там найдут. В снах нередко являются предметы не очень красивые, и, как говорит пословица, лишь очень малому числу из наших снов желаем мы сбыться. Но была в этом одна загадка, которая влекла нас, сказал доктор Дженсен, и еще существовало грустное представление, что в наших жизнях обязательно должно быть что-то большее, чем продолжающаяся деградация мира, который мы, обманывая себя, считали прочным. Мы бродим по краю пропасти, казалось ему, и этот край крошится, а мы балансируем на этой ненадежной кромке и повсюду вокруг видим наших друзей – они падают с обрыва и разбиваются о камни внизу, и не существует возможности предсказать, какая из малых площадок, на которые мы ступаем, разрушится под нашим весом, а мы полетим вниз следом за теми, кто уже лежит там, внизу. Должен быть какой-то способ, настаивал он, чтобы все спланировать, крепко держать штурвал и вырулить к берегу, менее окутанному туманами и не с такими отвесными берегами, как те берега, которые мы знаем.
Доктор Дженсен посмотрел на свои карманные часы и вздохнул. Было уже поздно, и в его голосе послышались сентиментальные нотки. С утренним солнцем все будет казаться более радужным. Он отправляется в развлекательный круиз, сказал он, ничего более. Он верил в свои сны, чтобы предположить, что не ослепнет, увидев их наяву. Он предложил всем взять еще по куску пирога, но аппетит был у одного только Скизикса.
Скизикс, подхватив кусок вилкой, сказал, что, если он внезапно окажется в земле своей мечты, то пересечет ее пешком и по дороге заглянет во все таверны – и хорошие, и плохие – подряд, чтобы перекусить. А плохие пусть напоминают ему о том, насколько хороши хорошие. Дело это грустное, сказал он, все это хождение по краю, и по-своему довольно живое. Но для него, казалось, ненадежность дела придавала ему особый аромат; любое место становилось для него скучным, если его существование там было прописано от и до. Доктор улыбнулся и сказал, что Скизикс юн, но настанет день, и он, возможно, увидит мир через другие очки.
Джек в ту ночь спал урывками. Ветер задувал порывами, а дождь то молотил по стенам сарая, то стихал, Джек то засыпал в тишине, то просыпался, вздрогнув, думая, что слышит что-то, а потом снова засыпал. Один раз он проснулся, встал с кровати, засунул руку под матрас, нащупал там – не сразу – маленький пузырек зеленовато-золотистой жидкости, который прятал там уже неделю. В высоту пузырек не имел и трех дюймов. Этикетки на нем не было, а закупоривался он не пробкой, а винтовой крышкой, и это Джека вполне устраивало, потому что пробку он, вероятно, никогда бы не смог извлечь из горлышка. Оставил пузырек – Джек теперь был почти уверен в этом – маленький человек в костюме мыши. Найдя пузырек, Джек открыл его и поставил рядом со своей книгой и свечкой на прикроватном столике, отчего сарай почти мгновенно наполнился ароматом дегтя, одуванчиков и океанской воды, всеми одновременно, но в то же время отчетливо различимых каждый в отдельности, словно одновременно открыли три пузырька, в которых находилось по какому-то одному из ингредиентов, и их ароматы повисли в воздухе, не перемешиваясь.
Он сказал об этом Скизиксу и Хелен, никаких причин скрывать это у него не было. Пиблс подслушал его слова, притаившись у двери в комнату Скизикса, но чихнул, выдав себя. Джека это ничуть не взволновало, в конечном счете ведь Пиблс казался ему чем-то вроде бородавки, жалкой и не вызывающей ничего, кроме раздражения. Но сегодня, по прошествии двух последних дней, Джек не был так уж в этом уверен – Пиблс стал казаться ему чем-то большим, чем прежде. И все же вряд ли этот эликсир мог заинтересовать Пиблса – если это был действительно эликсир, – а даже если он страстно хотел заполучить маленький пузырек, то был слишком труслив, чтобы похитить его, пробравшись в комнату Джека.
Он засунул пузырек назад – под матрас. Ему показалось, что он слышит доносящийся издалека звук каллиопы, той самой, что звучала в его снах. Он завернулся в одеяло и открыл ставень. Звук музыки, как ему показалось, стал немного громче, словно затаился снаружи, выжидая того момента, когда можно будет залезть внутрь сарая. Джек видел черную линию океана вдали за берегом, и ему казалось, будто он видит сияние огней и в Мунвейле, хотя было непонятно, кому понадобилось зажигать огни посреди ночи. Может быть, там появилось северное сияние, невысокое над Мунвейлскими холмами.
Луна-парк был освещен, как рождественская елка. Джек чуть ли не видел зеленые луговые травы вокруг. Он направил в ту сторону подзорную трубу, настроил резкость и разглядел чью-то тень, которая двигалась среди аттракционов, а все они, как это ни странно, работали – вращались, качались, кренились. Тень – а это несомненно был доктор Браун – появлялась то здесь, то там, переключала рычаги, поворачивала огромные металлические колеса, отступала и прикрывала лицо от пара, клубами вырывавшегося из каких-то машин. Две фигуры за его спиной подбрасывали поленья в печь в форме улья. Он разглядел их не сразу – там было слишком темно.
Дверь комнаты смеха открылась, изнутри хлынул яркий свет, а на пороге остановился какой-то человек в огромном остроконечном клоунском колпаке, простоял он там недолго, потом через мгновение дверь захлопнулась, чуть ли не ударив его по носу. Огонь в печи разгорелся ярче, каллиопа заиграла громче и развязнее, два человека рядом с печью с охапками дров в руках, и в мерцающем свете огня казалось, что они подпрыгивают и пляшут. Они оба были скелетами, каким-то образом оживленные, чтобы служить доктору Брауну.
Джек сел и моргнул, потом посмотрел снова. Дверь печи была закрыта. То, что он принял за скелеты, теперь превратилось в обычные тени, раскалывавшие прибитые к берегу коряги топорами. Он слышал доносящиеся издали звуки ударов, заглушавшие звуки каллиопы. Были ли они скелетами? Маловероятно. Вполне возможно, что увиденное было игрой лунного света, прорывавшегося сквозь разрывы в тучах, – это, и внезапно заплясавший огонь, и цепочки ламп наверху, все смешалось, чтобы одурачить его. В этом, наверное, все и дело.
Он вдруг заметил, что аттракционы вовсе не пусты, по крайней мере не полностью. Кто-то катался на колесе обозрения. Оно крутилось очень медленно, поднималось к небу против часовой стрелки, громадная петля огней и с десяток кресел-качалок, закрепленных на ней, как цифры на часах. Спицы этой штуковины и дуги между ними были серебристо-темными на фоне света и напоминали паутину, подсвеченную лунным сиянием. В одном из кресел виднелась сгорбленная фигура, кресло это поднималось от двух часов к одному часу, потом к двенадцати, потом стала опускаться к одиннадцати и десяти и дальше, чтобы после шести начать снова подниматься к небесам. Джек попытался разглядеть ее в подзорную трубу, и при этом странная уверенность стала разрастаться в его животе. Он не мог поклясться, что это Ланц, но сутулая фигура вполне могла быть Ланцем, который расположился на краешке маленького качающегося сиденья. Он ведь до этого бродил по улицам в темноте. Искал что-то. Он выслушал ворона, усевшегося ему на плечо, и направился к берегу с решимостью, достаточной, чтобы игнорировать приветственные крики друзей.
Джек наблюдал еще десять минут, пока северный ветер не начал доставать его и через одеяло, и пока снова не пошел темный дождь, пробивавшийся через ставни, туманивший линзы его подзорной трубы. Время приближалось к рассвету, пора было спать. Луна-парк уже открылся и функционировал, хотя и не в полную силу; Джеку и Скизиксу нужно будет взглянуть на него утром, если им удастся выскользнуть без Хелен. Она все равно, наверное, будет торчать на чердаке – малевать что-нибудь и почитывать книгу миссис Лэнгли, может быть, точить лясы с давно умершей старухой. Джек еще раз нащупал крохотный пузырек, после чего, довольный, уснул, и ему приснились Хелен, и Скизикс, и доктор Дженсен, но главным образом Хелен – все они плыли в гигантском ботинке по морю такому синему, что их вполне можно было принять за странников, плывущих по небу к стаям звезд.
Глава 7
– Может быть, это он.
– Значит, он изменился. Я сам увидел краем глаза, но никогда бы так не подумал. Глядя на него, об этом никак не подумаешь.
– А мы вот все подумали. Уже несколько лет как.
Из гостиной доносились голоса, они проникали в кухню, но не дальше. Люди говорили тихо, как заговорщики. Один из этих голосов принадлежал доктору Дженсену, другой – Уиллоуби. Ни один из них, если бы попытался, не смог бы изменить свой голос до неузнаваемости – настолько, чтобы провести кого-нибудь, – впрочем, они и не пытались. Джек остановился сразу же за служебной дверью крыльца, слушал. Встал он рано. Ему не спалось – тайны сплетались в его мозгу и не давали уснуть всю ночь. Он вошел внутрь после чашки кофе и ломтя хлеба с джемом. Он стоял в рубашке, наклонив голову, дрожа от утренней прохлады, которая проникала внутрь через москитную дверь. Ему бы следовало закрыть кухонную дверь, но она скрипела, а потому он ее не закрывал, не хотел, чтобы беседующие узнали, что он подслушивает.
– Двенадцать лет, – сказал Уиллоуби и помолчал, словно думая. – Мы можем не сомневаться?
– Мы не можем вот так отбросить сомнения. Мы не можем прийти и спросить у него в лоб, ведь так? И вообще я думаю, это не имеет большого значения. Если хотите знать мое мнение, то я считаю, что слишком много времени прошло, чтобы бередить прах. Пусть его лежит. Это мой совет, только от Джека и остальных нужно скрывать. В особенности от Джека. Если он узнает, то пользы ему от этого не будет никакой.
– К тому же мы и сами толком не знаем, – сказал почти сразу же Уиллоуби, словно спеша согласиться с доктором. После этого наступило молчание. Джек не мог понять, о ком они говорят. Он предполагал, что речь идет о его отце. О ком-то, кто «вернулся».
– Во всяком случае, – продолжил доктор несколько мгновений спустя, – я видел его своими глазами на берегу близ того места, где нашел тело в приливной заводи. Во всем этом деле было что-то чертовски странное. Да и ребята говорили прошлым вечером, что сами заметили его в городе около заведения Макуилта.
– Он и здесь побывал. Я в него стрелял, но он был слишком далеко. Держу теперь ружье заряженным у двери. Я готов. Я не думаю, что мог бы застрелить человека, ну разве что если иного выхода не будет. Но я легко могу пристрелить…
Послышалось шарканье ног, скрежет ножек стульев по полу. Джек развернулся и поспешил через москитную дверь на заднее деревянное крыльцо. Он перескочил через ограждение, запрыгнул на брусчатку, выложенную прямо в траве заднего двора и ведущую к реке. Он ожидал услышать окликающий его голос Уиллоуби. Мысль тайком проникнуть на кухню и подслушивать была отвратительна, но еще унизительнее была вероятность быть пойманным за этим занятием. Нет, ничего особо скверного он не сделал. Но он должен был дать им знать о своем присутствии. Должен был войти в гостиную и сказать, что слышал часть их разговора, и попросить их рассказать ему, о чем идет речь. И даже если бы ему отказали, у него было бы не меньше информации, сколько имеет сейчас.
Но никто его не окликнул. Они пока еще не вышли. Он как раз уходил за сарай, когда услышал первый выстрел. Потом закричал доктор Дженсен, раздался топот бегущих ног, крик, затем звук еще одного выстрела. Джек бросился к концу сарая, свернул за угол и увидел Уиллоуби, стоявшего на пастбище и прижимавшего приклад ружья к плечу. Окно Джека наверху было распахнуто. Неожиданно в нем появилась голова доктора Дженсена и крикнула:
– Нет, черт побери!
И тут он увидел Джека, стоявшего внизу под окном. Вдалеке, чуть ли не устало махая крыльями над вершинами дубов, стоявших по кромке пастбища, появился одинокий ворон. Каркнул пронзительно и исчез через мгновение.
– Я уверен, что попал в него, – сказал Уиллоуби, поворачиваясь к Джеку, приняв на мгновение его за Дженсена, зашедшего в тень сарая.
– Почему? – спросил озадаченный Джек.
Уиллоуби неожиданно улыбнулся, словно его поймали на чем-то, что он не должен был делать.
– Миндаль, – сказал он. – Эта тварь ела мой миндаль. Они половину дерева обклевали. Жаднющие твари эти вороны.
Джек кивнул. Сейчас ему предоставлялась возможность задать вопрос-другой. К ним присоединился доктор Дженсен, он изобразил легкое удивление при виде Джека, но при этом был не в силах скрыть свою озабоченность, которая оттягивала вниз уголки его губ и глаз.
– Так, – сказал он, проводя рукой по волосам. – Я не могу торчать здесь целое утро, помогая вам стрелять воронов. К тому же их слишком много, так что закончить эту работу надлежащим образом не удастся. Можете поверить мне на слово. Можно убить два десятка воронов утром, но к вечеру весь горизонт будет черен от слетевшихся вороновых стай. Вам нужно пу́гало, Уиллоуби, или посадите на ветки деревьев резиновых змей. Змеи вселяют в них страх. А мне пора.
Он вытащил свои часы, посмотрел время, чем напомнил Джеку Макуилта, который все время проверял свои карманные часы и смотрел в подзорную трубу.
– Ботинок уже спущен на воду, Джек, – продолжил доктор. – Я сделал это сегодня рано утром. Прилив ожидается через час, так что мне лучше поспешить. Увидимся, наверное, через день-два.
– Возвращайтесь, – сказал Джек.
Доктор Дженсен кивнул.
– Должен вернуться. Я должен сдержать свои обещания. Но я должен кое-что узнать, кое-что увидеть, и в мои намерения входит предпринять кое-какие усилия в этом направлении. Ждать еще двенадцать лет я не могу.
С этими словами он направился к своему фургону, а Уиллоуби и Джек остались стоять на сырой траве.
Эти двое говорили не о его отце. Джек понял это совершенно неожиданно, а как только понял, отпрыгнул в сторону к двери сарая, понесся вверх по лестнице через три ступеньки, в своей комнате сунул руку под матрас. Его книга, подсвечник и чашка были сброшены с ночного столика на пол. Это мог сделать ветер, задувавший через открытый ставень, но Джек так не думал. Пузырек оставался при нем. Он закрыл ставень, поднял подсвечник и зажег свечу, а потом поднял пузырек, скрутил крышку. Сарай наполнился запахом океана при низком приливе, смешанным с запахом диких цветов на весеннем обдуваемом ветром лугу. Он одним глазом оглядел комнату – где бы найти для пузырька место побезопаснее, но ничего подходящего не нашел. Конечно, можно было спрятать его в лесу, но он никак не мог знать, кто или что может наблюдать за ним, если он выйдет за дверь сарая. Он плотно завинтил крышку, сунул пузырек в карман, схватил свою куртку и направился в сиротский приют.
Они наблюдали за доктором Дженсеном из пещеры на утесе. Его ботинок под парусом обогнул мыс, то исчезая, то вновь появляясь за накатывающими волнами. Он, казалось, ничуть не продвигался вперед, направляя против течения свое суденышко, которое с каждым порывом ветра, казалось, лишь возвращалось обратно к берегу. Его ботинок, казавшийся издалека маленьким, поднялся на пенистый гребень очередной волны, потом рухнул с нее вниз. На какой-то миг исчезла из вида даже верхушка его мачты, но потом появилась снова, прежде чем исчезнуть в очередной раз.
Они провели за наблюдениями больше часа, поглощая хлеб из пекарни и кофе. Ботинок тем временем лавировал туда-сюда на расстоянии около полумили от них. Он почти не продвинулся вперед. Такими темпами он и к вечеру не преодолеет устья Угрёвой реки, и ночь проведет в веселой компании плавающих скелетов. Джеку пришло в голову, что если бы можно было легко добраться до того места, куда решил отправиться доктор Дженсен, то полдеревни уже давно пустилось бы в плавание. Доктор, видимо, исходил из допущения, что для такого плавания нужно особое плавающее средство, как, например, в случае с Макуилтом, которому понадобились особые линзы для его подзорной трубы. И, возможно, идея была верна, но этого определенно было недостаточно, чтобы преодолеть ветер и приливное течение.
Когда кофе и хлеб кончились, вся троица направилась на Прибрежную дорогу. Доктору Дженсену придется самому о себе позаботиться. Луна-парк заполнили жители городка. Казалось, туда пришла половина Рио-Делла, а с ними и бессчетное число людей из Мунвейла и Скотии. Фанера в комнате смеха была свежепокрашена, как и металлическая структура всяких горок, от езды по которым захватывает дух, или по меньшей мере во всем этом была такая свежесть и новизна, которых Джек не мог увидеть, когда вчера на мокрой траве луга лежала куча хлама. Деревянная арка над дорогой была обклеена плакатами – чуть ли не зловещими в своем изобилии – с изображениями различных аттракционов карнавала.
Клоуны на велосипедах и скелеты в цилиндрах снова ухмылялись с тех мест, где они были нарисованы. Здесь пахло свежими опилками, моторным маслом, горящими кедровыми поленьями, углем, а еще гримерными красками и утиным барбекю. В киосках продавали пиво, и мясо на шампурах, и горячие апельсины, и возникало зловещее ощущение, будто луна-парк безграничен, что он тянется вдоль берега вниз и вверх, и через луга к далекой, подернутой дымком деревне. Здесь были краска, и двухмерные купола из фанеры, и занавешенная дверь с надписью на ней краской МАВРИТАНСКИЙ ХРАМ; тут же стоял и крытый фургон с неясной надписью: ЗАБАВНЫЕ ФРИКИ. На берегу здесь и там стояли кабинки, а среди тех, кто заходил в них, а потом выходил наружу, чтобы за десять центов увидеть существо, которое было наполовину рыбой, а на другую половину мужчиной или птицей с головой свиньи, оказались мисс Флис и жена мэра, племянники Макуилта, рыбак, которому не повезло днем ранее на пристани, и даже сам старина Макуилт с повязкой на глазах, палочкой простукивавший свой путь в сердце луна-парка.
Сколько людей протискивалось через беспорядочные толпы, было не перечесть, и до Джека по-тихому в остальном воздухе океана доносились хлопки палаточных полотнищ, скрежет металла о металл и рев огня в гигантской печи, и все это на фоне гула и рокота тысяч смеющихся и переговаривающихся голосов.
Остальное подчеркивали чувственные и дикие звуки каллиопы, которые, казалось, синхронизировались с поворотами и скачками аттракционов, каждый из которых летел, и раскачивался, и вращался в согласовании со всеми остальными. Скизикс попробовал было сбить металлические бутылки из-под молока бейсбольным мячиком, но ему не повезло. Хелен выиграла резиновую свинку с выражением удивленной скорби на физиономии, бросив три монетки по десять центов в тарелку. Джек держал свои деньги при себе, но не потому, что был скрягой. Он положил глаз на колесо обозрения. Он, казалось, ни на что другое и смотреть не мог. Ланца там, конечно, уже не было, если только это был Ланц. Это вполне мог быть и кто-то другой, может, проверяющий. Теперь оно определенно работало без сбоев. Ржавчина и грязь, покрывавшие его днем ранее, теперь были соскоблены. Колесо покрасили в кричащие тона, и маленькие кабинки дергано поднимались вверх и описывали круг, пассажиры показывали куда-то на берег, видимо, замечали церковные шпили в Мунвейле или башню зернохранилища на берегу в Ферндейле.
Казалось, наступили сумерки, какие приходят в шесть вечера, а не за час до полудня. Джек увидел звезды в помрачневшем фиолетовом небе, впрочем, они, казалось, помигав, исчезли и вполне могли оказаться крохотными лампами, подвешенными наверху на всем пространстве от одного конца луна-парка до другого, они все еще продолжали гореть, хотя уже пришла середина дня. Здесь было около десятка кабинок, занятых гадалками и людьми, которые заявляли, что могут общаться с мертвецами, и один или два из них говорили жалобными, плаксивыми голосами самих мертвецов, требующих внимания, просящих закончить начатое ими дело, сетующих на плохие условия обитания в загробном царстве.
Из какой-то палатки вышел Пиблс, уставившись на свою руку, и чуть ли не столкнулся со Скизиксом, который резко подпрыгнул, словно избегая прикосновения ядовитой рептилии. Ни Джек, ни Хелен, ни Скизикс ничего ему не сказали. Недавние события в проулке и на кухне мисс Флис, казалось, сделали невозможными какие бы то ни было разговоры о пустяках между ними. Но вскоре стало ясно, что в разговорах нет ни малейшей нужды. Пиблс ухмыльнулся, обведя взглядом всех троих, давая понять, что он скорее поговорит с клопами, и поспешил прочь в направлении Мавританского храма, куда зазывали посмотреть на ребенка-аллигатора. Джек, глядя на спешащего прочь Пиблса, увидел, что его покалеченный палец частично восстановился, как луч морской звезды, и что Пиблс два или три раза посмотрел на свой палец, прежде чем исчезнуть в дверях храма.
Джек подошел к палатке, из которой несколькими секундами ранее появился Пиблс. Он поднял матерчатый клапан на входе и заглянул внутрь. В свете масляной лампадки он увидел человека, склонившегося над импровизированным столом и читавшего книгу, причем его лицо было в полудюйме от страницы, словно он прикладывал все усилия, чтобы разглядеть хоть что-то. Джек не сразу понял, что видит перед собой доктора Брауна, но прямые волосы и шрам от пули на щеке выдали его, когда он поднял голову. Поначалу доктор поморщился, потом усмехнулся и спросил:
– Тебе что-то надо? – Голос его выдавал уверенность в том, что Джеку определенно что-то надо, что уж оно было такое.
Доктор, казалось, изрядно располнел с того времени, как Джек видел его вчера на берегу. Он теперь стал и вполовину не таким – каким? – прозрачным, может быть, и вполовину не таким растрепанным. Он оставался таким же бледным, словно от серебра, несомого лучами луны, а не от желтого света фонаря, а его лицо словно вытянулось и казалось изможденным из-за морщин, отражавших неописуемые эмоции. На нем было черное пальто и черный галстук, а волосы, черные и маслянистые, ниспадали на воротник и сутулые плечи, и, хотя он сидел с благодушной улыбкой на лице, его сутулая тень затеняла полотно палатки за его спиной, и Джек подумал, что доктор вполне может оказаться громадным вороном.
За его спиной и вокруг валялся какой-то странный мусор: упаковочные ящики, набитые желтеющими плакатами карнавала, бочонки с металлическими шестернями, маховиками и болтами, обрушившиеся стопки книг, старых и наполовину уничтоженных, – с отсутствующими страницами, загаженными и разодранными обложками. Запах металлических опилок и машинного масла перемешивался с плесневелым запахом старых отсыревших книг и древесных опилок, которые покрывали травянистый пол слоем в несколько дюймов.
Джек отрицательно покачал головой в ответ на вопрос. Он вдруг обрел уверенность в том, что перед ним Алджернон Харбин, человек, которого двенадцатью годами ранее убил его отец. Сомнений в этом практически не осталось, в особенности если связать воедино все, что сказали прежде доктор Дженсен и Уиллоуби. И шрам от пули. Джек чуть ли не обрадовался, увидев этот шрам. Какими нечестивыми средствами воспользовался этот человек, чтобы вернуться из моря и стать владельцем солнцеворотного луна-парка, сказать было невозможно, да и вряд ли это что-то изменило бы. Джек сразу же понял, что не хочет убивать этого человека. Он вообще никого не хотел убивать. Он просто не желал его видеть. А еще хотел знать, что привело этого человека назад.
Джек неожиданно вспомнил о пузырьке у него в кармане, но удержался от того, чтобы его погладить. Доктор, вероятно, увидел страх в его глазах, потому что улыбнулся ему и кивнул, словно говоря: «Знаю я, знаю. И возьму его, когда мне захочется».
Джек вышел на свежий воздух. Скизикс и Хелен исчезли. Он оглянулся на Мавританский храм – оттуда доносился звук флейт, на которых играли под аккомпанемент причитаний. Из-за дверного клапана за ним наблюдал Пиблс, но метнулся в глубь палатки, когда Джек его заметил.
Он нашел друзей близ колеса обозрения и сказал им, что догадался, кто скрывается под личиной всемирно известного доктора Брауна. Хелен сказала, что ее это ничуть не удивляет. Ее удивило только то, что Джеку понадобилось столько времени, чтобы догадаться. Скизикс сказал, его ничуть не заботит, кто такой доктор Браун или кто-нибудь еще, пока они не начнут проявлять интереса к нему. Проблема Джека, сказал Скизикс, в том, что он полагает, будто вовлечен в какой-то огромный заговор. Это все, скорее всего, тщеславие. Насколько он, Скизикс, понимает, нет тут никаких заговоров, заговоры слишком облегчили бы все на свете – все на свете можно было бы предвидеть.
– Мой тебе совет, – сказал Скизикс, с умным видом кивнув Джеку, – открой этот – как он у тебя называется? – пузырек, который ты прячешь, и дай нам всем попробовать.
Джек помотал головой. Эта идея показалась ему слишком рискованной по причинам, которые он не мог полностью понять. В конечном счете яда в пузырьке определенно не было, иначе зачем вообще он оказался у него? И зачем тогда доктор Браун прилагал столько усилий, чтобы его выкрасть? И не тем ли целиком и полностью объясняется тот факт, что Джек принес пузырек с собой, дабы предотвратить его похищение? Он мог легко спрятать его в лесу. Там бы он был в большей безопасности, чем в его кармане, несмотря на то что Джек пытался убедить себя в противном сегодня утром. Он принес пузырек с собой, потому что где-то в его голове созрела идея сделать именно то, что предложил сделать Скизикс.
Он огляделся, испуганный тем, что вдруг оказался в окружении толпы людей.
– Не знаю… – сказал он Скизиксу, и Хелен кивнула, словно говоря, что и она не знает. Скизикс в ответ поспешил к человеку, продававшему сидр, купил стаканчик и вернулся с улыбкой, обращенной к Джеку.
– Не рискуешь – не выигрываешь, – сказал он, кивнув на стакан.
– Не надо, – сказала Хелен. – Это опасно. Доктор Дженсен посоветовал бы тебе слить это в канаву.
– Доктор Дженсен выпил бы весь пузырек и отправился в плавание в своем ботинке, – сказал Скизикс. – Мы не просим тебя участвовать. Сначала проведем разведку, и, если это безопасно, мы тебе скажем. – Скизикс добродушно улыбнулся Хелен и по-отечески похлопал ее по плечу. Хелен немедленно ударила его по руке и сказала, что он идиот. Она так или иначе не собиралась в этом участвовать, что бы он ей ни говорил. Скизикс давил на то, что не хочет ее участия. Она была для него как младшая сестренка, которую нужно беречь. Тут есть аттракцион – катание на пони, сказал он, ей это, вероятно, понравится, и с этими словами дал ей монетку в десять центов и две по пять, подмигнул и снова кивнул, показывая на Джека со стаканчиком. Хелен бросила три монетки в сидр и сказала, что все равно пойдет со всеми. Она не собиралась пить никаких эликсиров Джека, она останется трезвой и будет своего рода якорем, когда Джек и Скизикс потеряют разум.
Джек отвинтил крышку с пузырька, капнул немного жидкости в сидр, виновато поглядывая при этом по сторонам. Ни Пиблса, ни доктора Брауна поблизости не было видно. Скизикса не устраивало столь малое количество эликсира в стаканчике, хотя и такое количество придало коричневатому сидру зеленоватый оттенок морских водорослей, но Джек больше не желал добавлять ни капли. Ему казалось, что уж лучше недобрать, чем перебрать. А на самом деле он просто не хотел потерять без всякого толку жидкость, которая была в пузырьке. Он понятия не имел, что это, и как он намерен ее использовать, или вообще можно ли с ней что-нибудь сделать. Джек и Скизикс разделили сидр между собой.
Под скрежет и скрип колеса обозрения за его спиной, под треск маховика, останавливавшего маленькие кабинки одну за другой на посадочном трапе, Джек начал чувствовать головокружение. Он ненавидел высоту, и ему вовсе не нравилось ощущение падения. Да и в самом воздухе луна-парка присутствовало какое-то колдовство, заряжавшее атмосферу необъяснимым предчувствием чего-то, словно Джек и его друзья, стоя в опилках и передавая друг другу стаканчик, неслись навстречу чему-то, или, может быть, словно что-то – поезд, или морская волна, или осенний ветер, подхвативший опавшие листья, – неслось на них. Они стояли в очереди на посадку в колесо, и ни Джек, ни Скизикс ничего, кроме этого, не чувствовали.
Джеку показалось, что колесу обозрения для совершения одного поворота потребовалось около трех четвертей часа. Колесо дергалось, зависало, потом дергалось снова. Маленькая кабинка, казалось, раскачивалась и подпрыгивала с каждым порывом морского ветра. Скизикса раскачивание и вращение изрядно веселили, и он сел в кабинку с желанием получить максимум от этого развлечения, он откидывался назад, нагибался вперед, улюлюкал и заходился в смехе, пока Джеку не стало казаться, что со следующим рывком колеса он непременно упадет на людей-муравьишек внизу чуть ли не в миле от них. Их колени зафиксировали на месте металлическим стержнем, и оператор колеса подергал за этот стержень и кивнул, словно удовлетворенный тем, что все в порядке, безопасность гарантирована. Насколько о том мог судить Джек, стержень этот ничуть не повышал безопасность, разве что в каком-то туманно-шутливом смысле, а потому правой рукой ухватился за какую-то планку в структуре колеса, а левую руку вытянул вдоль спинки сиденья над плечами Хелен. Он улыбнулся ей слабой улыбкой в попытке выставить дело таким образом, будто он просто пытается сделать так, чтобы ей было удобнее.
При обстоятельствах получше он бы не пожелал себе ничего другого, только сидеть, обняв Хелен. Но он знал, что выглядит бледно. Он и чувствовал себя бледно, если только такое возможно. Он щелкнул Скизикса в ухо средним пальцем, а потом, когда тот посмотрел на него грозным взглядом, скорчил ему рожу за спиной Хелен. Скизикс усмехнулся, качнул кабинку еще раз и посмотрел на Джека, высоко подняв брови, словно удивленный тем, что Джеку хочется покачаться сильнее.
– Эй! – вскрикнула Хелен и ударила Скизикса в грудь, после чего тот успокоился, довольствуясь только тем, что корчил жуткое лицо каждый раз, когда кабинка кренилась вперед.
Хелен вскрикнула еще раз. Когда Скизикс начал сетовать, твердить, что он, мол, ничего не сделал, она велела ему заткнуться и показала на океан. Они поднялись достаточно высоко, чтобы видеть, что происходит за кронами дубов и ольх, растущих на высоком берегу. Океан имел цвет сочной, прозрачной зелени, напоминающей бутылочное стекло. С низеньких бурунов срывалась морская пена и прилетала на ветре, а волны прибоя горбились внизу, накатывались и разрушались непрерывно вдоль бухт и крутых обрывов со звуком, напоминающим грохочущий бег скорого поезда.
Далеко от берега, подпрыгивая на волнах прибоя, плыла яхта-ботинок доктора Дженсена. Она то возносилась вверх, то падала, волны разрушались, ударяясь в носок и шнурки, иногда грозили поглотить это судно целиком и отправить на морское дно. Доктор Дженсен вычерпывал воду, держась одной рукой за шкот, ветер трепал волосы на его голове, вырывал шкот из его руки, и поначалу казалось, что его вполне может выбросить за борт, но этого не случилось. Он перестал заниматься парусом, который трепыхался и плясал в самом глазу шторма, словно одержимый жаждой свободы.
Теперь он вычерпывал воду двумя руками, а его судно сильно просело. Ветер и течение влекли его на юго-восток, к бухте, где Скизикс и нашел этот ботинок двумя ночами ранее. Трое в кабинке колеса обозрения с тревогой наблюдали за ним. Помочь доктору никто из них не мог. Только он сам. По крайней мере, он умел плавать, а от берега его отделяли не более чем три сотни ярдов, ну и поскольку течение направлялось в бухту… Джека в этот момент судьба доктора Дженсена заботила куда как меньше, чем его собственная. Он знал, что это немилосердно с его стороны, но знание ничуть не изменяло его чувств, а именно такое чувство и овладело им, когда их кабинка преодолела верхнюю точку; именно оно и определяло все.
Теперь они устремились вниз, к зеленой траве луга. Желудок Джека с головокружительным напором подпрыгнул в грудную клетку, а сам Джек прижался к спинке сиденья и заскрежетал зубами, уверенный, что кабинка в любой момент может слишком сильно наклониться вперед, и тогда он, Джек, выпадет из нее. Он прижался спиной к кожаным подушкам и затаил дыхание, а кабинка тем временем проскользнула мимо ухмыляющегося оператора и под треск храповика стала снова рывками набирать высоту, устремляясь к вершине. Джек расслабился. Он выдавил улыбку на лице, обращая ее к Хелен и радуясь против собственного желания тому, что улыбка на ее лице тоже вымученная. Только Скизикс, казалось, наслаждается происходящим, хотя и он явно утратил желание наклонить кабинку так, чтобы они все вылетели из нее.
Они качнулись в сторону небес и снова увидели доктора Дженсена – теперь он был еще ближе к берегу и продолжал вычерпывать воду. Он попал в зону морских водорослей. Ветер перестал дуть беспорядочными порывами, и ветровые волны накатывались на берег широким маслянистым потоком, а это означало, что доктор справится. Джек порадовался этому, но его ничуть не радовала тщетность путешествия доктора. Он до последней минуты надеялся, что доктор Дженсен найдет то, что ищет.
Скизикс протянул руку мимо Хелен и постучал Джека в грудь, показав затем на северо-восток, в сторону Мунвейлских холмов. Сумеречное небо казалось водянистым и глубоким, как море, и светилось точечными звездочками, которые моргали и подмигивали, словно глаза на темном дереве. Джеку казалось, что он прежде никогда толком не видел Мунвейлских холмов – никогда с такой высоты, как сейчас. Ферма Уиллоуби и в самом деле стояла на возвышенности, на некотором отшибе от деревни, которая и сама находилась на несколько сотен футов выше, чем отвесный океанский берег. Если добавить к этому высоту сарая с чердаком, то можно было предположить, что он, вероятно, обозревал эти холмы тысячу раз даже с большей высоты. Может быть, все дело было в необычном ракурсе, с которого он смотрел сейчас, а может быть, – в морском ветре, который полностью очистил небо, и Джек теперь просто впервые ясно видел этот пейзаж.
Ему опять показалось, что он видит тени города – того же города, что искал прошлым вечером Макуилт. Теперь он видел шпиль церковной колокольни, покатые крыши и вертикальные стены, гостиницы и проулки. Все это было лишь темнотой на холмистом горизонте, словно дым витал там фантомными облаками. Хелен тоже увидела то, что видел он. И вовсе не благодаря эликсиру. Все обретало резкость и словно осаждалось, дымчатые тени превращались в камень, дранку и листья, вытравившие себя на серой материи занавеса.
Колесо обозрения перевалило через вершину, и Джек держался, закрыв глаза, когда их кабинка опять пошла вниз. Остановок, чтобы посадить новых пассажиров, больше не было. Они быстро – головы у них еще не перестали кружиться – опустились в финиковый и опилочный запах обрывистого берега. Джек открыл глаза. Нехорошо было выглядеть таким явно испуганным. Он взглянул на Хелен, которая смотрела прямо перед собой, словно изучала какую-то точку ландшафта вдалеке. Скизикс же с ужасом смотрел куда-то мимо них обоих, нижняя челюсть у него отвисла. Джек развернулся в том направлении, куда смотрел Скизикс. Он увидел оператора колеса обозрения, держащего руку на металлическом рычаге. Оператор ухмылялся им ртом с опущенными деснами. Его волосы висели на плечах, как морские водоросли, а кожа лица была стянутая и задубевшая, как у мумифицированного трупа. Оператор подмигнул им. Джек услышал слова, оброненные Хелен, «Ну и ну», словно ее оскорбила такая фамильярность, а когда они взлетели вверх, она сказала:
– Не нравится мне, что он так на меня смотрит. Ненавижу такое.
– И я тоже, – искренне сказал Джек, поняв, что на сей раз Хелен не видела того, что видели они со Скизиксом.
А видели они опять город, только теперь более резко – город с его улицами и проулками, распахнутыми окнами, открытыми, чтобы уловить слабое утреннее солнце, призрачные тени того, что, вероятно, было людьми, что шли своими маршрутами по извилистым улицам. Джек почти что узнал рисунок проулков, дорог и улиц, короткую пристань, которая тянулась в море небес. В холмах вроде бы появился какой-то срез, лощина, которая открывалась к дубам, растущим в предгорьях, уходящих в море и в Рио-Делл. Теперь этот срез превратился в мощеную дорогу.
– Вы только представьте себе дорогу здесь, в лесу, – сказал Скизикс с удивленным выражением лица.
– Какую дорогу? – спросила Хелен.
– Вон там, на лугу, дорогу, уходящую в холмы. Ты что – слепая?
– Я не вижу никакой дороги, – сказала Хелен.
– Зато я вижу, – сказал Джек. – Но я не понимаю, куда она ведет. Может быть, нам стоит пройтись по ней, пока она видна. Давайте заберем доктора Дженсена с берега. Он пойдет с нами.
Но колесо обозрения понесло их на новый круг. Доктор Дженсен скрылся из виду за обрывом. Музыка десятка далеких звуков играла в голове Джека. Он ждал, когда город появится еще раз, и тот появился. Он казался таким ужасно далеким, словно вообще находился не на Мунвейлских холмах, а на каком-то месте в пространстве гораздо дальше, словно Джек видел его через мощную подзорную трубу, и это в сочетании с громадным размером приближало его, но не на самом деле, а лишь создавало иллюзию, будто переход по мощеной дороге до городских ворот не труднее вечерней прогулки.
Звуки луна-парка почти смолкли, теперь Джек слышал только приглушенное эхо каллиопы и далекий скрежет, создаваемый торможением металла о металл. У него возникло такое чувство, будто они мчатся навстречу чему-то, а может быть, что-то мчится навстречу им – тень во сне, волк в лесу. Ему казалось, что он родился и преследователем, и преследуемым, и ему вдруг пришла в голову дикая мысль, будто он гонится за смертью, догоняет ее, разворачивается лицом к ней в своей кабинке колеса обозрения, снова воспарявшей вверх, чтобы открыть вид на верхнюю часть маленькой дуги морского воздуха, вокруг которого они и крутились. Ощущение грядущего столкновения усиливалось, и он слышал свист спускаемого пара, стук и лязг металлических колес, ирреальный вопль паровозного гудка, создававшего впечатление, будто он мчится на Джека по далекому, поросшему лесом склону холма.
Потом снова появился вращающийся луг и тысячи людей на нем, словно мазки краски на полотне. Джек искал взглядом оператора колеса в надежде не увидеть то, что он уже видел прежде, но настолько охваченный любопытством, настолько погруженный в свое путешествие, что был не в силах хотя бы повернуть голову в другую сторону. Оператор исчез. На его месте теперь стоял доктор Браун, державший в руке пустой стаканчик из-под сидра. Он, казалось, принюхивался, его глаза были крепко закрыты. Он открыл глаза и кивнул Джеку, когда их кабинка проезжала мимо него.
Они резко остановились на расстоянии одной кабинки до платформы. Звуки утреннего луга резко вернулись. Джек тряхнул головой, пытаясь вытрясти из нее туман. Колесо обозрения крутанулось на один зубчик маховика, потом снова остановилось. Доктор Браун высаживал пассажиров. Он замер на мгновение, провел пальцем по донышку стаканчика, медленно слизнул жидкость, смакуя, изучая его. Он перевел рычаг в другое положение, и они сделали рывок вверх. Потом еще один.
Город на холмах слегка подернулся дымкой. Дорога перестала быть дорогой, превратившись в речное русло, выложенное полированными камнями. Вода из этой реки словно испарилась вся и в один миг, а камни отливали на солнце белизной. А потом они превратились в прах, выцветший до степени зелени на зимних склонах холмов. Колесо остановилось, когда их кабинка оказалась в самом верхнем положении, и теперь неторопливо покачивалась. Скизикс, судя по его виду, и подумать не мог ни о том, чтобы раскачивать кабину, ни о каких-либо других дурачествах.
Снизу до них донесся крик, и в одно мгновение, прежде чем кто-то из них троих успел сообразить, что происходит, масса людей, что толклась в луна-парке, пришла в движение и двинулась к утесу. Те, кто находился впереди толпы, перешли на бег. Люди толкались и кричали. Некоторые застыли на месте и лишь покачивали головами. Джек услышал, как кто-то из толпы требовал веревку, и с полдюжины людей исчезли за кромкой обрыва, спускаясь к морю.
Доктор Браун опустил их на еще один щелчок храповика. Джек видел макушку его маслянистой головы и кое-как перевязанную бинтом руку. Он тоже наблюдал за краем обрыва. Пассажиры выбирались из кабинок колеса и отправлялись вслед за толпой к берегу. Принесли веревку. Какой-то человек привязал ее к дереву, а другой ее конец сбросили вниз. Кто-то забрался снизу наверх. Колесо опустилось еще. Джеку хотелось подтянуть под себя ноги, словно он сидел на морском причале, опустив их в воду лагуны, в которой плавали акулы. Он вообразил иссушенные руки, схватившие его за ноги. Ему представилось бледное лицо доктора Брауна, оказавшееся на одном уровне с его лицом, а потом возвышающееся над ним, сидящим и прикованным к месту с помощью стержня, который зафиксировал его колени.
Доктор Браун поставил стаканчик. Его рука упала с рычага, и он сделал несколько шагов к обрыву, словно в раздумье. Люди в кабинке ниже Джека принялись кричать доктору, требуя, чтобы он и их выпустил, но доктор, казалось, их не слышал.
– Смотрите! – воскликнула Хелен, показывая на берег. Там, устало бредя к аркообразным воротам карнавала, по пыльной Прибрежной дороге шел доктор Дженсен.
Джек вскрикнул от радости. Скизикс легонько ударил его по руке, он тоже был рад не меньше Джека по причинам, которые сам не мог толком объяснить. Доктор Браун резко повернулся и посмотрел на них, словно подозревал, что они могут исчезнуть; потом он снова повернулся и посмотрел на Прибрежную дорогу мимо брезентовых палаток и фанерных кабинок. Он, казалось, немного ссутулился, потом ударил кулаком по ладони, после чего направился к своей палатке, оставив колесо обозрения с кабинками, наполненными кричащими, недовольными людьми.
Следующие десять минут прошли в переполохе хаотичной активности. Джек выбрался из кабинки вниз. Скизикс остался, заявив, что лучше подождет внутри. Но Джека влекло относительно надежное основание колеса, к этому времени он уже был сыт по горло беспорядочным раскачиванием. Он помахал Хелен с земли, словно говоря, что все в порядке, он поможет им спуститься по одному. Она махнула ему в ответ, а Скизикс скорчил гримасу – сморщил лицо и надавил большим пальцем на нос. Джек потянул на себя рычаг, с удивлением увидев целый дождь ржавых хлопьев, полетевших на его ботинки. Первая кабинка остановилась, из нее выпрыгнули две девицы и мигом бросились к обрывистому берегу. Он снова потянул на себя рычаг. Казалось, механизму не хватает смазки, а рычаг был погнут и неудобен. Луна-парк и его аттракционы не были такими свежими и аккуратными, как предполагал Джек; карнавал был старым и усталым, а атмосфера веселья и цвета фикцией – иллюзией, создаваемой музыкой каллиопы, краской и людскими толпами.
Через мгновение его друзья стояли рядом с ним. Скизикс упал на колени и театрально поцеловал землю. Доктор Дженсен помахал им и пошел через луг к толпе, стоящей вдоль обрыва. Людская масса раздалась. Веревку, похожую на толстенную рыболовную лесу, вытащили наверх. К ее концу было под мышки привязано чье-то тело, его протащили по кромке обрыва и дальше по траве и диким цветам. Доктор Дженсен бегом пустился в ту сторону. Джек бросился за ним вместе с Хелен, а Скизикс побежал следом.
– Это Ланц! – крикнула Хелен.
Джек знал, что так оно и есть. Гудение толпы стало стихать. Они догнали доктора Дженсена. На лугу воцарилась тишина, если не считать звуков каллиопы и печи, похожих на звуки крови, струящейся по венам пустого луна-парка. Откуда-то сверху доносилось карканье ворона, Джек поднял голову и увидел вдали над ними в небесах черную птицу, она покружила над морем, а потом, сделав петлю, полетела на восток и растаяла в воздухе.
Глава 8
– Вчера вечером случился оползень, – сказал один из толпы, покачивая головой. Это был виноторговец Даусон, он говорил, не вынимая трубку изо рта. – Там много всяких ребячьих игрушек, застряли между камнями и в кустарнике. Набивные птички и всякое такое. Он был среди них. Наверно, упал вместе со своим домом-развалюхой. Его, видать, смыло по склону холма, пока он спал. Стыд и позор, вот что я скажу. Гол как сокол, но при этом нормальный парень. Лучше, чем многие из тех, кого я знаю.
С помощью еще двух человек, неизвестных Джеку, Даусон положил тело Ланца под дубом. Виноторговец первым подошел к телу, опутанному корнями и ветками растений со склона. Одной рукой он вытащил трубку изо рта, другой отряхнул брюки и, покачав головой, сказал:
– Белый, как рыба, правда? – Послышалось согласное бормотание.
Однако это утверждение и вполовину не способно было описать белизну кожи Ланца. Она стала почти прозрачной, и Джеку, который вместе с доктором Дженсеном протиснулся в первый ряд, показалось, что он через пленку серебристой кожи видит желто-белые очертания скелета Ланца. Доктор Дженсен поднял голову Ланца, разгладил волосы на пробор, потом покачал головой. Рубашка на мертвеце была порвана, хотя никаких выводов из этого сделать было нельзя, поскольку Ланц вроде бы предпочитал порванную, тонкую, как кружево, одежду и брюки, а не ту одежду поновей, что оставляла для него миссис Дженсен. Все его тело после падения с утеса покрывали царапины и порезы, но на его белой, как бумага, коже, хотя и в ушибах, разрывах и грязи, не было видно крови. В некоторых местах, главным образом на его пальцах и на лбу, кожа казалась серой, словно плоть под ней слегка подгорела.
– Это вряд ли можно назвать естественным, да? – спросил виноторговец тихим голосом. – Дождь смыл с него всю кровь, а грязь оставил.
Доктор Дженсен посмотрел на него и снова, не произнеся ни звука, отрицательно покачал головой. Люди в толпе поднимались на цыпочки, вытягивали шеи, пытаясь определить, насколько ужасной была трагедия, чтобы потом не переврать, рассказывая об этом случае. Большинство людей сзади, которые устали подпрыгивать и тщетно задавать вопросы, вернулись в луна-парк, а когда доктор Дженсен набросил на тело свою куртку, а виноторговец Даусон поспешил за своим фургоном, люди начали расходиться по двое, по трое, пока не осталось всего с полдюжины. Пиблс тоже остался. Джек не видел его в толпе, но он определенно все это время был здесь, наблюдал. Он продолжал разглядывать труп, словно мог видеть через куртку. Он нервно потирал руки, пока не заметил, что Скизикс с ужасом смотрит на его недавно прорезавшийся палец.
Он смерил Скизикса испепеляющим взглядом и начал было говорить.
– Убирайся отсюда, – сказал Скизикс.
– Я… – начал было Пиблс.
Скизикс метнулся к нему, ударил его ладонью по плечу, ухватил за лацканы пиджака. Пиблс пошатнулся, потом резко выпрямился, видя, что Скизикс завел назад свою сложенную в кулак руку.
К ним подскочил доктор Дженсен, ухватил Скизикса за плечи и оттащил в сторону. Пиблс последовал за ними, потому что Скизикс все еще держал в кулаке лацканы Пиблсова пиджака. Пиблс размахивал руками, в его глазах появилось выражение испуга. Он произвел какой-то хныкающий звук, вызвавший у Джека отвращение – не звук честного испуга, но чего-то треснувшего, сломанного, безумного. Джек с удовольствием посмотрел бы, как Скизикс бьет Пиблса. В отношении Пиблса к телу Ланца было что-то такое, чего не должно быть. У Джека и самого руки чесались – он бы с удовольствием ударил по чему-нибудь, а Пиблс был ближайшим к нему достойным побоев предметом. В глазах Пиблса было что-то, наводящее на мысль о том, что он приложил руку к смерти Ланца. Тот ни с какого берега не падал ночью. Его, вероятно, столкнули – не сам он упал. Он был в городке и в луна-парке. Это знали доктор Дженсен и Пиблс. Джек не сомневался: Пиблс неплохо осведомлен о том, что касается смерти Ланца.
Скизикс отпустил лацканы пиджака и теперь стоял, со злостью глядя на Пиблса, сжимая и разжимая кулаки. Доктор Дженсен вклинился между ними, чтобы оттеснить Скизикса. Пиблс со злобной поспешностью плюнул сначала на доктора Дженсена, потом развернулся и плюнул на Скизикса и понесся прочь по Прибрежной дороге, прежде чем Скизикс проскользнул мимо доктора и побежал следом. Джек хотел было броситься за Скизиксом, который несся вдогонку за Пиблсом, но доктор Дженсен ухватил его за руку и удержал.
– Пусть бегут, – сказал он.
Джек взглянул на Хелен, которая сидела на упавшем дереве у тела Ланца, потом посмотрел в лицо доктору Дженсену. Доктор ответил ему взглядом, который предполагал гораздо большее, чем просто посмотреть друг другу в глаза – это был заговорщицкий взгляд.
Раздался грохот подъезжающего фургона. Даусон затормозил, вылез из кабины, и они вчетвером положили тело Ланца внутрь. Скизикс устало плелся им навстречу по Прибрежной дороге, Пиблс от него ушел. Джек мог бы догнать Пиблса, но какой от этого был бы толк? Что бы они сделали с ним только за то, что выражение его глаз таило вину? Не стоило оно того. Они подобрали Скизикса, забыв на время о луна-парке.
Даусон нервно потрогал подбородок и встал не менее чем в двух футах от стола, на котором лежало тело Ланца, наполовину укрытое простыней. Казалось, ему решительно не нравится то, что он видит. Он попал в переделку, в которой был бессилен, сказал он доктору Дженсену. Медицинское искусство было для него таинством, закрытой книгой. Он один раз сам зашивал себе предплечье, когда порезался ножом для разделки рыбы, то был предел его возможностей. Но его, как и всех, одолевало любопытство, и возможно, пройдя все эти круги, он имел право знать.
Никаких признаков насильственной смерти на теле Ланца на обнаружилось. Его не застрелили и не зарезали, он не разбил себе череп, пока летел вниз с обрыва. Скизикс мог бы сказать, что Ланц был целехонек, как невинная девушка, если бы хоть кто-то из них был в настроении слушать такие шутки.
– Это напоминает мне то, что в моем бизнесе называют «последнее прессование», – сказал Даусон, словно, будучи не в силах понять смысл медицинской терминологии, решил подойти к вопросу с точки зрения виноторговца.
– Я не знаком с виноделием, – мрачно произнес доктор Дженсен. – Что за «последнее прессование»?
– Это выжимание – как ее называют? – эссенции, можно сказать. Остатков. Выжимание шкурки, когда кажется, что в ней уже ничего не осталось. А когда вы заканчиваете, там и в самом деле ничего не остается. Этот мальчик выглядит, как выжатый лимон. Но, повторюсь, я не доктор. А с его кровью что-то сделали, вы так не думаете?
– Более того. – Доктор Дженсен принялся разглядывать линию волос Ланца через сильное увеличительное стекло. – Похоже, его нервы раскалили. Я уверен, его подожгли изнутри, если только такое возможно, чего, впрочем, совершенно быть не может.
Даусон широко распахнул глаза и пожал плечами, словно намекая, что в мире есть вещи, которые не должны быть возможны, но все равно стали возможными.
– Ланц вчера вечером несколько часов катался на колесе обозрения, – сказал Джек, чувствуя себя отчасти идиотом. Катание Ланца на колесе не могло убедительно объяснить его нынешнее состояние, но в то же время Джеку казалось, что эти вещи должны быть взаимосвязаны. И время скрывать какие-то вещи сейчас было самое неподходящее, какие бы чувства они у него ни вызывали. По крайней мере, время было неподходящее для того, чтобы скрывать важное. Он, конечно, прятал пузырек с эликсиром. Он был готов показать его доктору Дженсену, если бы решил, что у доктора может возникнуть желание попробовать его содержимое, но он был практически абсолютно уверен, что доктор предложил бы вылить содержимое пузырька в помойное ведро.
– Откуда ты знаешь? – спросил доктор Дженсен, подозревая, вероятно, что Джек и сам провел вчера некоторое время в луна-парке, и не очень одобрял такой выбор.
– Я его видел из чердачного окна. Может, это был и не он, но я думаю, что он. Он пошел в этом направлении после истории с вороном. Мы вам об этом рассказывали. Я видел его в подзорную трубу несколько часов спустя, уже в начале утра.
Доктор Дженсен кивнул, словно рассказ Джека его убедил, даже с учетом всего происходящего. Затем он резко набросил простыню на лицо Ланца и принялся мыть руки в тазу.
– Я не знаю, что здесь происходит, – сказал он, ни на кого не глядя, – но скажу, что случившееся с нашим другом Ланцем произошло и с человеком, которого я нашел вчера в приливной заводи. – Он повернулся и в упор посмотрел на Джека. – И вот у нас здесь солнцеворот, луна-парк и все остальное – вы, ребята, знаете об этом столько же, сколько и я, а может быть, и больше. Все это не может быть совпадением. Вот что я твержу. Вы поосторожнее с этим луна-парком. Поосторожнее с доктором Брауном. И, бога ради, поосторожнее с вóронами. У солнцеворота пик через два дня. На вашем месте я бы залег, чтобы меня никто не видел. Читал. В библиотеке. Если собираетесь в деревню, идите все вместе. В одиночестве вы подвергаетесь опасности. И забудьте ваши дурацкие идеи про историю миссис Лэнгли. Иначе вам не поздоровится.
С этими словами он подтянул на себе брюки, манжеты которых были все еще мокры от морской воды, на них засохли белые разводы от соленых брызг, а ботинки потемнели от влаги. Его волосы растрепал ветер, отчего возникало впечатление, будто кто-то прошелся по ним граблями. Он, вероятно, устал до изнеможения, и оно и неудивительно, подумал Джек, внезапно проникаясь сочувствием к доктору. Он отправился в плавание утром, держа в голове определенный пункт назначения, а не блошиный рынок на углу. Это был немыслимо громадный, и красочный, и таинственный пункт назначения, с берегами, не нанесенными на карту, и один бог знает, с какими мечтами, ожидающими своего воплощения. А он вместо этого оказался здесь, продрогший и мокрый, в одежде, покрытой пятнами высохшей соли, дьявольски усталый и по колено погрязший в болоте чужих забот.
И тем не менее миссис Дженсен обрадовалась его возвращению. Она не могла скрыть своих чувств – ее выдали глаза, когда она увидела, как они подъехали в фургоне, и только вид мертвого Ланца внутри стер это выражение. Ведь в фургоне вполне мог оказаться и мертвый доктор. Он ведь отправился в плавание, преследуя те же цели, что и Ланц, разве нет? А разве Джек не шел той же дорогой, дорогой, которую позолотило своими лучами солнце, дорогой, которая пересекала заросший травой луг и уходила к подножиям холмов? Он и Скизикс видели это, и он и Скизикс будут идти той же дорогой, пока это так или иначе не кончится. И Хелен разделит с ними их судьбу.
Все выстроились за дверью, провожая Даусона и оставляя Джека наедине с Ланцем. Он протянул руку, чтобы снять простыню с Ланца и в последний раз увидеть его лицо, сожалея обо всех упущенных им возможностях хоть немного облегчить жизнь другу. Он всегда откладывал на завтра, разве не так? Он потер пальцами кромку простыни, но снимать ее не стал. В этом не было никакого прока. Под ней лежал уже не Ланц. То, что было Ланцем, проникло в воздух над крутым берегом, было впитано затихающим луна-парком. Он отрицательно покачал головой. Чепуха какая-то, правда? Не имело смысла изобретать ужасы, когда мир и без того полнился ими.
На столе за лоханью стояло бесчисленное множество пустых кувшинов, фиал и стеклянных пробирок. Джек вошел и присмотрелся, вытащил пузырек с эликсиром из кармана. Внутри было два дюйма зеленой жидкости. Он мог позволить себе расстаться с половиной. Он вытащил пробку из одной из маленьких бутылочек, стоявших на полке, потом свернул крышку со своего пузырька и наклонил его над пустой бутылочкой. От двери до него донеслось какое-то царапание, как будто кто-то хотел войти. Он закрыл свой пузырек, сунул его в карман, потом вернул пустую бутылочку на полку и сделал вид, что занят стопкой книг, лежащих к нему корешками. Дверь открылась, появился доктор Дженсен и остановился на пороге. Он наморщил нос, посмотрел на Джека, начал было говорить, потом передумал и тяжело сел на стул. В воздухе комнаты висел запах эликсира. Джек кивнул миссис Дженсен, которая вошла следом за доктором, после чего выскользнул и присоединился к своим друзьям, и они втроем молча двинулись к гавани.
– Что будем делать? – спросил Скизикс, пнув на ходу камень.
– Время убивать, – сказал Джек.
– Мы чего-то ждем, да? Что-то должно случиться. Время убивают, когда чего-то ждут. Может быть, нам нужно поторопить событие, чтобы оно случилось? Загнать их в угол?
Хелен укоризненно посмотрела на Скизикса. Ей явно не нравилось выражение «загонять их в угол», что бы под этими словами ни имел в виду Скизикс.
– Может быть, и загонять-то в угол некого. А если и есть кого, то оно совсем не то, что ты думаешь. Если ты его увидишь, вполне возможно, что и схватить его не захочешь. Макуилт вовсе не рад был тому, что он увидел. Доктор Дженсен сказал, чтобы мы держались от этого подальше, и он прав.
– Ха! – сказал Скизикс. – Доктор Дженсен выплыл из гавани в ботинке. Он куда собрался? На рыбалку? Когда он сам будет следовать своим советам, тогда и я стану его слушать. Что об этом говорит миссис Лэнгли?
– Миссис Лэнгли говорит главным образом о своей мертвой собаке, а еще о превратившей ее в идиотку прическе, которую ей сделали у мисс Пинкум. Она никак не может ее простить.
– Я имею в виду, что она говорит в книге, – сказал Скизикс.
– А-а, в книге. Да не много чего. Я всю не прочла, имей в виду, но это главным образом одна из тех книг, которая избегает конкретных слов, предпочитая всякие абстрактные вещи. Миссис Лэнгли увлекалась разного рода философией и мистикой. Я думаю, по большей части все это чушь несусветная. Насколько я могу судить, она там никогда не была. Она упоминает дороги и реки, но все очень аллегорично. Не какую-то конкретную дорогу вроде той, что вы двое, как вы заявляете, видели…
– Мы ничего не заявляем, – начал было Скизикс.
– Давайте прогуляемся до холмов, – оборвал его Джек. Где-то в дальней части его мозга, словно остаточное изображение на закрытых веках глаз, все еще петляла по лугу та дорога, что он видел с вершины колеса обозрения.
– Зачем? – спросила Хелен.
– Посмотрим дорогу, – сказал Джек. – Может, там теперь и нет ничего, а может, и есть. Какой-нибудь знак. Что угодно.
– Конечно, что-то там может быть, – вставил Скизикс. – Мы должны увидеть своими глазами, а занятий получше у нас ведь все равно нет, правда?
Хелен отрицательно покачала головой. На лице у нее застыло выражение, свидетельствующее о ее скептическом отношении к дороге Джека и Скизикса.
– Ну, конечно, ведь ты ее не видела, эту дорогу, – театрально проговорил Скизикс. – Все верно: ты была морским якорем. А мы с Джеком ее прекрасно видели – она ведет в сторону Мунвейлских холмов. Мы оба видели. Если бы кто-то один, тогда не в счет. Но там есть что-то, это точно, даже если оно потускневшее. Уверен, мы могли бы это найти.
– Конечно, могли бы, – сказал Джек.
– Вы можете искать что угодно. А я возвращаюсь к мисс Флис. Не валяйте дурака.
Скизикс пожал плечами, глядя на нее, словно говоря, что ему все равно, чем она будет заниматься, а он из тех, кто готов рисковать, глупо это или нет.
– Я хочу одного – найти сокровище, – сказал он и свернул в проулок, который вел на холмы мимо фруктового сада миссис Огливи. Хелен не проглотила эту наживку. «Пока», – сказала она и пошла прочь по Главной улице.
– Какое сокровище? – спросил Джек. – Я не видел никаких сокровищ.
– И я тоже, – рассмеялся в ответ Скизикс. – Но Хелен будет по этому поводу волноваться целый день. Я не удивлюсь, если она направляется к мисс Флис, но на полпути развернется и бросится догонять нас.
Джек шел молча, с трудом переставляя ноги. Он надеялся, что Скизикс прав. Он бы предпочел, чтобы Хелен пошла с ними. Учитывая доктора Брауна, который тайком бродит по деревне, и мисс Флис с ее колдовством, и Пиблса, который всех их ненавидит, им троим следует держаться вместе. И доктор Дженсен им то же самое советовал.
До холмов было полчаса ходьбы неторопливым шагом. Голубизну неба разбавляла белизна разбросанных здесь и там облаков, тени которых двигались по лугу. В воздухе стояла тишина, если не считать доносившегося издалека карканья воронов в миндальном саду под мостом. Джек и Скизикс слышали звуки собственных шагов и собственного дыхания, а несколько раз, когда они начинали говорить, их разговор сразу стихал, и наступала тишина.
Джек не любил воронов, очень не любил. Но когда они собирались в стаю, возникало впечатление, что никакой угрозы от них не исходит – Джек и Скизикс боялись именно одинокого ворона, – но, с другой стороны, доктор Браун легко мог спрятаться и в стае, при условии, конечно, что доктор Браун мог превращаться в ворона. Уиллоуби и доктор Дженсен полагали, что может; это сомнений не вызывало. Они бы застрелили его, «сбили», возможно, более точное слово. Вчера рука доктора Брауна не была забинтована, в отличие от сегодняшнего утра.
Выйдя на луг и поднимаясь по склону холма, они стали осматривать землю. Они не знали, что ищут: что-нибудь, что угодно, имеющее смысл. Впрочем, травы и дикие цветы лу́га были высокими и зелеными, доходили им до пояса, колыхались на ветру, как морские волны. Джек «в разведывательных целях», как сказал Скизикс, забрался на ветки дуба, почти потерявшего листву. Но с этой высоты он не увидел ничего, что было бы похоже на дороги или русла водных потоков. Он заметил какое-то быстрое бело-голубое движение у Падшего моста; вероятно, это была миссис Огливи, которая резиновой колотушкой обивала миндальные деревья.
Он видел ориентиры – какие уж были, – которые приметил с колеса обозрения, хотя теперь смотрел на них с другой стороны и под другим углом. Почему-то с головокружительной высоты колеса обозрения ничто не казалось далеким в такой степени, в какой они видели это сейчас. Рощица, которая, как виделось с колеса, расположена не более чем в двух сотнях ярдов от, скажем, обнажения разрушающегося гранита, на самом деле находилась от этого обнажения почти в четверти мили. А каменистый склон, очерчивавший небольшой разлом, по которому часть холма сползла вниз во время землетрясения в незапамятные времена, теперь уходил вовсе не прямо на север, а в юго-восточном направлении, словно развернулся каким-то хитроумным способом за последний час, чтобы сбить их двоих с толку.
– Ну его к чертям, – сказал Джек, когда спустился с дуба на землю. – Хелен была права. Здесь все равно ничего нет, кроме ветра и травы.
Но Скизикс уже карабкался по склону холма к другой дубовой рощице, а потому Джек последовал за ним, понимая, что на самом деле Скизикса интересуют не столько результаты, сколько тишина и безлюдье у подножий холмов. С пришествием луна-парка бухта перестала для него быть достаточно безлюдной – теперь там толпилось слишком много бродяг и собирателей ракушек. Скизикс ковырял землю палочкой, переворачивал камни, искал наводки. Он нашел сломанный перочинный нож, кусок материи, пустую бутылку, которая на солнце обрела пурпуровый цвет. Он поднес бутылку к глазам, посмотрел через нее, словно через искажающую линзу ее вогнутого донышка можно было увидеть то, что он искал.
– За нами кто-то идет, – сказал он, потом повернулся и продолжил идти в прежнем направлении.
– Случайно не голубая рубашка?
– Она самая. Идет по расщелине, срезает путь по зарослям ив, чтобы его не увидели.
– Он?
– Не знаю. Да нет же, конечно нет. Это Хелен. На ней ведь была голубая куртка и белая рубашка?
– Кажется, – ответил Джек, который совершенно не помнил, что было на Хелен. Но кажется, она была одета именно так. – Давай подождем ее.
– Пусть она нас догоняет. – Скизикс пошел дальше, хотя теперь медленнее.
– Мы можем подождать ее на вершине, – сказал Джек, но на самом деле ему хотелось оглядеть окрестности с более высокой точки. Они поднялись достаточно высоко, чтобы увидеть начало дельты Угрёвой реки, разветвляющейся в направлении к Ферндейлу и Санни-брею. А еще на обрывистом берегу расположился луна-парк, который отсюда вовсе не казался таким уж большим – всего лишь несколько палаток и лачуг да с полдюжины скрипучих аттракционов. Над ними поднимался дым от печи, который тут же рассеивался ветром. Конечно, с вершины холма они увидят еще больше, думал Джек, да к тому же отчетливее увидят землю, лежащую внизу под ними, она вся будет на виду, ничто не спрячется от их глаз.
– Посмотри-ка сюда, – сказал вдруг Скизикс. Он нагнулся и пошуровал палкой в земле. Трава здесь была не такой густой и росла пучками из песчаной почвы, словно корнями уходила в дно давно высохшей реки. Округлые, выгоревшие добела камни, похожие на громадные птичьи яйца, лежали наполовину скрытые прядями травы. Старое русло находилось в футах пятнадцати и, петляя, направлялось к расселине в холмах. Они пошли по старому руслу, забыв о Хелен. Время от времени они останавливались, чтобы откопать какой-нибудь металлический лом: погнутый и проржавевший железнодорожный костыль, тупую кирку, оплетенную корнем дуба и сросшуюся с осколком обсидиана, сделанную из раковины морского ушка пуговицу шириной с ладонь Джека. В валунах виднелись окаменелые органические остатки, напоминавшие картины, выполненные в тоне сепии, попадались в песке и маленькие спиральные ракушки, затянутые в песок так, словно они пролежали здесь полмиллиона лет.
Но больше всего заинтересовала их пуговица – доктору Дженсену она должна была понравиться. Их влекло все дальше в холмы, которые смыкались вокруг них, загораживали собой и обрывистый берег, и океан, а потом, когда первые холмы остались позади, и деревню, а с нею мост и фруктовый сад миссис Огливи. И в этот момент Джек вспомнил о Хелен. Он остановил Скизикса, и они решили выйти из русла, подняться по склону на самый верх холма и там дождаться ее. Оттуда они наверняка смогут ее увидеть, помахать ей своими куртками или чем-нибудь, чтобы привлечь ее внимание.
Скизикс потел, несмотря на ветер с океана, к тому же он пыхтел и отдувался во время разговора, останавливаясь через каждые шесть-восемь шагов, чтобы отдохнуть.
– Знаешь, – сказал он, – я думаю, это совсем не речные камни. Во всяком случае, большинство из них.
Джек пожал плечами и продолжил подъем.
– Это булыжник, вот что это такое. Мы, оказывается, шли по дороге. Готов поспорить. И гигантская пуговица тому доказательство. Давай выпьем еще твоего эликсира – совсем по капельке – и посмотрим, что нам откроется. Наверняка мы увидим дорогу.
– Давай-ка не будем ничего пить, – ответил Джек, подумав вдруг в этой тоскливой, обдуваемой ветром тишине, что из Хелен и вправду получился надежный якорь. – Давай сначала дождемся Хелен, а потом уже будем что-то делать. Ты ее не видишь?
– Нет, я никого не вижу. Постой-ка. Да, вижу. Там, внизу, среди деревьев.
Джек посмотрел туда, куда показывал Скизикс. Длинный ряд дубов, растянувшихся чуть ли не в одну линию, вливался в ольховую рощицу, которая переходила в лесок, граничащий с лугом. Что-то голубое двигалось там среди деревьев. Что-то в этом было странное. Это была не Хелен. Он ни минуты не сомневался. Это был кто-то, пытавшийся быть невидимым. Но для кого? Для них, конечно. Будь это Хелен, она бы не пряталась, может быть, окликнула бы их, злилась, что они ее не дождались. Он и представить себе не мог, чтобы она пряталась среди деревьев на краю леса. И уж точно не в такой странный и пустой день, как нынешний.
Скизикс, казалось, согласился с ним.
– И кто это, по-твоему? – прошептал он, словно опасался, что бриз унесет его слова по колышущейся траве.
– Это не Хелен, – сказал Джек. – И не доктор Дженсен. Когда мы уходили, он едва на ногах стоял.
Кто бы это ни был, он приближался. Если он и дальше пойдет по леску, они потеряют его из вида, а он выйдет по другую сторону холма, соседнего с тем, на котором стоят они, и окажется вне поля их зрения. Сомнений в том, что этот неизвестный безобиден, у них не возникало – просто вышел человек прогуляться, воспользовался редкими солнечными часами. Так говорил себе Джек. Почему-то вся эта история с солнцеворотом начала его доставать. Он стал видеть вещи, которых не существовало. Он внезапно стал подозрителен ко всему. Как и Скизикс. Джек видел это по лицу друга.
– Пойдем, – сказал Джек, вставая. – Мы тут ничего не делаем, только пугаем сами себя.
Скизикс отрицательно покачал головой и высоко поднял пуговицу.
– Мы нашли вот это. Ты подумай только, что мы еще сможем найти, если заберемся в холмы поглубже. Может быть, это любопытствующий доктор Браун.
Он кивнул в сторону леска, в котором в эту минуту ничего нельзя было разглядеть, кроме тенистых деревьев.
Джека пробрала дрожь.
– Может быть, – сказал он, вспоминая выражение лица хозяина луна-парка, когда тот облизывал палец, проведя им по внутренней поверхности стаканчика для сидра. Потом он вспомнил Ланца, белого и мертвого, как камни в русле реки. – Слушай, предлагаю пойти на запад. Мы сможем выйти на Прибрежную дорогу, где она уходит на континент за плато Крутобережья. На дороге всегда кто-то есть. Может, нас и подвезет кто-нибудь до города.
– Я хочу узнать, где начинается эта речушка, – высказался Скизикс. – Если не хочешь со мной, я пойду один. Это уже недалеко, какая разница – туда или сюда. Мы можем пройти по холмам до Мунвейла еще до темноты, если уж ты так хочешь, и провести ночь там. Денег на ужин у меня хватит.
Джеку эта идея не понравилась. Но не мог же он оставить Скизикса одного, в особенности еще и потому, что по лесу шляется неизвестно кто.
– Ну хорошо. Но только в Мунвейл я не пойду, даже если речушка и поведет нас в том направлении.
Они снова тронулись в путь, пробирались по осыпи на краю холма, а потом вниз в сухое русло, которое попетляло по маленьким полянкам, разделяющим холмы, то расширяясь, то сужаясь, то исчезая под травой, чтобы снова возникнуть через сто футов в том месте, где в земле было слишком много песка, отчего травы становились куда как реже. Больше смысла для них имело забраться снова на какой-нибудь холм и определить общее направление речушки, а потом направиться туда напрямик, а не следовать всем петлям и поворотам.
Скизиксу эта идея не понравилась. Если они нашли гигантскую пуговицу, сказал он, то найдут и что-нибудь еще, может быть, что-то такое, что позволит им прийти к некоторым выводам. Солнце упало с небес, и сумерки с горизонта поползли к ним. Джек не знал, наступил ли уже вечер в Мунвейле, может быть, там целый день был вечер; не знал он и о том, затенили ли там странные сумерки и их горизонт, а если затенили, то как далеко на север или восток нужно пройти, чтобы догнать свет. И может быть, туда вообще не попасть, если у тебя нет ничего, кроме двух ног и желания.
День на холмах снова стал чуть ли не знойным. Джек слышал жужжание мух, летавших у его головы. В остальном тишина стояла полная. Прорезанный насквозь холм высился справа от них, словно в далеком прошлом речушка пронзила его своим потоком, а теперь небольшой, связанный сплетшимися корнями растений треугольник склона, опровергая тяготение, висел там, затеняя белый песок и камни.
Они услышали хруст палки прежде, чем увидели ее. Они вдвоем стояли на краю сухого русла в том месте, где оно обходило холм, когда до них донесся этот звук – звук палки, вонзающейся в песок и гравий. Потом в обозримом пространстве появился кончик палки, а следом за ним – Макуилт, глаза которого были замотаны полоской черной материи.
Ноги Джека словно приросли к земле русла. Лицо Скизикса окаменело с выражением изумления на нем, он разглядывал куртку из синей джинсовой ткани, помятую белую рубашку, застегнутую внизу пуговицами не в те петельки, с потрепанным подолом, не полностью заправленным в брюки. Хозяин таверны остановился в трех футах от них, потянул носом воздух, потом пригнул голову к плечу, наклонился в сторону ветра. Ухмылка застыла на его лице. В этой ухмылке чувствовалось что-то ужасное, зловещее, его голова качнулась назад, вперед, щеки задергались, задрожали.
Скизикс осторожно сделал шаг назад, потом подтянулся, готовясь дать стрекача. Джек последовал примеру друга. Уж от слепого-то виноторговца он может убежать – в этом он не сомневался. Но вдруг сама эта мысль показалась ему нелепой. Состояние Макуилта явно не улучшилось. Он ослеп, когда смотрел в свою самодельную трубу, но видел он достаточно для того, чтобы отправиться на те же поиски, что и они; у них просто был общий пункт назначения. Он держался кромки леса, потому что мог идти этим путем даже вслепую. В открытом поле он бы потерялся в одну минуту. Заговори с ним, сказал себе Джек. Скажи что-нибудь – что угодно, лишь бы нарушить тишину. Джек открыл было рот в тот самый момент, когда Скизикс развернулся и побежал. Сначала он спотыкался в мягком песке вперемешку с гравием, а потом понесся, как сумасшедший, крича Джеку, зовя его за собой. Прежде чем Джек смог заговорить или выпрямиться, Макуилт взмахнул своей палкой и ударил его по плечу.
– Эй! – воскликнул Джек, отпрыгнув назад. – Я не… – Над сухой речушкой промелькнула тень, и Джек, подняв голову, увидел его – высоко в небе кружил ворон. Макуилт сорвал с глаз повязку, и тогда Джек увидел, что в его глазницах одни только белки. Макуилт тем временем закинул назад голову и выгнул шею, видимо, у него еще оставалась какая-то крохотная часть зрения, если он сумеет изогнуться в достаточной мере. Макуилт испустил проклятие, еще раз рассек воздух своей палкой, вернул повязку на прежнее место, пощупал воздух свободной рукой и, держа палку как саблю, сделал шаг в сторону Джека.
Джек спрыгнул в сухое русло речушки и повернулся к Макуилту. Тот явно совершил ошибку. Ворон был простым совпадением. Камень просвистел рядом с головой Джека и попал слепому в плечо, отчего тот сделал пол-оборота на месте, потом взвизгнул и, сыпля проклятия, бросился в сторону Джека головой вперед.
– Ударить слепого, да? – воскликнул он. – Помогите! Убивают! Ударить несчастного слепого!
После этого он подошел еще ближе и ударил Джека палкой точно по правой коленной чашечке, поднял палку двумя руками, собираясь обрушить ее на голову Джека, но вдруг зашелся в смехе, а по земле снова промелькнула тень ворона, кружащего в небесах.
Макуилт не был слеп. Он не мог быть слепым. Джек знал это, бросаясь прочь, когда палка просвистела у его уха. Макуилт снова выругался и похромал следом за ним, неестественно высоко держа голову. Снова прокаркал где-то рядом ворон. Джек поискал его глазами. Вон он сидел – на мертвом дереве у русла. Мимо, ударившись в склон холма, пролетел очередной камень. Появился Скизикс, нагнулся, поднял еще один камень размером с бейсбольный мяч. Подбросив сначала камень в руке, он швырнул его прямо в голову Макуилта, но тот вовремя пригнулся. Он видел, как Скизикс кидает камень. Джек тоже поднял камень с земли и метнулся к другу. Макуилт пробормотал что-то, прощебетал – вероятно, разговаривал сам с собой. Он залез в карман своего пальто и вытащил полированный синий пистолет. Одну нелепую секунду Джеку казалось, что пистолет игрушечный. Скизикс не повторил его ошибку, он необыкновенно быстро развернулся и нырнул в кусты за холмом. Макуилт стал прицеливаться, а Джек швырнул наугад свой камень.
Слепой уклонился от камня, и тот пролетел мимо его головы. Джек услышал, как камень упал в русло, заросшее сорной травой, а сам он ударился плечом о песок и покатился вниз по склону холма. Но укрыться ему было негде. Он не мог зарыться в землю, как суслик. Он остановился, ударившись о неровность в склоне, нащупал в земле еще один камень, и бросил его на бегу. Он бежал к тому месту, где исчез Скизикс, и кричал, не думая о том, что делает, а может быть, кричал он для того, чтобы не слышать звук выстрела, когда он раздастся.
Но он все равно его услышал – выстрел был громче крика. Пуля попала в гранитный выступ рядом с ним, и он тут же нырнул в траву высотой по пояс, покатился вниз по небольшой поляне меж двух холмов. Сзади до него донесся крик и проклятия, а еще его звал Скизикс. Он остановился и развернулся, предполагая, что увидит ковыляющего за ним Макуилта с наклоненной головой и дымящимся пистолетом в руке.
Владельца таверны мотало, как пьяного, он швырнул свой пистолет в кусты, ткнул в воздух палкой, помахал свободной рукой.
– Постой! – прокричал он. – Не оставляйте меня здесь! Эй! – Теперь он действительно был слеп, потерял ориентацию. Скизикс спрыгнул с края холма вверху, вырвал палку из руки Макуилта и зашвырнул ее наверх в кусты на склоне холма. Джек поспешил назад к ним. Скизикс, встав на четвереньки, уполз в сорняки, искал что-то… пистолет Макуилта.
– Забудь ты о нем. Оставь его, – крикнул Джек. – Пойдем отсюда.
– Ворон! – прокричал в ответ Скизикс. – Нужно убить ворона! Я попал в него камнем, но не убил! Я пристрелю эту гадину! – Но он никак не мог найти пистолет, который упал куда-то вне поля их зрения, когда старик швырнул его, удивленный и испуганный тем, что совсем потерял зрение. Ворон был его глазами, а Скизикс сдуру бросил в него камень. На кой черт он связался с Макуилтом? Старик был пешкой, доктор Браун использовал его в своих интересах, потому что сам был хромым. Джек поднял камень с земли, и тут же подумал, а мог ли он вообще убить какое-либо животное? Пиблс мог, но это была только часть проблемы с Пиблсом, разве не так? Скизикс продолжал поиски в кустах, сетуя вполголоса и тяжело дыша от напряжения.
Из травы за мертвым дубом раздалось какое-то шуршание и неожиданное жуткое карканье, наполовину человеческое, наполовину вороново.
– Вот он! – прокричал Скизикс, имея в виду, возможно, и то, и другое: пистолет и ворона. Он бросился в кусты и вышел оттуда с пистолетом, вытряс песок из дула, прицелился в небо, затем отвернулся и, скорчив гримасу, нажал на спусковой крючок.
Ворон раз или два взмахнул крыльями, прыгая по сорнякам и камням. Скизикс шагнул ближе, навел на него пистолет и выстрелил. Пуля попала в ствол дерева, пройдя в ярде от того места, где стояла крупная птица, крутя головой и глядя своими маленькими черными глазами. Макуилт, находившийся в десяти ярдах в сухом русле, взвыл и выругался. Он попытался убежать, споткнулся, поднялся на подгибающиеся ноги и пошел вперед, выставив перед собой руки.
– Не стреляйте! – воскликнул он. – Не стреляйте в несчастного слепого человека. Подонки! Вы – подонки, если стреляете в слепого человека!
У Джека руки чесались кинуть ему в спину камень, но он сдержался. Он закричал на Макуилта, требуя, чтобы тот заткнулся и убрался отсюда. Скизикс остановился, посмотрел на Макуилта, словно взвешивая что-то, потом повернулся к ворону, прицелился и выстрелил еще раз. Потом еще и еще, он расстрелял все патроны один за другим, выстрелы раскидывали вокруг землю, камни и сорняки. Ворон запрыгнул на упавшую ветку и с карканьем улетел, сильно напоминая Джеку безумный смех, рассеивавшийся в неподвижном воздухе наверху. Через минуту не осталось ничего, кроме звука бойка по пустой камере и затихающих проклятий слепого Макуилта, который нащупывал путь по краю холма и вскоре исчез из вида.
Глава 9
Спасаясь от кота, он выбежал наружу через трещину в стене сарая и почти исчез в высокой траве. Слава богу, дверь сарая была закрыта, а потому выбраться наружу следом за ним кот не мог. Рост в три дюйма давал мало преимуществ, но их число становилось еще меньше, когда вы начинали расти с такой скоростью, что мышиный костюм начинал вас душить прежде, чем вы успевали выполнить свою миссию, а потом незаметно исчезнуть. Нужно было придумать другой облик, вот в чем было дело, такой костюм, чтобы коты и не думали к нему подходить.
Он нашел дорогу к реке прямо за фермой Уиллоуби, и до места добрался на попутке – доплыл по течению, усевшись на бревно, на берег выбрался, слава богу, никем не замеченный и нашел обрывки одежды у мастерской таксидермиста. Ему они подошли, как одежда обычного человека подходит карлику, а случай, конечно, именно таким и был. Расти он начал по-серьезному и, если бы задержался еще на час, то новая одежка сидела бы на нем еще лучше. Впрочем, мода его мало волновала, ему дела нужно было делать, а времени оставалось мало.
Он пробрался на пристань и наскреб там смолу со свай, а одуванчики без проблем собрал во дворе. В старой мастерской таксидермиста было полно посуды, кастрюль и тому подобного хлама, так что проблем с заваркой у него не возникнет. Совсем никаких. Он это знал – он ведь как-то раз уже проделывал это. Он хотел, чтобы ему хватило достаточно времени, дабы заварить побольше, но именно времени-то у него и не было. Придется ему уложиться в то время, что есть. Маленькая порция для себя, порция Дженсену, порция для человека, который через несколько минут войдет в дверь и очень захочет добавки.
Вот он и пришел. В разбитом окне появилась рука, пошарила по двери, открыла задвижку. Дверь распахнулась. Внутрь вошел великан высотой почти в восемь футов, но одежда, конечно, висела на нем, как на пугале, поскольку его рост еще не достиг размера одежды. Через час, если этот человек все еще останется здесь, одежда, возможно, будет сидеть на нем как влитая. А он наверняка все еще будет здесь через час и даже немного дольше, и тогда одежда другого человека станет для него слишком тесной. А потом он отправится в прошлое, где попытается найти, но потерпит неудачу в поисках четырехлетнего Джека Портленда на заколоченной ферме Уиллоуби, потом он должен будет посетить Виолу Лэнгли, вернуться в настоящее, доставить эликсир и, наконец, бежать от кота в высокую траву, соскользнуть в реку и закончить свое путешествие в мастерской таксидермиста, где он будет уже в спешке заваривать еще одну порцию эликсира. Все эти незапланированные задержки съели его драгоценные остающиеся несколько часов Солнцеворота, тогда как самая важная его работа все еще оставалась впереди.
Он на мгновение остановился среди тающих комочков смолы, вспомнив свою жену. Через несколько часов, если все пойдет по плану…
Гигант стоял в дверях, с глупым видом смотрел на него. Его это смутило.
– Закрой чертову дверь, идиот, – сказал он. – Они тебя увидят.
– Кто вы? – спросил второй, закрывая дверь.
Но он знает, подумал невысокий. Или, по крайней мере, подозревает. Мы ведь похожи, нужно быть слепым, чтобы не увидеть этого. К тому же я это проделываю не в первый раз, так что знаю: все он прекрасно понимает. Или начинает быстро понимать. Он воспротивился искушению поддразнить этого человека, смутить его. У него все еще оставалось несколько мгновений, чтобы сделать это. Но он не мог себе позволить тратить время на шутки.
– Я – это ты, – сказал он. – Из будущего. Неужели тебе надо это объяснять?
– Нет, не надо, – раздался ответ несколько секунд спустя.
– Тогда давай, толки́ одуванчики. Мы не можем терять ни секунды.
– Но скажи мне, – проговорил великан, продолжая разглядывать его, хотя вдруг и начал все прекрасно понимать. – Скажи, что тебе известно.
– Ты сейчас все узнаешь, только уже начинай толочь эти одуванчики. И слушай. До определенного момента все будет идти хорошо. Ты доставишь эликсир куда надо, правда, не без проблем. Вот молодец, ты перестал пялиться на меня и взялся за дело. Ты знаешь, как это делать – не в первый же раз. Того эликсира, что есть, недостаточно; ты это и сам понимаешь.
– Нужно нарвать еще. Ты, конечно, прав. Я сейчас же пойду за ними.
– Нет, никуда ты не пойдешь. На тебя будут обращать внимание, как если бы ты был бегемотом. К тому же мы ведь уже начали. Толчем, да? Ты попадешь туда, куда собираешься, иначе меня бы не было здесь, разве не так? Если нам о чем и следует беспокоиться, так это обо мне. И еще о Дженсене.
– Конечно, о Дженсене. Он упустил свой шанс, да? Я сожалею, что занялся формулой и предоставил беднягу доктора самому себе. Это его и подвело.
– Неужели ты думаешь, что я не знаю, о чем ты сожалеешь? Что тебе нужно рассказывать мне о своих сожалениях? Ничто не отнимает у меня столько времени, как попытки не думать о твоих сожалениях.
– Я ни черта не вижу без очков. Мы должны были это предвидеть.
– Мы много чего должны были предвидеть, но не предвидели, правда? Новые сожаления. Но с некоторыми из них мы покончим еще до того, как завершим наше дело, сам увидишь.
Они в четыре руки натолкли одуванчики со смолой, промыли кастрюлю океанской водой.
– Наконец-то! – воскликнул высокий, когда эликсир в кастрюле обрел цвет и начал закипать. Воздух стал насыщаться его ароматом, к которому примешивался запах океана, приносимый ветерком, проникавшим внутрь через потрескавшиеся оконные рамы.
– А разве могло быть иначе? Ведь я же здесь, разве нет? Шшшш! Какой-то шум за окном.
Маленький человек, волоча ноги с закатанными брючинами, подошел к двери и распахнул ее. Снаружи под перечным деревом стояла, погрузившись в раздумия, девушка. Она пришла в себя и посмотрела на него не без удивления, словно узнав. Он улыбнулся ей, в конечном счете, выводить ее из себя не имело смысла; они пока еще не могли допустить, чтобы их обнаружили.
– Кто вы? – спросил он, предполагая, что ее интерес к ним неслучаен.
– Я… Хелен, – сказала она. – Извините, что поедала вас глазами. Вы так похожи на одного моего друга. Это просто поразительно, правда.
– Неужели? И как его зовут?
– Джек, – ответила она и развернулась, собираясь уходить.
Она была испугана, он это видел. Но она знала Джека. Он не мог ее отпустить, но и бежать за ней он не мог.
– Постой! – крикнул он. Но она уже бежала. – Скажи Джеку, пусть попробует Летающую Жабу! – прокричал он. – Пожалуйста. – Эти слова были сказаны не для того, чтобы остановить ее, но, возможно, они могли возыметь нужное ему действие. Он хотел оставить послание, сделать нечто большее, чем шепнуть Джеку в ухо, но чертов кот все испортил. Однако времени исправить ситуацию не было. Они должны приготовить новую порцию, вскипятить, налить в пузырек и исчезнуть.
Прошло еще более часа, когда снаружи началась потасовка. Было уже темно, дождь то шел, то прекращался. Раздались крики, послышалась возня.
– Это твой, – сказал маленький.
Большой спал, положив голову на стол. Он сказал, что вздремнет чуток, и уснул, предоставив кипячение своему меньшему напарнику. Теперь он, вздрогнув, проснулся.
– Что?
– Один из твоих. – Послышался новый крик, а за ним – жуткие ругательства. Высокий прыгнул к двери. Кто-то ночью попал в беду. Дело это к нему не имело отношения, но он не мог не вмешаться.
Маленький знал это не хуже большого. Он вздохнул, вспоминая удар по голове, который он вот-вот должен получить. Он нащупал у себя на голове шишку, которая образовалась после этого удара, а когда дверь распахнулась, сказал:
– Осторожнее! Там, за дверью, ты увидишь кое-кого знакомого тебе – Харбина. Я в этом не сомневаюсь. Возьми это с собой. Меня ты больше не увидишь. Никогда.
Он протянул большому пузырек эликсира с завинченной крышечкой. Эликсира было немного, но достаточно, чтобы вернуться, так сказать, в поезд, на вокзал. Вместе с пузырьком он передал ему крохотную бутылочку с пробкой. Размер этой бутылочки, тоже содержащей эликсир, отвечал размерам мыши, если только мыши склонны таскать с собой бутылочки с эликсиром.
Великан засунул и то, и другое в карман, распахнул дверь, удивленно оглянулся на своего компаньона и кивнул на прощанье. После чего вышел в дождливую ночь и исчез.
У Хелен не было никакого желания бродить по холмам с Джеком и Скизиксом. Ни малейшего. Волшебные земли ничуть ее не влекли. Она была совершенно довольна тем местом, в котором находилась. Ну, почти совершенно.
Но насчет Скизикса Хелен не была так уж уверена. Скизиксу иногда требовался кто-нибудь, чтобы приглядывал за ним. В разговорах он был очень смел, но мисс Флис была злобной и завистливой, и Скизикс всегда был легкой добычей. Он стал для Хелен почти братом, был ей близок как никто другой. Но два года назад он влюбился в нее, создав между ними напряженность. Или решил, что влюбился; ей тогда пришлось положить этому конец. Потом он влюбился в Элейн Поттс, дочь пекаря. Элейн Поттс конца этому не положила, хотя временами и делала вид, что Скизикс ей совершенно безразличен.
Хелен узнала всю правду об Элейн Поттс, когда они зашли в пекарню. И это ее тоже не удивило. Скизикс принадлежал к тому сорту простых людей, которые становятся все менее и менее простыми, когда узнаешь их поближе. Хелен нравились такие превращения. Один из ее любимых авторов написал, что красивых женщин нужно сохранять для мужчин, лишенных воображения. То же самое можно было сказать и о мужчинах – вернее, о по-настоящему красивых мужчинах. Скизикс имел одно из таких интересных лиц, которое предположительно было обречено никогда не стать красивым, но станет – как это говорят? – привлекательным. Вот как говорят. Его лицо принадлежало к тем лицам, которые легко рисовать, если художник поймет, что именно делает это лицо таковым.
Элейн Поттс, казалось, почувствовала это. Она была той же породы, хотя и не знала об этом. Именно это отчасти и привлекло к ней Скизикса – ее незнание.
Джек никак не подходил на роль брата, никогда не подходил. Он был по-своему странным парнем: смотрел со своего чердака в подзорную трубу, бродил по лесу, собирал стеклянные бутылки и старые книги. А теперь этот его эликсир; он отобрал его у мыши, сказал он. Или у крохотного человечка, одетого, как мышь. Это было очень похоже на Джека.
Хелен улыбнулась. Главная улица была почти пуста. Все отправились в луна-парк, решила Хелен. Только один рыбак сидел на причале и что-то лениво строгал ножом. Ветер задувал по центру улицы, нес старую пожелтевшую газету по воздуху, подбирал лежащие листья. Хелен внезапно стало одиноко. Она пожалела, что не пошла вместе с Джеком и Скизиксом, даже подумала, не повернуться ли ей и не догнать ли их. Но она даже не догадывалась, где их теперь искать. Джек был хорошей компанией. Жалко, что он такой одиночка, настолько погружен в себя, хотя именно это в какой-то мере и делало его таким интересным. Интересным, подумала Хелен. Какое отвратительное слово для такого свойства.
Она увидела мастерскую таксидермиста. Они втроем – Джек, Скизикс и она – проникли туда как-то вечером и украли набитую обезьянку, которую потом отдали Ланцу. Ей это воспоминание долго не давало покоя, но то случилось уже два года назад, и поеденные жуками животные продолжали сидеть там без дела. Таксидермист Райли умер. Этим утром он «явился» в луна-парк, по крайней мере, такие она слышала разговоры. Райли без умолку твердил о качестве стеклянных глаз, никак не мог остановиться, пока в лицо медиума не плеснули холодную воду, заставив таксидермиста умолкнуть. Но сейчас в мастерской горел свет – где-то в глубине, слабый такой свет, будто кто-то зажег свечу.
К ней это, конечно, не имело никакого отношения. У нее были занятия поважнее, чем интересоваться горящими свечами. Джек и Скизикс, вероятно, попытались разобраться с этим, если проходили мимо, а кончилось это, вероятно, тем, что какой-то бродяга бросился вдогонку за ними по проулку. Они расследуют все, что попадется им на глаза. Скизикс этим днем пришел домой в хорошем настроении, хвастался своими находками, был полон всевозможных теорий, прищелкивал языком и качал головой, жалея, что Хелен не было с ним. «Чем она вообще занималась?» – спросил он с напускным интересом. Потом он одобрительно кивал на все ее художественные творения, говорил что-нибудь умное по их поводу, а потом вздыхал. Потом он принимался бахвалиться и корчить рожи в ответ на предполагаемые рожи Хелен. Но Хелен никаких рож, конечно, ему не корчила. Она полностью его игнорировала.
Она поймала себя на том, что прошла уже полпути до задней двери в мастерскую таксидермиста, и теперь подкрадывается к ней на цыпочках. Она не хотела возвращаться домой с пустыми руками и решила в одиночку организовать себе приключение, а потом бросить его в физиономию Скизиксу.
Окна, выходящие во двор, были пыльными и тусклыми, заклеенными изнутри газетами. Заклеили их тысячу лет назад, и газеты здесь и там высохли и пожелтели, кое-где отслоились от стекла.
Она посмотрела на реку в обе стороны – никого. Рыбак на причале отсюда не был виден. Она подошла к мастерской сзади, морщась при звуках гравия и мусора под ногами. Внутри горел свет. Она увидела комнату в разрыве газеты, приклеенной к окну. Пригляделась, затаив дыхание, прищуриваясь, чтобы было лучше видно в сумерках интерьера.
На полу валялись несколько набитых игрушек, половина из которых была почти не видна в тени. Она разглядела только голову медведя, спинной плавник акулы, несколько выложенных в длинный ряд кальмаров с луноподобными глазами, они словно проплывали в потоке над рифом в открытом море. Потом она увидела шевелящуюся руку. Человек в халате художника работал, сидя на скамье. Все же горели в комнате не свечи – комнату освещал огонек в печи, на которой стояла кастрюля с каким-то варевом. Хелен, вздрогнув, поняла, что тяжелый запах океана и смолы все же надул не ветерок с моря, этот запах происходил из комнаты, в которую она смотрела сквозь разрыв в газете на стекле.
В комнате находились два человека – не один. Хелен, разглядев их получше, поняла, что тот, на котором рабочий халат, ростом значительно превосходит другого. Теперь, когда Хелен пригляделась, ей стало ясно, что халат для него маловат. Он работал – растирал что-то, – сидя на скамье. Он был самым высоким из людей, каких видела Хелен, – не меньше семи футов, а может быть, и больше. Он, словно страдая от страшной близорукости и потери очков, наклонялся к плодам своих трудов, так что его от них отделял какой-нибудь дюйм. Другой человек помешивал содержимое стоящей на огне кастрюли. Он явно был карликом, а не казался таковым рядом с гигантом, трудившимся рядом с ним, ведь его голова не доходила даже до высоты скамейки. Чтобы помешивать варево в кастрюле, ему пришлось залезть на табуретку, и одежда на нем была на несколько размеров больше, чем ему требовалось, рукава и брючины ему пришлось закатать. В мастерской таксидермиста было слишком темно, чтобы разглядеть подробности, но эти двое вполне могли быть братьями, даже близнецами.
Как ей следовало поступить? Как поступили бы на ее месте Джек или Скизикс? Она могла бы просто уйти, но тогда ей не удастся поведать им свою историю. Она будет рассказывать то, что видела, во всю меру своих способностей, но когда подойдет к концу, Скизикс спросит: «И что ты сделала потом?» Она на это ответит: «Ничего, я вернулась домой». Нет, это не годится. Запах смолы и океана неожиданно был заглушен резким запахом одуванчиков. Пузырилась и шипела жидкость в кастрюле, над которой теперь поднимался зеленоватый пар, рассеивался по всей комнате, и запах эликсира, эликсира Джека, утяжелял воздух.
Хелен отпрянула от окна, прижавшись спиной к стволу перечного дерева. Ее глаза подернулись туманом эликсира, ее переполнили грусть и тоска по всем местам, где она так хотела побывать в жизни, но не побывала, по всем замечательным местам, в которых она была и которые была вынуждена покинуть, по всем местам, которые она хотел увидеть, но так и не увидела. Перед ее глазами возникло скоротечное видение холмистой местности в окне железнодорожного вагона, и она ухватилась рукой за ветку дерева, испугавшись, что сейчас от головокружения упадет в траву. В ее ушах слышались звуки океанских волн, накатывающих на берег, стук колес по рельсам на железнодорожном мостике, и на какое-то короткое мгновение ей показалось, что она стоит на железнодорожных путях на крутом берегу и машет уходящему поезду, мужчине и женщине, которых не знает и которые машут ей в ответ с того места, где стоят в последнем вагоне. Через мгновение они уменьшились до размеров точек на бескрайнем ландшафте и исчезли из виду.
Она вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. Смотрел на нее маленький человечек. Он распахнул дверь, выходящую во двор, и улыбался ей. Она отпустила ветку дерева, тряхнула головой, чтобы прогнать туман из головы, и улыбнулась в ответ, хотя в ее улыбке и чувствовалось беспокойство. Его лицо показалось ей странно знакомым.
– Кто вы? – спросил он.
Их встреча продолжалась не больше минуты. Он был так похож на Джека, и она почувствовала необходимость сказать ему об этом, но больше ей сказать было нечего. Ей не нравились такие вещи. Ей ни к чему было говорить со странно одетым человеком в дверях заброшенной мастерской таксидермиста.
– Постой! – крикнул он, когда она развернулась и побежала. Он вышел в тень дерева и прокричал: – Скажи Джеку, пусть попробует Летающую Жабу!
И она исчезла – завернула за угол мастерской, выбежала на Главную улицу, по которой быстрым шагом направилась к дому мисс Флис, вошла через заднюю дверь, стараясь не шуметь и размышляя на ходу о «Летающей Жабе». Может быть, Скизикс поймет, что это значит. Или Джек. В конечном счете, ведь именно Джеку просили ее передать эти слова. Она и прибережет их для Джека, которому их таинственность наверняка понравится.
Она поднялась по чердачной лестнице, протиснулась в комнату наверху, заперла за собой чердачный лючок и, оглядевшись, увидела в полутьме посасывавшего палец Пиблса. Книга миссис Лэнгли лежала, открытая, на столе, словно он читал ее. Полотно, лежавшее на мольберте, было разрезано, разодрано перочинным ножом, а сам мольберт перевернут. Ее коробка с красками лежала на полу вместе кисточками и тюбиками, вместе с мелками, все было разбросано, притоптано.
Хелен остановилась и замерла. Она подалась назад к люку, но не отважилась его открыть. Пиблс смотрел на нее с глуповатой ухмылкой, которая словно говорила, что он с удовольствием скинет Хелен с лестницы, если ему предоставится такой шанс. Ее обуяла неожиданная ярость. Этот маленький грязный негодяй прикасался к ее вещам, расшвырял их по комнате. На полу перед ним лежал керамический кувшин с несколькими веточками, с десяток серных спичек и нечто, похожее на куриные потроха. Скизикс и Джек говорили ей об этом.
– Я устал от тебя, – сказал Пиблс. Он чиркнул спичкой о ноготь своего большого пальца и принялся смотреть, как огонек подбирается к его коже.
– Ты и вполовину не устал от меня так, как устала от тебя я.
Спичка догорела до самой его кожи, но он и не шелохнулся и позволил язычку пламени обжечь его, будто ему это даже понравилось.
– Очень впечатляет, – сказала Хелен, снова посмотрев на погубленное полотно. – Почему бы тебе не поджечь свою рубашку и не сгореть вместе с ней?
– Я могу сжечь всех нас, – сказал он и зажег новую спичку, поднес пламя к растерзанному полотну. Оно вспыхнуло, и огонь стал распространяться, поедая недописанную картину, вспыхивала засохшая краска.
Хелен сделала полшага к мольберту. Картина уже была уничтожена, но Хелен это мало волновало. Ее волновал дом. Пиблс вполне может сжечь их всех в точном соответствии со своими словами. Но она остановилась. Она не даст Пиблсу того чувства удовлетворенности, которое он испытает, видя, как она гасит пламя. К тому же он, вполне вероятно, отчасти брал ее на испуг. Он слишком много говорил. Пытался напугать, произвести впечатление. Очки на нем сидели косо, волосы были растрепаны, и если бы до этого дошло, она могла бы избить его до потери сознания. До одного из подсвечников она легко могла дотянуться. Она могла бы схватить его и убить Пиблса одним хорошим ударом, потом скинуть его вниз. При этой мысли ее сердце забилось сильнее, она почувствовала, как дрожь охватывает ее тело. Она ненавидела такие вещи.
Пиблс ухмыльнулся, глядя на нее.
– Испугалась?
Хелен ничего ему не ответила. Она пристально смотрела на него, словно пытаясь понять природу его необычного поведения. Таким взглядом можно было свести его с ума. Она уже опробовала на нем этот взгляд, давая таким образом понять ему, что прекрасно осознает его прискорбное безумие, «видит его насквозь», как сказал бы Скизикс.
Пиблс смотрел на свой новый палец, неуверенно шевеля им. Этот палец вырос из его ладони как-то наперекосяк, как отросший луч морской звезды. Его улыбка на мгновение сникла. Он чиркнул еще одну спичку, нагнулся и поджег веточки в кувшине, раздул пламя и бросил туда птичий потрошок – то ли желудок, то ли печень. Потом вытащил серебряную иголку из своей куртки и проколол свой новый палец, протянул руку Хелен, чтобы она увидела. Она смотрела на него с каменным лицом. Он проколол палец еще раз, потом еще и еще. Кровь из него не текла. Он ухмыльнулся, словно гордясь собой, и проколол соседний палец, потом сдавил его, держа над кувшином, но ничего не произошло. Следующий прокол тоже не дал никаких результатов. И тогда, обуянной внезапной яростью, он принялся колоть как попало все свои пальцы, но в них, казалось, не было крови. На его лице мелькнуло выражение изумления и страха, но быстро превратилось в неожиданное выражение отвращения и отчаяния. Он вонзил иглу в ладонь, выдавил капельку крови на обгоревшие веточки.
С шипением и шкварчанием из веточек поднялось облачко дыма, сгустилось над кувшином, принялось вращаться и словно пульсировать в неподвижном воздухе чердака. Потом стали образовываться неотчетливые формы. Воздушные картины пустились перед ней в пляс: овца с раной в шее, голова насекомого, виселица с повешенным человеком со связанными руками. За этими фигурами она видела ухмыляющееся лицо Пиблса. Ужас охватил Хелен, лицо выдало ее страх. Она кинулась вперед, пинком отбросила дымящиеся веточки к стене и принялась затаптывать их.
Пиблс удивленно вскрикнул, потом вскочил и, бросившись на нее, вонзил иглу в ее предплечье. Хелен вскрикнула и отскочила в сторону, хотя боли и не ощутила. Игла застряла в мощном шве ее куртки, и когда Хелен метнулась в сторону, игла выскользнула из руки Пиблса. Его словно начало корчить от ярости. Он стоял с открытым ртом и будто ощупывал зубы языком. Его грудь вздымалась. Он взял еще одну спичку, неудачно попытался зажечь ее о ноготь, потом вытащил из кармана рубашки коробок, выкрикнул проклятие и трясущимися пальцами чиркнул спичку о терку.
Хелен теперь находилась не рядом с люком, она стояла у окна, выходящего на улицу. Отсюда дотянуться до подсвечника она не могла. Полотно на полу сгорело дотла. Она огреет Пиблса стулом – вот что она сделает. Она разобьет стул в щепки о его маленькую голову. Она…
Но прежде чем успела сделать хоть что-то, он поднес спичку к видавшей виды муслиновой занавеске. Занавески – одна, другая, третья сразу же занялись пламенем. Он попятился к люку, на ходу зажигая новую спичку и оглядывая комнату в поисках еще чего-нибудь горючего. Он увидел подранный угол скатерти, накинутой на стол, стоящий на краю мебельной свалки. Пиблс поднес спичку к скатерти, дождался, когда пламя заплясало на столешнице, принялось облизывать ножки стула, стоявшего на ней. Он внезапно нагнулся, злобно усмехнулся Хелен и потянулся к задвижке на люке. Он собирался оставить ее здесь. Он собирался спуститься, запереть люк снизу и оставить ее здесь.
Хелен взяла стул, на котором он только что сидел, подняла над головой и швырнула в него. Он легко увернулся, на удивление легко, словно кто-то выхватил его с траектории, по которой летел стул. Хелен развернулась, принялась срывать то, что оставалось от занавесок. Они обрывались, рассыпаясь искрами, а она кидала их на пол и затаптывала на них огонь. Потом она бросилась к столу, чтобы сорвать с него скатерть, прежде чем займется вся эта свалка старой мебели. Но в этом не было нужды. Скатерть поднялась в воздух и догорела над полом. Она выжала из себя огонь, как выжимают воду из стираного белья, а Пиблс стоял, ошеломленно глядя на происходящее, словно его ударили кулаком в живот. Он, подергиваясь, приподнялся на цыпочки, словно механический танцор, издал короткий, резко смолкший крик. Упавший стул вдруг поднялся в воздух, выровнялся и с громким стуком упал на все четыре ножки. Люк открылся с хлопком. Пиблс стоял, покачиваясь, у лестницы. Скатерть встряхнулась, как вытряхиваемый коврик, и сгоревшей кучей золы упала на пол, а Пиблс в этот момент словно помимо своей воли сделал шаг в пропасть – тряхнул головой, огляделся, а потом с криком исчез из видау упав на крутую лестницу внизу. Ему удалось в последний раз бросить на Хелен озадаченный и ядовитый взгляд, а потом она услышала стук его тела о ступеньки. Люк закрылся. Защелка скользнула на свое место, и чердак погрузился в тишину.
Хелен требовалась компания. Вернее, не так. Кто-то был здесь вместе с нею. Она почувствовала постороннее присутствие на чердаке и сразу же поняла, кто этот посторонний. Им была миссис Лэнгли. Миссис Лэнгли ничуть не хотела видеть, как Пиблс сжигает дом. Горящая скатерть привела ее в ярость, и она сбросила Пиблса вниз по лестнице, как мешок с апельсинами.
Хелен сразу же захотелось привести все в порядок, подобрать останки скатерти и поставить стул на прежнее место на столе, собрать разбросанные краски и мелки. Но она не отважилась. Может быть, лучше было дать миссис Лэнгли немного остыть – пусть она сама сделает следующий шаг. Но ничего не происходило. Хелен ждала. День клонился к вечеру, и чердак погружался в темноту. Наконец она нагнулась и подобрала коробок спичек Пиблса. Коробок лежал на полу, куда и упал, когда миссис Лэнгли дернула Пиблса за волосы. Хелен предполагала, что спички исчезли, испарились в воздухе, разлетелись по доскам пола. Но они остались там, куда упали. Она зажгла свечи в подсвечнике и очень аккуратно поставила его на стол. Ее сердце уже перестало бешено колотить по ребрам. Ей стало лучше, когда она избавилась от Пиблса. Она, насколько это было возможно, дружила с миссис Лэнгли, а с Пиблсом – никогда, хотя было время – и с ним пыталась подружиться. Пиблс ей не позволил этого даже много лет назад, когда такая дружба была вполне возможна.
Она подняла стул, прошла с ним по комнате к столу, оглядываясь на ходу и будучи чуть ли не убеждена, что с нею может случиться что угодно – может появиться призрак, может застонать из темного угла голос, отделенный от тела. Она подняла с пола кусочки мела, тюбики с краской. Коробка, слава богу, не была разломана. Но пару кисточек он сломал, а заменить их она могла только через Сан-Франциско. Может, помогут немного клея и ленты…
По каким дурным причинам, недоумевала она, Пиблс решил удовлетворить свои злобные наклонности за ее счет? Зачем уничтожать ее вещи? Из спортивного интереса? Она покачала головой, а потом охнула от удивления, увидев серого кота, который с мяуканьем вышел из тени щипца. Он остановился в сумеречном свете, который еще пробивался в окно, потом свернулся в шар и почти сразу же уснул. Из дальнего угла донеслось новое мяуканье, и появился еще один кот, на сей раз черный, понюхал воздух. Третий кот неожиданно материализовался на столе рядом с подсвечником: только что там никого не было, и вдруг возник этот кот, взялся неизвестно откуда.
Ни одного из этих котов Хелен не знала, и у нее возникло оправданное подозрение, что и никто другой из обитателей дома их не знает. Раздался птичий щебет. В пыльной латунной клетке, торчащей из мебельного завала, чирикала канарейка призрачного серого цвета и сидела на жердочке, прикрепленной к прутьям клетки обрывками веревки. Появился четвертый кот и тоже из ниоткуда, из воздуха.
Рука Хелен снова задрожала. Она закрыла свою коробку, поправила мольберт, потом разгладила волосы на голове и куртку. Она услышала первые слабые звуки чьего-то тихого пения, и несколько секунд ей казалось, что это напевает мисс Флис, нарезая внизу на кухне капусту для щей. Но Хелен тут же вспомнила, что мисс Флис редко поет или мурлычет себе под нос. Значит, подумала Хелен, она слышит что-то иное. Серебряно-белый свет загорелся у люка, он, казалось, висит в воздухе и вращается, как один из колдовских фокусов Пиблса, словно кто-то бросил горсть светящихся мелков в миниатюрный вихрь. И Хелен, поняв, что видит материализацию миссис Лэнгли, приготовилась к общению с ней. Вообще-то она так и не свыклась с мыслью, что можно водить компанию с призраками. Миссис Лэнгли никогда прежде не вмешивалась в ее дела, и она, Хелен, господь знает, не докучала миссис Лэнгли, ну, разве что изредка перекидывалась несколькими словами и все.
Светящаяся пыль закружилась вверх, к коньку крыши, а потом неожиданно упала, как тяжелый туман. И перед ней предстала миссис Лэнгли. Поначалу она просто напоминала пелену, подсвеченную луной, потом, как город над Мунвейлскими холмами, стала постепенно приобретать более материальные свойства, пока перед Хелен не появилась седая, согнутая, закутанная в шаль старушка в домашних тапочках. Она улыбнулась Хелен.
– Ты видела Джимми? – такими были ее первые слова.
Хелен моргнула.
– Нет, не видела. А должна была?
Старушка прищурилась. Быстрыми, короткими, паралитическими движениями покачала головой.
– Он мог заглянуть с другой стороны. Джимми мог. Он всегда заглядывал. Я должна была оставить ему под мостиком у бухты кое-какую одежку. А в этом году опоздала. А так я всегда стараюсь сделать это заранее.
Хелен кивнула и улыбнулась. Она понятия не имела, о чем говорит миссис Лэнгли. Хелен слышала говорящих призраков всего раза два за всю жизнь, и их слова имели мало смысла. Один призрак повторял таблицу умножения до восьми раз, а потом, исполненный гордости за себя, любимого, уходил. Она никогда не знала, чего ждать от призраков.
– Это вы сбросили Пиблса с лестницы? – спросила Хелен.
– Так его зовут? Это имя похоже на камушки, правда? Очень уродливые маленькие камушки. Он заслужил того, чтобы сбросить его лестницы. Он заслужил даже большего, позволю себе сказать. Посмотрела бы ты, что он выделывал перед твоим появлением. Позорище. Он больной, вот что я скажу. Мне пришлось прятать котов, вот бедняжки, и я ведь еще не взяла с нами Пити. Один только господь знает, какое впечатление могло все это произвести на него.
Хелен предположила, что миссис Лэнгли спутала Джимми и Пити, кто уж они такие. Но, как вскоре выяснилось, Пити был канарейкой и пострадал от гнусного поведения Пиблса, так как Пити пришлось оставить. Хелен не знала, что и подумать. Она не знала, что сказать, но и молчать было невежливо. Она хотела было погладить серого кота, но ее рука просто прошла через него.
– Я читаю вашу книгу, – сказала Хелен. – Очень милая книга, правда. Прекрасные иллюстрации.
– Да, так оно и есть, – сказала миссис Лэнгли и села на стул. Серый кот запрыгнул ей на колени. Хелен недоумевала, почему миссис Лэнгли не проваливается через стул… и уж тогда почему она не проваливается через пол.
– Вы сами все это рисовали? – спросила Хелен и тут же вспомнила: нет, рисунки имели другого автора, и он назывался в книге.
– Нет, – сказала миссис Лэнгли, гладя кота. – Рисунки делал Джимми. А потом он уехал… Но он вернется, и ему эта одежда понадобится. Нет ничего забавного в том, что у человека нет смены одежды, когда одежда, которая на тебе, растет, как хмель. Будь хорошей девочкой и отнеси для меня одежду Джимми в бухту. Я совсем старуха стала.
– Не такая уж вы и старая… – начала было Хелен, собираясь сказать старушке что-нибудь приятное, но миссис Лэнгли строго посмотрела на нее и оборвала:
– Ты ничего в этом не понимаешь, юная леди. Я старше, чем ты можешь вообразить, гораздо старше тебя. И то, что я говорю, не должно, думаю я, подвергаться сомнению со стороны юной девицы. Я понятия не имею, сколько мне лет. Я счет потеряла своим годам. В прошлый солнцеворот одежду туда относил старый друг Джимми, но потом он пропал, хотя и не должен был пропадать. Мы с ним были близкими друзьями. Его очень интересовало то, что я пишу, но он был такой невезучий. Я боюсь, что он тоже ушел на другую сторону. И по таким же печальным причинам. Иначе он был бы здесь, как я уже сказала. Но этот его уход вполне понятен. Я помогла ему, ведь так? Я ему сказала, что можно замешивать, а что лучше не трогать. Может быть, ты его знаешь.
Хелен пожала плечами.
– Может быть. Как его звали? Это так давно было – вряд ли я помню, если вы говорите, что он был здесь в последний раз в прошлый солнцеворот.
– Ларс Портленд. Ты тогда была совсем маленькой девочкой, да? Сундучок стоит за шкафом.
Хелен кивнула, ее смутила резкая перемена темы разговора. Ларс Портленд! Что это значило, черт побери? Знал ли об этом Джек? А Скизикс? И они ничего ей не сказали. Она убьет их обоих. За шкафом и в самом деле стоял дорожный сундучок. Хелен его видела. Но сундучок был заперт на замок, а потому она не могла заглянуть внутрь, хотя ее и снедало любопытство касательно его содержимого. Ни Скизиксу, ни Джеку она ничего не сказала, потому что они захотели бы его открыть, а Хелен не считала, что у них есть право залезать в сундучок миссис Лэнгли. Еще хорошо, что мисс Флис о нем не знала, она-то давно бы его взломала ломиком. Мисс Флис как-то раз нашла стопку старых газет, они были спрятаны под чердачной лестницей, и она часами разрывала их на части постранично, потому что вбила себе в голову, что там, в газетах между страниц, спрятаны деньги. Старики умели это делать, говорила она, прятать денежки. Но ничего в той стопке, кроме газет, не обнаружилось, а потому она впала в неистовство, оставила их в тот день без ужина, сказав, что ей было отказано в получении ее законного наследства, и теперь она не может себе позволить кормить неблагодарных детей.
Мисс Лэнгли медленно кивнула ей и показала тонким пальцем общее направление, в котором следовало искать сундучок.
– Ключ спрятан под ручкой с правой стороны, если смотреть на него спереди, и с левой, если от него отвернуться. Но если отвернуться, то ничего не увидишь, верно? – Она замолчала словно в ожидании ответа.
– Верно, мадам, – сказала Хелен.
– Хорошо. Ты проницательная молодая девица. Я и сама когда-то такой была. Поэтому-то я и позволила тебе занять этот чердак. Там, внизу, есть женщина. Как ее зовут?
– Мисс Флис, мадам.
– Очень жаль.
– Да, мадам.
Хелен ждала продолжения. Миссис Лэнгли сидела, седая, погрузившись в размышления и опершись подбородком о ладонь. Хелен некоторое время пребывала в испуге – боялась, что у старушки кончился завод, как у часов. Такое случалось иногда в луна-парке с призраками, общавшимися посредством медиумов, словно разговор с живыми людьми казался им прежде, в начале, неплохой идеей, но потом они понимали, что ничего хорошего из этого не выйдет, и потому выбивались из сил и в какой-то момент отключались, их голоса смолкали.
– Сундучок, мадам.
– Ты видела Джимми?
– Ни разу. Но теперь буду внимательней. Я в последние несколько дней видела несколько странностей, если хотите знать. Не удивлюсь, если увижу и Джимми. Как он выглядит?
– Он будет голый, как рыба, – сказала миссис Лэнгли, немного оживившись теперь, когда разговор вернулся к Джимми.
Хелен не знала, что на это сказать. Да, в таком виде узнать его будет нетрудно, но вдруг ни с того ни с сего выискивать его в толпе вовсе не казалось ей хорошей идеей.
– А почему он будет голый, как рыба? – выдавила она из себя.
– Ну, может быть, он и не будет голый, ведь может?
– Надеюсь, да, конечно. Вы поэтому хотите, чтобы у него была смена одежды?
Миссис Лэнгли внимательно разглядывала ее несколько секунд.
– А разве нет причин получше? – спросила она наконец.
– Нет, конечно. Точно нет. Мне ни одна в голову не приходит. В данных обстоятельствах ему нужна смена одежды, разве нет?
– Конечно, нужна. И ты ему отнесешь эту смену. В бухту, положишь под железнодорожный мостик. Вдоль стены там горка камней. Он выйдет из океана. По крайней мере, я так думаю. В первый раз он пришел через норку суслика, но ему это не понравилось. Слишком – как это слово? – «подземно», так он, кажется, сказал. Слишком по-кротовски. А он кротов ненавидел. Это был его единственный недостаток, если хочешь знать правду. А я к кротам хорошо отношусь, как и ко всему. Все дело в том, с чем сталкивается кротовый нос, если хочешь знать мое мнение, с которым Джимми не мог согласиться. А еще у них другие ноги. Господь дал им ноги от какого-то другого зверька – один бог знает какого.
Хелен кивнула, не зная, что сказать на это.
– А кто такой Джимми? – спросила она; вопрос ничем не хуже других.
– Так он же был моим мужем, дитя мое. Ты читала мою книгу. Твой молодой человек позаимствовал ее у меня на время, я верно говорю?
– Да, – начала Хелен. – То есть мой друг Джек позаимствовал эту книгу у вас. Но я сама попросила его сделать это. Он избавил меня от ползания по полу вон туда, чтобы достать ее. Нельзя сказать, что он совсем уж мой «молодой человек». Он… просто Джек. Живет у мистера Уиллоуби.
– Просто Джек, – невозмутимо повторила миссис Лэнгли и кивнула. – Просто Джек. – Она зажмурила один глаз, другим посмотрела на Хелен. – У меня такой «просто Джимми» был много лет. А потом я поняла, что он гораздо больше, чем просто Джимми. Он рисовал, как и ты. У него это получалось лучше, но он был старше, да? Когда он занялся рисованием профессионально, он уже был развалиной – друзья из Сан-Франциско виноваты. Все они носили экзотические шляпы и слишком много пили шампанского, и у всех у них был «артистический темперамент», а это, конечно, означает, что они могли вести себя как идиоты и как дети, и им это сходило с рук. Ах, бедняга Джимми, бедняга Джимми. Он был не так плох, как худшие из них, но и не так хорош, как лучшие. Но разве бывает иначе?
Хелен задумалась на секунду, спрашивая себя: неужели обязательно должно быть иначе. Для нее это походило на математический пазл. Но миссис Лэнгли явно и не ждала от нее никакого ответа. Ее философские мысли не подлежали оспариванию. Хелен вдруг вспомнила, кто такой Джимми. Это был Джеймс Лэнгли, человек, который иллюстрировал книгу миссис Лэнгли. Замечательные картины волшебной земли были творениями его кисти, плывущие облака, наброски ландшафтов, пастельные цвета вечера, переходящие в сумрак.
– И куда он пропал, ваш Джимми?
– Куда? Так он же в солнцеворот отправился на другую сторону, мое дитя. Много лет назад. Постой-ка. Пять раз по двенадцать это будет… сколько? У меня с цифрами плохо. Два раза он возвращался. В первый раз через нору суслика, как я уже сказала. Коты чуть его не сожрали, когда он вылез. Он весь был в земле, в веточках, и в первую ночь уснул в гостиной, надев бог знает сколько свитеров, как куколка. Около двух часов он вырос из этих свитеров и разорвал их на груди, а потом упал на пол, словно сломал себе бедро. Но на следующее утро он был в полном порядке. Он ходил уже как высокий человек, от карлика в нем ничего не осталось.
А потом, двенадцать лет спустя, он снова отправился на другую сторону, а когда вернулся, то вернулся морем. Я, конечно, скучала по нему, но он был бродягой, которого невозможно привязать, так он мне сказал. Его полотном был весь мир, и он намеревался исписать это полотно целиком. Он был ужасным романтиком, это я про Джимми говорю. Как бы там ни было, но его возвращение во второй раз по морю привело к самому удивительному совпадению. Я шла по берегу бухты, думая, что никогда больше не увижу его, и вдруг увидела его, он появился из водорослей, как бог. Уже, слава богу, наступил поздний вечер. Джимми был громаден. Представить это просто невозможно. Он оттуда каким-то образом вошел в океан, а потому у него было время уменьшиться в размерах, и его одежда задолго до его появления опала с него. Вид был ужасающий, уж ты мне поверь. Обрывки и кусочки его одеяния целую неделю прибивало к берегу, но, я думаю, нам удалось найти всё. Погода стояла отвратительная, так что народу на берегу почти не было, иначе никакой его одежды мы бы не нашли. Я не знаю толком почему. Я вроде бы помню этот его ужасный страх перед тем, что его одежда может вывести на него, что вся деревня будет его искать, чтобы выведать… тайну, наверно, так можно сказать. Мужчины были готовы убить ради этого, а то и что еще похуже. Но есть и другие, как Джимми, они бы никогда не стали.
Все Джимми этого мира ищут чего-то – какие-нибудь несколько нот чудесной музыки, которую они постоянно слышат у себя в ушах, и они уверены, что если будут слушать с достаточным усердием, то смогут уловить мелодию, запомнить ее и просвистеть в любое угодное им время. Но другие, – миссис Лэнгли покачала головой, подумав о других, – у них нет вообще никакой музыки, один лишь шум.
Этот твой парень с травами и серными спичками. Он… нет, словами не передать, на что бы он пошел. Но они впадают в отчаяние, и чем меньше они довольны своей судьбой, тем сильнее их отчаяние. Некоторые люди становятся просто одержимы ненавистью, правда? Я приглядывала за этой твоей мисс… как ты говоришь ее фамилия? Багс?
– Флис, – сказала Хелен.
– Да, конечно. Твоя мисс Флис. Я за ней наблюдала. Ты знаешь, что она разговаривает сама с собой – болтает что-то неразборчиво. Я думаю, она все ненавидит. Всех в равной мере. Она клянет свои волосы, и этот дом, и вас – детей, и погоду, и этот жалкий бульон, который готовит внизу на кухне. И она клянет саму мысль о том, чтобы приготовить что-нибудь повкуснее. Она одно ненавидит с такой же силой, как другое, а по-настоящему опасной ее делает то, что она не знает об этом. Помяни мои слова, дитя. Она даже малейшего понятия об этом не имеет. Как и твой парень со спичками. Они уверены, что и ты полна ненависти, что мир состоит из грязи. И это дает тебе преимущество. Они не могут тебя понять. Твои картины выводят их из себя. И то, что этот ваш, толстенький, любит поесть, тоже сбивает их с толку. И он часто смеется, верно? Все вы смеетесь от удовольствия. А это, вероятно, их совсем бесит. Они довольно опасны, но есть люди и похуже их, можешь не сомневаться. Они хотят пробить окно из этого мира, чтобы пробраться в следующий. Но они и его сломают. Они глупы. И это делает их невыносимыми, верно?
Хелен кивнула. Они и в самом деле были невыносимы. Она не узнала ничего такого, чего бы уже не подозревала сама. Но и подтверждение своих мыслей получить, так сказать, со стороны, тоже было неплохо. Она слишком много времени отдавала тому, чтобы казаться им веселой. Она знала об этом теперь и знала раньше. Но им от этого не было и никогда не будет никакой пользы. Их жизнь походила на существование машин, собранных слабоумными пьяницами. И все же быть веселой, прикладывать усилия было так же легко, как открыто объявлять войну. По крайней мере, так было когда-то. На сей раз Пиблс сильно ускорил события.
– Прошу прощения, мадам, – сказала Хелен. Миссис Лэнгли погрузилась в нечто подобное летаргии. Она словно парила на грани сна. К тому же она стала почти прозрачной, словно вместе с котами соскальзывала куда-то, почти ничего из своих проблем при этом не решив. – Одежда – она в том сундучке?
– Конечно, дорогая, – ответила миссис Лэнгли.
И вдруг сердце Хелен ёкнуло. Великан из моря. Джимми вернулся домой. Конечно же. Они ведь нашли его ботинок, разве нет? И очки, и запонку, и кристаллик из карманных часов. Одному богу известно, будет ли какое-то добро, если она скажет мертвой женщине, что ее живой муж вернулся с другой стороны. Но она не могла хранить эту новость в себе. Миссис Лэнгли внимательно слушала ее, наклонив голову, с надеждой в глазах. А потом покачала головой.
Это был не Джимми, сказала она Хелен. Джимми не носил очков. И часов у него не было. Никогда. Время для него не имело никакого значения. Он и его друзья-художники это особенно подчеркивали. Они всё знали про время, говорили они, и карманные или наручные часы не должны были их ограничивать. А запонки! Миссис Лэнгли не смогла сдержать смеха. Он и его друзья с юга презирали запонки. Они, вероятно, и манжеты ненавидели, если уж об этом зашла речь. Хелен нашла вещи какого-то другого человека. С другой стороны на сей раз пришел вовсе не Джимми.
Она секунду-другую не сводила взгляда с Хелен, словно предполагая, что та подняла этот разговор про запонки, чтобы не нести одежду Джимми к бухте, хотя и обещала сделать это. Но в этот момент Хелен встала и пошла за сундучком, почти непрерывно задавая вопросы миссис Лэнгли, так как опасалась, что та исчезнет, не объяснив про норы суслика, про Джимми, про «другую сторону» и все остальное. Их разговор мало что прояснил, он только сделал тайны еще таинственнее. Единственное, в чем появилась определенность, так это в том, что у Джека и Скизикса замечены те же странности, что запутали Джимми.
Хелен удалось немного растолкать мебель так, чтобы можно было вклиниться в пространство за шкаф к сундучку. Места за платяным шкафом было немного больше, чем перед книжным, так что ей не пришлось ползти по полу под столами и стульями, как Джеку. «Ее Джеку». Она смущенно улыбнулась, а потом, как ни старалась, не могла объяснить себе эту улыбку. Она нашла сундучок – старинное изделие из кожи и дерева с тяжелой крышкой на петлях. Она на секунду задумалась о правой и левой ручках, потрогала обе, поняла, что держит правую, которая словно сама приподнялась к ней в ладонь. Ключ и в самом деле оказался под правой ручкой, был подсунут под кожаный клапан.
– Я не понимаю про норку суслика, – сказала она миссис Лэнгли, засовывая ключ в скважину.
– Что такого ты не знаешь про норки сусликов, дитя? Когда мне было столько, сколько сейчас тебе, они были повсюду. Они изрыли своими ходами весь сад.
– А как Джимми мог попасть в такую нору?
Хелен откинула крышку и увидела внутри что-то вроде деревянной коробки без верха, коробка занимала приблизительно половину пространства сундучка, и в ней, как и говорила миссис Лэнгли, лежала мужская одежда и пара тяжелых ботинок.
– Почему он возвращался с другой стороны, дитя, я об этом уже говорила. Он ушел в то, что называл «сумерки», и нашел путь в другое время… Это довольно сложно для тех, кто полный профан в таких делах. Ты уверена, что ничего об этом не знаешь?
Хелен рылась в одежде, не зная, что ответить.
– Нет, – ответила она немного спустя.
– Ты что хочешь сказать – нет, не уверена или нет, не знаю ничего?
– Нет, не знаю ничего. Попробуйте мне объяснить. Я нашла одежду, она свернута в узелок. Она вся ему понадобится?
– Полагаю, что да. Ведь на нем ничего нет. Если он появится, то не сможет носить одежду, пошитую для гиганта. И для Мальчика-с-пальчика тоже. Но я сильно сомневаюсь, что он появится. Каждый раз, когда ему в голову приходила мысль убежать в кротовую нору, его пробирала дрожь. Я уверена, все дело в наросте у них на носу.
– Несомненно, – сказала Хелен. Она решила, что ей совершенно ясно, о какой одежде ведет речь миссис Лэнгли. Под ней находилось то, что в сумерках показалось ей обрывками и кусочками костюмов. Джимми это не понадобится, у него и без обнаружения кроличьего одеяния под камнями будет немало проблем.
– Наш мир – лишь один из многих, – сказала миссис Лэнгли, цитируя собственные слова из книги. Хелен закрыла крышку сундучка, слушая миссис Лэнгли. Когда он выбралась из-за шкафа туда, где горели свечи, миссис Лэнгли сидела на прежнем месте. Один из котов улегся у ног старухи, но, увидев Хелен, куда-то исчез.
– И сколько всего миров? – спросила Хелен.
– По большому счету всего один. Я написала об этом – как это сказать? – в переносном смысле. Когда пишешь книгу, появляется искушение приукрасить содержание. На самом деле в солнцеворот ты манипулируешь со временем. Джимми говорил мне, это похоже на железнодорожный поезд, точное сравнение, с остановками в пути, а каждая остановка – иная точка во времени. Запомни: все они на солнцеворот выстраиваются в линию.
– И Джимми «приходил с другой стороны» именно в солнцеворот?
– Ты и вправду умная девочка, – сказала миссис Лэнгли. – Но, кажется, твоя сильная сторона – живопись, верно? А ум и художественная натура редко уживаются между собой. Кто-то, вероятно, может сказать, что наоборот, но я постоянно видела: у Джимми от науки ум за разум заходит. Он говорил, что не позволит этому ограничивать его, как не позволяют и его друзья. И потому можно прийти к выводу, что здесь вращается миллион миров – правда? – если ты можешь переходить из одного в другой и каждый раз оказываться в каком-то новом месте. Или по меньшей мере в другом времени… Сейчас который час?
– Почти половина четвертого, кажется, – сказала Хелен.
– Отлично. Значит, здесь три тридцать, но кто знает, какое время на других остановках? Может быть, полночь. Одиннадцать тридцать пять. Четыре тридцать и еще чуток. Может, там на десять лет позднее, чем у нас, а может, на двадцать лет раньше. Кто-то из них затаился в каменном веке, я в этом не сомневаюсь. Это не имеет ни малейшего значения. Замечательно то, что ты путешествуешь вперед во времени и в то же время растешь. Ты знаешь, что вселенная расширяется – так говорит нам наука. А путешествуя назад во времени, ты уменьшаешься в размерах и можешь снова вернуться вперед, если будешь действовать быстро, через сусликову нору. Тогда ты «акклиматизируешься» – так Джимми это называл. Ты вдруг станешь одной из них. И к тому же здесь ты можешь встретить саму себя, живущую в полном неведении. Ты можешь постучать в собственную дверь и сказать что-нибудь умное, когда откроешь ее. И в это время одежда для тебя потеряет смысл. Она тебе будет не впору, если ты увеличиваешься или если уменьшаешься в размерах. И ты будешь от всей души благодарна тому, кто оставит несколько обрывков одежды где-нибудь, под каким-то камушком, разве нет? Ты прибудешь на приливной волне солнцеворота, или приползешь через сусликову нору, или просунешься через пещеру. Или залезешь в крону особо высокого дерева, потом передвинешься на ветку, которая протянулась в иной мир, – и вот тебе пожалуйста, ты уже перешла на другую сторону. А потом вернулась. Вроде того. Очень просто.
– А как вы переходите на другую сторону? – спросила Хелен. У нее голова от всех этих откровений, казалось, пошла кругом. У нее вдруг и сразу возникла тысяча вопросов. Она знала, что ответов в книге миссис Лэнгли ей не найти. Книга была чудесно озабочена вопросами, но вот на объяснения была скупа. – Что с этим луна-парком? – спросила она, не позволяя миссис Лэнгли начать ответ с первого вопроса. Старушка улыбнулась ей и только покачала головой, словно неожиданное любопытство Хелен показалось ей сродни детским вопросам.
Она начала говорить, вроде бы решив объяснить все, но в этот момент стук по люку чуть не выкинул Хелен с ее стула. За первым стуком последовал второй. Голос миссис Лэнгли сменился на шепот. Ее шаль превратилась в туман. На несколько мгновений от нее оставались одни туфли. Серый кот повис на спинке стула. Но потом туфли, кот и всё-всё исчезли.
Глава 10
Джек вернулся домой поздним вечером. Скизикс уже ушел к мисс Флис без него, собираясь заглянуть по пути к доктору Дженсену. Они перепачкались, устали и умирали с голоду – но больше всего их мучил именно голод, – и Скизикс знал, что ни малейшей надежды на еду в приюте у него нет. Он мог бы зайти к Уиллоуби, но ни Уиллоуби, ни Джек не принадлежали к той категории людей, у которых водится свежая еда. А Скизикс не хотел есть вчерашнюю курицу, или вчерашний хлеб с вчерашним сыром. Он сказал, что поел бы какую-нибудь выпечку. Если Элейн Поттс дома, то он готов нанести ей визит – принести букетик из цветов дикой фуксии с веточкой распускающихся грушевых листьев. Она при виде букета растает, сказал он, и усыплет его пончиками. Но ввиду отсутствия Элейн Поттс в городе сгодится и миссис Дженсен. Скизикс видел что-то на ее кухонном столе, и это что-то имело вполне многообещающий вид.
Они договорились встретиться позднее тем же вечером, чтобы, как сказал Скизикс, посмотреть, что к чему. Джеку показалось, что Скизикс излишне оптимистичен. Чем больше он видел, тем меньше понимал, «что к чему». Однако нетрудно было сообразить, что именно нужно доктору Брауну. У Джека эта вещица все еще лежала в кармане, там она и останется, пока… пока что?
Он мог вылить его в раковину прямо сейчас, не вставать с кровати пару дней и смотреть через чердачное окно, как проходит солнцеворот. Потом настанут двенадцатилетние каникулы, после которых все закрутится снова, вновь изменится погода и образуется еще одна приливная волна солнцеворота; двенадцать лет, в течение которых можно будет поразмышлять над миллионом вопросов, ответы на которые так и не были даны, и над тем, что конкретно могло бы произойти, если бы он разгадал эту тайну. И что бы сделал Скизикс? Какую-нибудь глупость, наверное. Скизикс был не из тех, кто прячется от приключений такого рода – каким бы данное приключение ни было.
Фургон Уиллоуби исчез. Фермер, вероятно, уехал в город опробовать содержимое стеклянных банок в одну пинту. Если так, то на ферме до утра никого, кроме Джека, не будет, а помешать Уиллоуби на полпути из города улечься на ночь в заднем отсеке его фургона может только погода. Джек радовался одиночеству, обычно приветствовал его. Но теперь, когда небо сумеречно и снова затягивается тучами, а луна уже стоит над лесом, и в воздухе не слышно других звуков, кроме лая собаки где-то на пути к Падшему мосту, он пожалел, что не пошел к доктору Дженсену вместе со Скизиксом. У него, в отличие от Скизикса, не было никаких оснований постоянно клянчить еду у доктора. Еды у Джека и дома хватало. Но он не видел никакого смысла держаться сейчас близ фермы. Он сделает уборку, соберет еду, какая есть, и уйдет. Он позвал котов – хоть какая-то компания. Но даже коты куда-то испарились, может, отправились искать еду, как Скизикс.
Он отпер дверь сарая и вошел внутрь. Воздух внутри был тяжелым от темноты и запаха сыра. Он протянул руку, чтобы взять фонарь, но того не оказалось на привычном месте на крючке, поэтому Джек замер на секунду, чтобы дать глазам привыкнуть к той малости дневного света, что проникал внутрь через трещины в ставнях высокого окна и отбрасывал тоненькие наклонные полоски на книгах вдоль стены. Этим утром он оставил ставни открытыми; так он поступал каждое утро, чтобы проветрить помещение, если дождь не шел такой, что попадал прямо внутрь. На сей раз ветер, вероятно, захлопнул ставни.
Из мрака в нижней части сарая казалось, что книги наверху расшвыряны, свалены в кучи, растрепаны, но, вероятно, это было игрой умирающего к ночи света. Он стал подниматься на чердак через две ступени, а когда добрался до площадки, остановился в изумлении. Свеча и книги, которые были прежде на столе у кровати, теперь валялись на полу, как и его одежда, разбросанная по полу, а частично висевшая на перилах. Кто-то копался в его вещах, перевернул все вверх дном. Он подобрал свой латунный калейдоскоп – тот лежал наполовину под кроватью у ее ножки. Передняя линза треснула, кусочек цветного стекла вылетел наружу. Одно из длинных внутренних зеркал выскользнуло ему на руку. К постельному белью никто не прикасался – он был в этом уверен. Матрас не лежал криво-косо, как должен был бы лежать: если бы некий вор искал тут что-то, он обязательно заглянул бы под матрас. А у вора, которому помешали, возможно, не было на это времени.
Дверь в сарай была заперта – он ведь только что сам отпер ее. Он замер, прислушиваясь. Его мысли метались. Он сразу же понял, что тут произошло – кто здесь хозяйничал и почему с его стороны было глупо оставлять ставни открытыми. Находится ли незваный гость все еще в сарае? Конечно, находится, если только он не выпрыгнул в окно и не улетел прочь. Но тогда ставни не были бы сейчас закрыты. И зачем ему было исчезать, не закончив дела? Нет, он, конечно, не стал бы улетать. Он бы дождался в темноте прихода Джека, который был настолько глуп, что, подходя к дому, громко звал котов. Если бы он не кричал, то застал бы незваного гостя врасплох за его занятием. Тот убежал бы, вот что бы он сделал; наверное, он и сейчас еще бежит.
Джек распахнул ставни, оглядел луг внизу, затаил дыхание, не слыша ничего, кроме звука крови, струящейся по его венам. И вдруг – движение в темноте сарая внизу. Его обуяло желание схватить фонарь, бросить его через перила, чтобы осветить пол сарая лужей горящего масла. Он должен был увидеть, что там происходит, но не мог себя заставить. Тот, кто спрятался там, внизу, и позволил ему подняться на чердак, считает, что загнал его в угол.
Он услышал, как вспыхнула спичка, проскрежетав по терке, осветила держащую ее руку. Рука поднесла спичку к фитилю фонаря, и теперь он увидел доктора Брауна, который, регулируя фитилек, улыбался Джеку, стоявшему у перил. Он пробрался внутрь через окно – примчался с того места, где Скизикс оглушил его камнем и оставил на лугу в одиночестве ослепшего Макуилта.
Он оперся на резную трость, его черные маслянистые волосы упали на плечи. Фонарь перед ним отбрасывал его тень на стену за ним и вытягивал ее почти до перил чердака. Рукава его черного пиджака были застегнуты на манжеты, а спереди он был расстегнут, и под ним можно было увидеть старомодную рубашку с рюшиком из тех, что вышли из моды лет десять назад. Он кивнул как бы уважительно и сказал:
– Ну вот, Джек, мы и здесь, не правда ли?
Джек не ответил; пользы от его ответа не могло быть никакой. Голос только выдал бы его страх.
– Ты ведь знаешь, что мне надо. И я его возьму. Или возьму твою кровь. Ты понимаешь, о чем я веду речь? – Он ухмыльнулся, его лицо подсвечивалось фонарем снизу.
Джек очень хорошо понимал, о чем ведет речь доктор Браун. Он видел Ланца. А доктор Дженсен рассказывал ему о человеке из приливной заводи. Продолжая смотреть вниз, Джек завел ногу под кровать, где лежала скрученная веревочная лестница. Он попытался вычислить, сколько времени у него уйдет на то, чтобы скинуть ее в окно и спуститься по ней. Он столько раз забирался и спускался по этой лестнице, что почти не пользовался ногами – всего несколько быстрых, скользящих перехватов – и он окажется внизу, а еще через мгновение исчезнет в лесу.
– Насколько я понимаю, он у тебя в кармане. Как ты хочешь – принесешь мне его сам, или мне взять его у тебя силой?
– Нет, – сказал Джек, – не в кармане. Разве стал бы я носить его с собой – я же не хочу, чтобы пузырек разбился. А что в нем такое? Я и понятия не имею.
– Понятия не имеешь! А ты неплохо притворяешься. Но ты ведь знаешь, кто ты, не правда ли? Ты знаешь, кем был твой отец. Ты знаешь, кто я. Этот дурачок доктор наверняка сказал тебе. Где ты получил эликсир, от человека с луны? Не знает он!
– Мне его дала мышь, – сказал Джек. Веревочная лестница каким-то образом зацепилась за ножку кровати, но Джек не мог себе позволить перевести взгляд на веревку. Он должен был изображать неуверенность, потому что боялся, потому что не хотел, чтобы доктор Браун оказался рядом с ним. – По крайней мере, я думаю, что это была мышь. А может быть, это был человек в костюме.
Доктор Браун внизу молчал, смотрел на него из тени, явно размышляя о мыши и бутылочках эликсира.
– Человек в костюме… значит, большая мышь?
– Нет, не большая, не как вы. Ростом, может, в три дюйма.
– Когда?
– Несколько дней назад. С тех пор пузырек у меня, но я понятия не имею…
– И куда отправилась эта мышь?
– Через трещину в стене. В лес, наверное. Не знаю. Что это было?
Доктор Браун не ответил. Он стоял, думал, потирал подбородок, опираясь на свою трость. Немощен ли он, а если да, то насколько? – прикидывал Джек. Как быстро сумеет он подняться по лестнице? А что, если он не побежит по лестнице, а просто выйдет из сарая через дверь и схватит его на лугу, когда он спустится?
– Отдай мне пузырек немедленно, мальчик. Я не трону ни тебя, ни твоих друзей. Ни ты, ни твои друзья мне не нужны. Мне нужен лишь эликсир. Ты знаешь, что я не могу ждать дольше завтрашнего дня.
– Это вы убили старого китайца?
Этот вопрос, казалось, застал доктора Брауна врасплох – он словно понятия не имел о степени осведомленности Джека. Он сделал два шага к лестнице, остановился и прищурился, посмотрев наверх. Потом отрицательно покачал головой.
– Нет, – сказал он. – Но я бы с удовольствием убил его сейчас, если бы он уже не был мертв. Он провел меня – уговорил поучаствовать в этом чертовом луна-парке, а ему позволить умереть. Ты даже не догадываешься, сколько лет он владел этим луна-парком… или луна-парк владел им. Откуда ты знаешь про Линя?
– Его знал доктор Дженсен. – Джек ухватился за изголовье кровати левой рукой и стал методично его поднимать. Кровать была тяжелая, дубовая и металлическая. Его усилия увенчались успехом – угол кровати приподнялся – на полдюйма, на дюйм. Пошуровав ногой по полу, он вытащил на свободу веревочную лестницу. И вот она кучей лежала у его ног. Посчитать, во сколько узлов она завязалась, было невозможно. Он может выкинуть ее из окна, но из окна не вывесится ничего, кроме змеиной свадьбы узлов, покачивающихся в пяти футах от земли.
– Оставьте это дело, если оно вызывает у вас такое отвращение. Значит, когда мой отец вас убил, вас спас луна-парк?
– Ты умный парнишка, Джек. Ты мог бы быть моим сыном. Ты ведь это знаешь, да? Ты и я.
Он замолчал, покачивая головой, словно хотел этим выразить свое огорчение тем, что они с Джеком не добрые друзья, а еще давая понять, что он ни о чем другом не думает, кроме как о благополучии Джека, и что он вовсе никакой не убийца. Джек ненавидел его за это.
– Мое соглашение с Линем спасло меня, но вместе с тем убило его. – Доктор Браун улыбнулся ему, глядя наверх, и снова поскреб подбородок. – По правде говоря, устал я от всего этого. Я держу путь к более зеленым берегам, так сказать. А ты? Разве вечная жизнь не привлекает тебя? Мы с тобой можем заключить сделку, а? Ты не мечтал о том, чтобы самому обзавестись луна-парком? Я бы сказал, что это очень отвечает твоим увлечениям. Ничего сложного нет. Небольшая помощь делу нужна, но оно само держится на плаву, и ты быстро ко всему привыкнешь. Увидишь земли, о существовании которых даже не подозревал.
– И вы умрете точно так же, как умер Линь, верно? Вы и сейчас мертвы. – Джек, видя, что доктор Браун приближается к лестнице, ведущей на чердак, перемещается из круга света от фонаря в тень, распахнул ставни, впуская внутрь слабый вечерний свет. Внизу стоял доктор Браун, смотрел на него вопрошающим взглядом. Неужели он настолько глуп, что считает, будто идея «поддерживать на плаву» такой вот луна-парк придется Джеку по душе? Может, он и был настолько глуп. Злобные люди во всех подозревают равную злобу. – Оно того почти стоило бы, если бы мы имели удовольствие видеть вашу смерть, как вы обратитесь в прах.
– Так оно и есть, конечно, оно того стоило бы. Возьми, например, своих друзей. Существуют неизбежные периоды – как бы это сказать? Может быть, самопожертвования, – когда толстый парень сбросит несколько фунтов. Но в конечном счете это для его же пользы, и он может со временем нарастить свои фунты, если ты меня понимаешь. – После этих слов последовала пауза. Джек посмотрел на пол, прикидывая, где находятся два крюка, чтобы накинуть их на подоконник, когда он схватит веревочную лестницу. У него не было времени, чтобы прощупывать всю эту путаницу в поисках двух крюков наверху. Он должен схватить ее и действовать. Второго шанса у него не будет.
Бух! Трость доктора Брауна ударила по сосновому полу.
– Отдай мне пузырек, мальчик. Немедленно. Ты водишь меня за нос, а у меня нет на это времени. Мне не хочется тебя убивать, но это не распространяется на твоих друзей, в особенности на девицу. И терпение у меня не резиновое, оно уже иссякает. – Он покачал головой. – Ты немного похож на свою мать. Может быть, поэтому я тебя еще не убил…
Он еще продолжал говорить, когда Джек швырнул в него столик – тот, что стоял у кровати, поднял его и с силой швырнул в человека внизу. Потом, не теряя ни мгновения, схватил верхушку веревочной лестницы, накинул крюки на подоконник, выжидая секунду, чтобы лестница размоталась вдоль стены.
Удары и стук внизу еще не прекратились, когда он перекинул свое тело через подоконник, в этот же миг он увидел черные волосы доктора Брауна, поднимающегося по лестнице. Джек заскользил вниз, считая ногами ступеньки лестницы. На мгновение перед ним мелькнуло перекошенное от ярости лицо, раздались крики, проклятия. Лестница вдруг дернулась вверх, и он, разжав пальцы, полетел вниз. Он закрыл глаза, сжал зубы и через мгновение приземлился на траву. Падал он с высоты всего в два или три фута. Доктор Браун вылез из окна, держась руками за веревочные ступеньки. Он выгнул тело на лестнице, откинулся, держась одной рукой, и швырнул трость в спину Джеку, но мальчик уже скрылся в лесу.
Бегство по дороге не обещало ему ничего хорошего. Он должен был держаться леса. Никто другой не знал лес вокруг фермы Уиллоуби лучше, чем он. Он мог спрятаться здесь до полной темноты, а потом, сделав на всякий случай круг, выйти к мисс Флис. Нет, не мог. Он должен был направиться туда прямо сейчас и предупредить друзей. Никаких логических оснований для осуществления угроз в адрес Скизикса и Хелен у доктора Брауна не было, но, с другой стороны, логика пока не играла никакой роли во всей этой истории. Он вдруг подумал о Ланце, который лежал мертвым под деревом на лугу. Если он, Джек, не поспешит, то следующим вполне может стать Скизикс. Или Хелен. Одна эта мысль была для него невыносима.
Он бежал в темноте леса, перепрыгивая через упавшие стволы, хлюпая по влажной, пружинистой траве. Дубы и ольхи, а иногда и группки сандаловых деревьев своими кронами погружали лесную подстилку в темноту. И если какой-то свет еще сохранялся, то в ближайшие десять минут он должен был исчезнуть. Но он лучше ориентировался в лесу, чем доктор Браун, хотя бы уже потому, что хорошо знал этот лес. Он знал с десяток мест, где мог бы спрятаться, в особенности вдоль реки. Он замедлил бег, когда вспомнил о реке. Остановился, прислушался – не догоняет ли его доктор Браун. Но ничего не услышал, кроме щебетания белки и плача птиц. Однако он не мог позволить себе присесть и подумать, это было опасно. Он двинулся дальше, обходя деревья и выбрав общее направление назад к ферме и реке, где она протекала, спокойная и тихая, расширяясь до природного пруда, а потом, через полторы мили, вливаясь в бухту.
С гор донесся удар грома. Начался дождь – крупные холодные капли падали на ветки деревьев, а потом стекали на него. Он пожалел, что не взял свитер – сейчас можно было бы надеть его под куртку, но времени искать одежду у него не было. Впереди находился открытый луг с высокой травой и скунсовой капустой, сзади – река. Он остановился на открытом лугу и прислушался еще раз. Огляделся вокруг – никого, никаких звуков преследования он тоже не услышал. Доктор Браун сдался. Во-первых, он не мог бежать, поэтому-то он и взял с собой в холмы Макуилта. В настоящий момент Джеку ничто не грозило.
Он пригнулся и побежал к реке, натянув на голову куртку. Дождь усилился, безжалостно колотил по всему вокруг. Несколько мгновений он даже обдумывал, не вернуться ли ему домой. У доктора Брауна нет никаких причин болтаться там. Он прекрасно знает, что эликсир у Джека, и не купился на ложь мальчика. Джек может запереться в фермерском доме и дождаться там возвращения Уиллоуби. Он может сидеть там в темноте, а доктор Браун пусть думает, что он убежал в деревню. Но как тогда быть со Скизиксом и Хелен? Он не желал сидеть в темноте и одиночестве, размышляя в этот дождливый вечер о том, не ходит ли где-то поблизости доктор Браун? Нет, этот план не годился.
Он преодолел последние несколько ярдов луга и вышел на слякотную маленькую тропку, которая вела к ферме. Еще немного – и он вышел на пристань, какая уж она была, отвязал фалинь гребной лодки Уиллоуби. Лодка до половины была заполнена дождевой водой. Джек начал вычерпывать воду, уже сев в лодку на среднее сиденье и оттолкнувшись от пристани. Потом он вставил в уключины весла, погрузил их в воду, развернул лодку на первой высокой волне и начал грести к середине пруда, а потом, отдавшись течению, стал вычерпывать воду до конца.
Теперь он был в безопасности, пусть промокший и продрогший, но в безопасности. Он уперся ногами в борта лодки, которую несло к городу. Плывя по течению, он быстро доберется до места – задолго до того, как мог предполагать доктор Браун. А там будет время подумать, составить план. Может быть, они сходят к доктору Дженсену – что он посоветует? Джек поднял голову – небо было темным, в нем вихрились клочья туч, пострадавших от ветра. Луна уже стояла высоко, она то светила сквозь тучи, то пробивалась в их разрывы, то исчезала совсем, оставляя землю в темноте и холоде.
Наверху кружила высвеченная на миг лунным светом птица – ворон, следовавший курсом реки. Когда луна моргнула и исчезла за тучами, ворон, невидимый во тьме, пропал вместе с ней.
Хелен закрыла дверь и только тогда увидела Скизикса, который улыбался ей с лестницы.
– Запах такой, будто здесь побывал дьявол, – сказал он, морща нос и оглядываясь.
– Я сжигала занавески, – сказала ему Хелен.
– Аа-а. Посмотри, что мы с Джеком нашли.
Хелен посмотрела на то, что он держал в руке – диск размером с блюдце.
– Что это? Похоже, оно сделано из морской раковины.
Скизикс опасливо огляделся, удивленный тем, что Хелен или кто-то другой сжигал занавески.
– Мне показалось, я слышал голоса. Ты с кем-то разговаривала?
Хелен пожала плечами и взяла диск из его руки. Это была огромная пуговица с двумя отверстиями в центре, сделанная, вероятно, из галиотиса, и к тому же чудовищно громадного галиотиса.
– Очаровательно, правда? Ты, вероятно, отдашь ее доктору Дженсену, а он пополнит ею свою коллекцию всяких гигантских штучек, и ты будешь приходить к нему в дождливые воскресные дни, разглядывать их и дивиться – откуда они взялись.
Скизикс смерил Хелен подозрительным взглядом.
– Жалеешь, что не пошла с нами? Многое потеряла. Там был доктор Браун. А еще Макуилт. Он чуть не убил Джека.
Хелен, несмотря на «чуть», едва вздрогнула.
– Джеку досталось?
– Нет. Я бросил в него камнем – в доктора, я имею в виду. Ты знаешь, что он может менять обличье? Половину времени он летает над нами в виде ворона. Он сидел на дереве, а я бросил в него камень и попал. Так шарахнул – ой-ой-ой. – Скизикс ударил себя в грудь кулаком, а потом отпрянул назад с выражением удивленной обиды на лице, подражая доктору Брауну в образе ворона.
Хелен кивнула.
– И всего-то делов? Он был вороном? И как же он чуть не убил Джека? Клюнул его в лоб?
– Не ворон – Макуилт. Слепой, как пещерные рыбки, но он все видел глазами доктора Брауна. Довольно жуткая вещь, скажу я тебе. Он появился из-за холма, шел со своей тросточкой. Я сразу увидел – что-то здесь не так, а потому отступил назад и спрятался. Джек остался поговорить с ним. Это очень в духе Джека – проявить исключительную вежливость по отношению к слепому дьяволу с пистолетом. – Скизикс ухмыльнулся и покачал головой, вспоминая, как оно было, упиваясь собственным здравомыслием. Но Хелен посмотрела на него испепеляющим взглядом, и он продолжил, рассказал, как попал камнем в ворона, как они вдвоем искали пистолет, как почти избавились от ворона на веки вечные, как Макуилт захромал прочь, ничего не видя и крича, а Джек и Скизикс бросились вниз по холму к саду миссис Огливи, соображая, как бы еще досадить ворону.
– Но вы его упустили.
– Да, упустили, – сказал Скизикс, садясь за стол и лениво листая книгу миссис Лэнгли. – Он испугался за свою жизнь – летел так, будто в него стреляли из катапульты. Не удивлюсь, если он собрал свой луна-парк и улизнул. Если бы у него хватало ума, он бы так и поступил, не дожидаясь приглашения.
Скизикс отбросил волосы с лица и прищурился, глядя на Хелен. Он смотрел на нее взглядом человека, который проделал опасную работу и сделал ее успешно.
– Ты тупица, – сказала Хелен, она прищурилась, отвечая Скизиксу ехидным взглядом, который откровенно говорил ему, что она видит его насквозь. – Собирайся и уходи! Я тебе ясно сказала, чтобы ты шел туда и все разузнал. И доктор Дженсен то же самое тебе говорил. А ты что узнал? Ничего – вот, что ты узнал. Тебя чуть не убили и ради чего? Чтобы ты мог вернуться и продолжать в том же духе? У меня тоже были кое-какие приключения. Я познакомилась с парой любопытных людей.
– С кем еще?
– С миссис Лэнгли, например.
Скизикс вдруг огляделся. Саркастическое выражение исчезло с его лица.
– Она уже ушла. Исчезла, когда ты стал возиться с дверью люка. Она уже собиралась рассказать мне все-все. Там был ее муж и…
– Где там?
– Где-где – в волшебной земле, идиот. А ты где подумал – в Сан-Франциско? В Аркате? Где ему еще быть?
– Хорошо-хорошо. – Скизикс поднял обе руки, демонстрируя свою покорность. – Успокойся, ладно? Сделай несколько глубоких вдохов. Ты перевозбудилась.
– Я сейчас тебя успокою этой пуговицей. – Хелен пригрозила ударить Скизикса изделием из ракушки, подняв его обеими руками над головой парня. – Как бы там ни было, ее муж был по другую сторону, а потом возвращался. Там множество всяких миров – она мне об этом сказала. Миры, в которых обитают гиганты, – здесь, в которых маленькие человечки, – там. И спустя какое-то время ты либо вырастаешь, либо уменьшаешься в размерах, что очень удобно, вот только твоя одежда не изменяется вместе с тобой. Я пообещала ей отнести эту смену одежды в бухту, в то место, где, как она предполагает, должен появиться ее муж Джимми. Иначе он будет совершенно голым.
– Этот грязный… – начал было Скизикс, но Хелен остановила его взмахом руки.
– Никакой он не грязный. Он замечательный человек, и нам он покажется гигантом, но потом он уменьшится в размерах, потеряется в собственной одежде. Может быть, он уже уменьшился, и его одежда разбросана теперь по берегу.
– Ботинок!
– Нет, это не его ботинок. Я уже спрашивала у миссис Лэнгли.
– Тогда чей же это ботинок?
– Откуда мне знать? Я про все про это узнала от миссис Лэнгли. Да она же призрак, черт тебя побери, и живет на этом чердаке. Она никакой не оракул. Ее муж тоже пришел из этих малых миров – приполз через сусликову нору. Существует множество способов переходить на другую сторону, но она рекомендует делать это по воде. Другой путь слишком опасен. Твоя жизнь зависит от первого встречного крота на твоем пути.
Скизикс поморщился.
– Да уж. И от жуков тоже, если ты уменьшился до размера червяка. Жуткое дело, правда? Так что ты узнала такого, чем мы могли бы воспользоваться? Все это очень мило, слухи первосортные. Но кто источник? Ведь в конечном счете это призрак.
– Шшш! – сказала Хелен, широко раскрыв глаза. – Посмотрел бы ты, что она сделала с Пиблсом. Он попытался устроить тут пожар, чтобы и я сгорела. И…
Скизикс вскочил, ударил кулаком по ладони.
– Я его убью. Где он? Я его скормлю собакам.
Хелен толкнула его назад – и он приземлился на сиденье стула. Выражение его лица говорило, что он готов перейти от слов к действию.
– Погоди немного. Я тебе помогу сделать это, но сначала должна сказать тебе еще кое-что. Миссис Лэнгли скинула Пиблса отсюда вниз.
Скизикс усиленно заморгал, потом медленно повернул голову.
– Вот это она молодец! – сказал он, и, судя по его виду, он неожиданно одобрил этот поступок. – Я так всегда про нее и говорил, разве нет? Ведь правда же. По отношению к такой женщине я могу испытывать только восхищение – живет здесь, как монах, в окружении изысканной мебели, нагроможденной тут как попало. Это просто чудо, правда? Нет, я серьезно говорю.
Он сделал широкий жест рукой, потом с едва заметной ухмылкой принялся вглядываться в тень, словно предполагая, что миссис Лэнгли может там материализоваться, и возможно, с намерением и его спустить по лестнице.
– Расслабься, – сказала Хелен. – Она к тебе хорошо относится. Сама мне сказала. И Джек пришелся ей по душе. С ним все в порядке?
Скизикс покачал головой.
– Я подоспел вовремя. Джеку повезло.
– Не сомневаюсь, – сказала Хелен. – Как бы то ни было, я должна отнести это в бухту. И чем скорее, тем лучше. – К этим словам она шепотом добавила: – Вообще-то я не думаю, что он появится. Он уже тысячу лет не появлялся. Но она такая милая старушка. Я хочу это сделать хотя бы ради того, чтобы ей угодить.
Скизикс кивнул. Он видел в этом смысл.
– Запах такой, будто кто-то готовит что-то отвратительное.
Так оно и было. По вентиляции наверх приходил какой-то гнилостный, рыбный запах, явно не имеющий никакого отношения к щам. Они пересекли комнату, подошли к вентиляционному ходу и посмотрели вниз. Там Пиблс раскатывал тесто на деревянном столе. Ведерко, в котором прежде была необычная рыба, все еще стояло на столе, хотя и было теперь пустым, если не считать двух дюймов океанской воды с кровью на дне. Рыба лежала рядом, очищенная от чешуи, разрезанная на куски, выпотрошенная. Груда ее маленьких похожих на пальцы плавников лежала рядом с рыбными потрохами, среди которых покоилась и рыбья голова с открытыми смотрящими глазами.
Хелен отвернулась, почувствовав тошноту. В отрезанных плавниках было что-то, напомнившее ей о… о чем? Об отросшем пальце Пиблса. Вот о чем.
– Ты только посмотри! – прошептал Скизикс.
– Не могу. Меня от этого тошнит.
– Он готовит пирог, рыбный пирог. Господи боже, он собирается накормить нас солнцеворотной рыбой! – Скизикс подошел к Хелен, сидевшей за столом. – Давай-ка спустимся к нему и заставим Пиблса все это съесть. Все – вместе с потрохами. Что, по-твоему, с ним случится? Гравитация наверняка перестанет на него действовать, его унесет в небеса, и он взорвется там от внутреннего давления в нем воздуха. Он просыплется дождем на деревню, как…
– Слушай, заткнись-ка, а? Хватит про потроха.
– Конечно, – сказал Скизикс. – Давай-ка спустимся и посмотрим, что там происходит. Нам все равно часа через два нужно будет встретить Джека, и тогда почему бы нам не отнести эти шмотки в бухту. Никто ведь не знает, когда этот голый Джимми выплывет из водорослей.
Он взял одежду и направился к люку.
В коридоре его встретила мисс Флис. Она смотрела каким-то отсутствующим, затуманенным взглядом, словно выбилась из сил от всех этих фокусов и погоней за волшебством. Под глазами у нее виднелись красные круги, и пахло от нее вином. Она остановила их, преградив им дальнейший путь рукой.
– Куда это вы собрались? – спросила она.
Она пила, подумал Скизикс. Он улыбнулся ей и открыл пошире глаза.
– Поесть.
Она принялась разглядывать их обоих, словно собиралась что-то сказать, обосновать каким-то образом, почему ее не устраивает ответ Скизикса. Она так и стояла, чуть покачиваясь, потом кивнула.
– Вам нужно следить за собой. Вы что-то в последнее время стали немного слишком высокими и сильными. Когда хотите уходите, когда хотите возвращаетесь. Лжете. Что вы делаете там, на чердаке?
– Я разговариваю с миссис Лэнгли, – сказала Хелен, глядя прямо в глаза мисс Флис. – Миссис Лэнгли сегодня сбросила Пиблса с чердака вниз по лестнице. Я попросила ее об этом.
Мисс Флис окоченела. Она знала про Пиблса и лестницу. Не могла не знать. Пиблс громко орал и ругался. Хелен слышала его во время своего разговора с миссис Лэнгли.
Хелен не сводила с нее глаз.
– Пиблс пытался сжечь дом два часа назад. Вы это знаете?
Мисс Флис с трудом приосанилась, попыталась напустить надменное выражение на лицо, но ей удалось только поджать рот и подбородок. Она облизнула ладонь своей похожей на лапу руки и пригладила ею волосы.
– Юный мистер Пиблс – интеллектуал, – сказала она. – Вы не желаете это знать. Дети вроде него нередко болезненны. Они… юные дарования. Вот именно – юные дарования, и не таким, как вы, их судить. Мы с мистером Пиблсом друг друга понимаем.
– Не сомневаюсь, – сказала Хелен. – Рыбак рыбака видит издалека. Вы тоже были юным дарованием, верно? Вы же нам рассказывали.
– Ну да, – мисс Флис пожала плечами. – Не стану отрицать. Была в свое время.
– Вы, вероятно, очень счастливая дама. Я как раз говорила Ски… то есть Бобби, что завидую гениальным людям вроде вас… завидую тому, чего они могут добиться в жизни.
– Зависть, безусловно, грех. Но в данном случае я могу ее понять.
Мисс Флис словно погасла, будто кто-то засунул руку ей в голову и выключил фонарь.
Скизикс заскрежетал зубами, бросив такой взгляд на Хелен, словно выносил все это из последних сил и в любой момент мог высказать, что он об этом думает. Если бы он сказал, что на самом деле об этом думает, никакого вреда, конечно, не принесло. Он уже проверял это на практике. Мисс Флис не могла выкинуть его на улицу, потому что тогда она лишилась бы тех небольших денег, что ей выплачивала деревня. К тому же у Скизикса, как и у Хелен, была куча друзей, включая и доктора Дженсена. Уже одна эта мысль сводила ее с ума. Но если бы Скизикс сказал, что он думает, это закончилось бы криками, а крики закончились бы приказом мисс Флис убираться прочь из дома, а это их никак не устраивало, потому что они хотели узнать, что на уме у Пиблса.
– Пиблс готовит какую-то вкуснятину, да? – успокаивающим тоном спросила Хелен. Мисс Флис широко улыбнулась ей в ответ, показывая свои кривые зубы.
– Не сомневаюсь. Но это, дети, не для вас. Может быть, вам лучше поесть где-нибудь на стороне. Наш мистер Пиблс говорит, что всем не хватит. Он готовит мне пирог. Даже не пускает меня на кухню. Говорит, что это будет его маленький сюрприз, и это очень похоже на него, правда? – Она покачала головой, думая о своем дорогом Пиблсе.
Скизикс ухмыльнулся. Вот, значит, как обстоят дела. Пиблс собирался скормить ей солнцеворотную рыбку, а у нее не хватит мозгов спросить, что же она ест. А может быть, помоги ей господь, она-таки знает и будет есть с умыслом. Дела и вправду шли наперекосяк. Он отдал бы что угодно, чтобы увидеть это, но, судя по виду Пиблса, который возился в кухне, мисс Флис не приступит к трапезе еще три четверти часа. Может быть, они успеют добежать до бухты и вернуться к этому времени. Он кивнул Хелен и показал ей на переднюю у двери. Она кивнула в ответ, и они вдвоем протиснулись мимо мисс Флис и направились к выходу.
– Что это у вас за одежда? – спросила им вслед женщина, в голову которой вдруг закрались подозрения. – Вы не имеете права воровать эту одежду!
– На берегу голый человек, – сказала через плечо Хелен. – Это для него. Он муж миссис Лэнгли, вернулся домой с войны. Оставьте ему что-нибудь поесть.
На этом они исчезли за дверью, успев перед этим услышать шипение мисс Флис, которая понятия не имела, как отреагировать на эти слова. Обделенная чувством юмора, она не чувствовала, когда к юмору прибегали другие. Она все принимала буквально, и теперь услышанное сбило ее с толку. Ну, так оно и лучше, подумала Хелен. В последние два часа она каким-то образом пришла к выводу, согласно которому такие люди заслуживают то, что получают, хотя, когда мисс Флис получила Пиблса, она явно получила больше, чем заслуживала. Пиблса не заслуживал почти никто.
Приливная волна уже пришла и затопила практически весь берег. На оставшейся полоске песка здесь и там лежали водоросли, морские раковины и всякий океанский мусор. Прошедший дождь довольно тщательно промочил все, что ему попалось, но теперь снова собирался с силами, и на земле, под небом, затянутым тучами, хозяйничали темнота и ветер. Скизикс нес фонарь, который взял в сарае мисс Флис. Они с Хелен стояли под мостком, вглядывались в темноту и размышляли, что именно им сделать с одеждой. Оставить ее здесь просто так казалось глупым – они таким образом словно принесли бы подношение морскому богу, которого, как они оба знали, не существует, а если все же существует, то наверняка не явится, чтобы предъявить свои права на этот дар.
Скизикс поставил фонарь на высокую искусственную каменную полку под мостком и принялся прощупывать скалу под ней. Камней здесь было много и лежали они кое-как, пространство между ними было заполнено мусором, нанесенным погодой и океаном – переломанными двустворчатыми раковинами, палками и клубками высохших водорослей.
– Мы можем спрятать ее здесь, – сказал Скизикс. – Дождь сюда не попадает, так что одежда останется сухой, разве что туман ее достанет. И прилив, если навредит, то это будет слишком уж высокий прилив, но места получше здесь все равно нет, если миссис Лэнгли хочет оставить одежду в бухте.
– Так она сказала. – Хелен растащила камни, позволив им скатиться в песок. Маленькие песочные жучки и большой красный краб поспешили назад в темноту, недовольно поглядывая на них. – А это что? – Хелен засунула руку в камни, не исключая того, что ее могут ущипнуть или укусить. В свете фонаря они увидели лоскут голубой материи, зажатый между двумя круглыми камнями. Они вдвоем принялись вытаскивать материю, приподняли палкой, как рычагом, один большой камень и отпрыгнули, когда он упал на песок.
Хелен ухватила материю, потянула на себя – кусок лоскута оторвался, но остальное осталось на месте. Материя затрепетала в ее руке, это, вероятно, был обрывок рубашки – на нем еще оставалась пуговица.
– Черт побери, – сказала Хелен. – Я вовсе не собиралась ее рвать. Давай-ка достанем ее всю. Меня одолевают странные подозрения.
Они вдвоем перебрали набросанные камни, пока не раскрыли остатки материи целиком. Оказалось, что это рубашка, как и предположила Хелен. Под ней лежали аккуратно сложенные брюки, а сверху стояла пара туфель с засунутыми внутрь носками. Хелен осмотрела воротничок рубашки, увидела нацарапанное на нем чернилами имя: «Дж. Лэнгли».
– Вот те на, – удивленно сказал Скизикс. – Интересно, когда…
– Двенадцать лет назад.
– Но к прошлому солнцевороту она уже была мертва, разве нет?
– Она попросила это сделать кого-то другого, как и меня попросила.
– Кого? Откуда ты знаешь?
Хелен снисходительно посмотрела на него. Она получила шанс разыграть одну из своих козырных карт.
– Ларса Портленда, отца Джека – вот кого она попросила.
– Нет, ты выдумываешь.
– Можешь не верить. Мне все равно. Верь во что хочешь. Наслаждайся своим невежеством, юное дарование.
Скизикс скорчил ей гримасу, какую у него обычно вызывал вид щей, потом засунул руку в камни и вытащил одну из туфель.
– Посмотри сюда, – сказал он, извлекая изнутри носок. В туфлю вместе с носком был засунут и камень, наверное, для утяжеления. Под камнем был аккуратно сложенный листок бумаги. На бумаге трясущейся рукой были чернилами выведены буквы, чернила выцвели и почти исчезли от долгих лет во влажном климате. Скизикс поднес листок к фонарю. На нем было написано всего одно слово: «Три». И больше на бумаге ничего не было.
– Ничего не понимаю. Сдаюсь, – сказал Скизикс, покрутив листок в пальцах.
– А я – нет. – Хелен взяла у него листок. – Эти вещи пролежали здесь дольше, чем я думала, – двадцать четыре года. Готова пари держать. Она сказала, что он не появлялся пять раз, а возвращался дважды. Эти вещи были оставлены на третий солнцеворот, после того как он два раза уже побывал тут. Но он так больше и не появился.
– Загляни внутрь туфель, что ты принесла.
Хелен заглянула и увидела там камни. Миссис Лэнгли проявила предусмотрительность – своего курьера она попросила только оставить вещи в указанном месте. В правой туфле под камнем обнаружилась сложенная бумажка. На ней было написано: «Пять».
Скизикс кивнул, довольный собой.
– Она ведет счет.
– Она дает ему знать, что остается верна ему, что не пропустила ни одного года. Очень романтично, правда?
– Чокнуться можно, – сказал Скизикс. – А где, по-твоему, четыре?
– Кто-то их забрал. Это очевидно. Когда забрал – не могу сказать. Все очень туманно, если это был не Джимми. Но миссис Лэнгли знала бы, если бы Джимми вернулся. Он бы пришел к ней. Они такие были – очень преданные.
Скизикс покачал головой.
– Тронутые они были. Уверен, что номер один и номер два тоже где-то здесь лежат. Не хочешь поискать?
– Их здесь нет. В первый раз он вернулся через сусликову нору. Я ведь тебе уже говорила. Слушай в следующий раз внимательнее, умник. Затем он вернулся по воде, но тут никакой одежды не было. Миссис Лэнгли по случайному совпадению пришла сюда сама. Ей повезло – в тот раз она нашла его.
Скизикс кивнул.
– Верни вещи на место. Если он придет, они должны быть здесь. Если она вела им счет, то нам лучше не вмешиваться. Это трогательно, правда? Как в дешевых романтических журналах. Очень искусно. Сердце замирает, правда?
– Вот ты дурак. Дай-ка я сама положу вещи туда, где они лежали. А то ты все испортишь.
Когда они полностью укрыли камнями всю одежду, порыв ветра принес брызги морской пены. Хелен засунула в пустоты ракушки и прутики, сверху засыпала все сорным песком, после чего они, пятясь, вышли из-под мостков, затирая свои следы пучком водорослей, чтобы у того, кто зайдет сюда, не возникло впечатление о незваных гостях, побывавших тут. Ветер и прилив наверняка сделали бы это за них еще до конца ночи, но почему-то им обоим казалось, что с учетом всего происходящего такая предосторожность не помешает. Тут происходили такие серьезные события, о каких сегодня утром они даже не подозревали. Они повернулись спиной к бухте и пошли на огни городка.