Нельзя судить, что нужно. Жалкий нищий
Сверх нужного имеет что-нибудь.
Глава 6
Пусть Иаков меньше порадуется Пикше, принесшей эту монету Господу Богу и Петру.
По большому счету перемены в Ванкувере вызвали у него интерес, в особенности изменения в Гэстауне[58]. Каждый второй магазин был испохаблен туристическими товарами, керамическими куколками и сувенирными тарелками, идиотскими тотемными шестами, каких не существовало в природе, паромами из кастрюльного металла – сувенирной мечтой путешественника, который предпочитает обезличенную чистую набережную тому, что являло прежде собой темную и мрачную реальность. К самому этому месту Жюль Пенниман был безразличен, правда, он предпочитал стерилизованный мир, все морщинки из которого выглажены утюгом. Омертвляющая, стандартизированная пустота новой, привлекательной для туристов набережной принадлежала к тем реалиям, к которым он относился одобрительно. Набережная стала местом без души, мелководьем поверхностей и зеркал. Впрочем, некоторые из старых магазинов остались – несколько книжных и баров – они со временем тоже будут модернизированы и причесаны. И чем скорей, тем лучше.
Его встреча с Августом Пфеннигом была интересной. Пенниман не стал тратить слова даром, он закончил свои дела с Пфеннигом и исчез, вся эта история напомнила ему его встречу с Ауреусом в Иерусалиме. Он приехал на юг, сел на челнок до Вэшон-Айленда, где у него оставался час до отхода другого челнока – на Сиэтл. Его самолет вылетал из Сиэтла в Такому через четыре часа.
В пятидесяти ярдах у основания холма стоял его взятый в аренду лимузин, водитель которого тряпкой счищал пыль с крыльев. Пенниман сел на табурет-стремянку, предварительно положив на нее развернутый носовой платок. Табурет стоял рядом со ржавым побеленным металлическим сараем, который здесь назывался заправочной станцией, на грязном асфальте стояли две колонки, а за полосой асфальта начинался лес, а за ним еще один, там и здесь сквозь деревья просматривались дома. Пейзаж был слишком идиллическим – со всей его зеленью и ощущением бескрайности этого места, но его пустынная тишина если чем и привлекала, то своим безлюдьем и холодом, а еще отсутствием человеческих иллюзий. Перед ним простерся Пьюджет-Саунд[59], угрюмое и переменчивое обиталище черных и серых дельфинов и осьминогов. Море под своей поверхностью изобиловало жизнью, и это портило Пенниману настроение. Ему было невыносимо думать об этом.
Накрытые снежными шапками Каскадные горы, тянущиеся в сторону Орегона, простой человек назвал бы величественными и впечатляющими. Пенниман в такие вещи не верил, он презирал склонность глупцов превращать землю и камень в нечто большее, чем они были на самом деле. Обувь терзала ему ноги, а Пепто-Бисмол у него кончился на челноке. Кислота обжигала его горло. Сегодня утром его волосы, казалось, немного вернулись к жизни. Они у него начали выпадать клочьями перед самым его визитом к Адамсу, а потом перед обменом карпа на еще одну бутылочку эликсира. Казалось, никакого восстановительного воздействия на его ноги эти средства не принесли. И, конечно, не могли принести. Он не отваживался снять туфли, хотя ощущение было такое, будто в каждом из них в носках лежит по камню. Они словно стали на три номера меньше и были надеты не на те ноги. Он считал, что знает причину.
Он посмотрел на часы. Опоздание на самолет было недопустимо. Не стоило вызывать подозрения среди членов его новообретенной семьи в Калифорнии, в особенности у Розы. Ее вид нравился ему, и он находил некоторое удовлетворение, используя ее для мучительства ее идиота-мужа. Эндрю сам по себе был слишком легкой добычей, а вот унижение всей семьи в некоторой степени было уже вызовом.
По дороге кто-то шел. Это были оператор заправочной станции и мальчик. Мальчик был единственным свидетелем затопления гребной лодки и гибели старика, которого Пенниман знал как бородатого Смотрителя по имени Саймон Денарий. Пфенниг сказал ему об этом, перед тем как они простились.
Во вчерашнем номере «Трибьюн» была пустяшная маленькая статья. Пенниман пропустил бы ее, если бы Пфенниг не обвел название красным фломастером и не оставил ее лежать на стойке, открытой на этой странице. Теперь руки у Пеннимана были, конечно, развязаны, вот только уверенности недоставало. Рыбу поймали, если верить статье, загнали в невод в Пьюджет-Саунде. Она была громадной – это подтвердили несколько свидетелей. Эта рыба вполне могла быть китом, предположили они, если бы не имела такие невероятные размеры и не сверкала подводной жизнью, словно облачилась за тысячу лет в одеяние из коралловых полипов, подводных жизненных форм, горгонарий и сине-зеленых водорослей – глубоководное многоцветное одеяние.
Они отбуксировали рыбу на Вэшон-Айленд, вскрыли ее, но в желудке нашли всего лишь другую рыбу, в желудке которой нашли еще одну, потом еще, как в ряду уменьшающихся одна в другой перуанских куколок из тыквы. Из желудка последней рыбы – как сообщала газета – извлекли старую серебряную монетку. Ранним утром на следующий день монетку купил за совершенно немыслимые деньги старик с огромной, как у ветхозаветных пророков, бородой, старик этот сошел в густом тумане с борта сиэтловского челнока. Вскоре после этого он взял в аренду весельную лодку и отправился ловить рыбу. Это было концом Саймона Денария.
Мальчишка, который в конечном счете встал, тараща глаза, перед Пенниманом, носил надетую набок бейсболку, закрывавшую одно ухо. Его джинсы были разодраны на коленях и грязны, вокруг его ухмыляющегося рта и на подбородке красовалась конфетная мазня. Он что-то задумчиво жевал – может быть, собственный язык или с полдюжины упаковок жвачки. Слово «скучающие» не подходило для описания его глаз, «пустые» было куда как точнее. Возможно, продукт кровосмешения, подумал Пенниман, у которого этот мальчик лет семи-восьми вызывал отвращение. Пеннимана пробрала внутренняя непроизвольная дрожь, а к горлу подкатила кислотная волна из желудка. Дети сами по себе были невыносимы, но грязный жвачный мальчишка был совсем особый случай. Лет сто пятьдесят назад его бы искалечили и отправили собирать милостыню, но в нынешние времена он был просто бесполезен, являя собой некий грязеуловитель. Пенниман улыбнулся ему.
– Так ты, значит, видел большую рыбу, верно?
– Я ничего такого не говорю.
– Не говоришь?
– Ничего не говорю, ничего, но я не говорю, что я это я.
Оператор заправочной станции глупо ухмыльнулся.
– Ну-ну, Джимми, – сказал он, кивая и подмигивая. – Что я тебе говорил?
Мальчик посмотрел на Пеннимана, прищурился, полузакрыл глаза, сплюнул между зубов на землю, плевок попал ему на ногу.
– Вы мне сколько заплатите? Если вы мне не заплатите, я ничего не скажу.
– Значит, все дело в деньгах! – рассмеялся Пенниман в притворном изумлении. – Вот удивил, так удивил.
– Нечему тут удивляться, – сказал оператор заправки, проводя грязной рукой по волосам. – Это бизнес. Мальчику нужно зарабатывать на жизнь, я правильно говорю, Джимми?
– Ну, – сказал Джимми, не переставая жевать и прищуриваться. – Может быть, я вижу, как выходит из дома старик, может быть, я спал, может быть, вы можете поцеловать меня в задницу.
– И сколько ты хочешь? – напрямик спросил Пенниман. Эти двое уже надоели ему.
– Выжми из него все, Джимми, – сказал оператор и хлопнул Пеннимана по плечу, словно предполагая, что Пенниману это сильно понравится.
Пенниман отшатнулся в ужасе, от неожиданного отвращения, словно он был слизняком, уворачивающимся от капли щелочи, или обнаружил у себя в платяном шкафу крысиное гнездо. Он принялся очищать рукав своего белого пиджака, на котором от руки оператора появилось масляное пятно.
Оператор ухмыльнулся ему.
– Извини, папаша, – сказал он, вытирая руки о штаны и словно заглаживая вину. – Я смотрю, ты нервный ублюдок.
– Пусть сначала расскажет, – прохрипел Пенниман, вытаскивая из бумажника сорок долларов.
Джимми уставился на деньги со слабым выражением отвращения.
– Это тебе не какой-нибудь кусок дерьма, – сказа он.
Пенниман начал было говорить, но оборвал себя на полуслове. Его шофер оперся на отполированное крыло и разговаривал с двумя типами в комбинезонах, один из них дружески помахал оператору заправки и прокричал что-то, как послышалось Пенниману: «Засади ему поглубже, Гас!» Оператор заправки улыбнулся еще шире.
– Это я, – сказал он, – Гас. Он похлопал монтировкой, которую держал в правой руке, по ладони левой.
– Что это у вас в туфле? – спросил Джимми, выдувая огромный пузырь, закрывший его нос и подбородок. Потом он вытащил резинку изо рта, покатал ее в своих грязных руках, затем, используя ее, как липучку, приклеил к лицу.
– У меня в туфле? – спросил Пенниман, охваченный внезапным ужасом.
– Он говорит: отдайте ему все, что у вас есть. И если у вас что-то есть в туфле, выкладывайте и их. Мы не собираемся говорить со всем миром. Сначала газета, потом вчера какой-то парень по имени «Фенс-пост» или что-то в этом роде, он приехал аж из самого Лос-Анджелеса в потрепанной «шевролешке». Масло у него было такое отработанное, что горело чуть не как на сковороде. Он дал Джимми пятьдесят зеленых. А тут вдруг появляется такой скользкий хрен, как вы, и машет у него перед носом двумя двадцатками. Тут у нас не Армия спасения, папаша. Давай-ка, раскошеливайся.
– Точно, – сказал Джимми. – Тут не армия.
Пенниман вздохнул, пытаясь сдерживаться. Он не мог допустить избиения себя монтировкой. Он не мог допустить опоздания на рейс. Он не мог позволить себе думать, что шофер лимузина и пальцем не пошевелит, чтобы ему помочь. Напротив, единственное, в чем он мог быть уверенным, так это в том, что два человека, болтающих с шофером, не просто так тут время проводят. Он достал бумажник, наклонил его так, чтобы Гасу и Джимми были видны все находящиеся там деньги – в сумме почти три сотни долларов.
Гас вырвал бумажник из его рук и принялся его потрошить. Он вытащил банковские карточки и бумаги, побросал их на асфальт. Пенниман не стал их поднимать. Будь это в его силах, он бы убил этих двоих на месте. Они нашли сложенную стодолларовую купюру, спрятанную в клапане, и Гас, кивнув Джимми, сказал: «Ты посмотри-ка». Джимми одним резким движением лягнул Пеннимана по колену и тут же скрылся за спиной Гаса, который наклонил голову и посмотрел на Пеннимана взглядом, ясно говорившим: «Только попробуй!».
Пенниман дрожал от ярости, прикусив язык до крови, и думал о том, что вернется сюда. Скоро. Когда будет несокрушим, когда завладеет всеми монетами и будет волен делать что угодно. Он выдавил из себя улыбку, пытаясь делать вид, что встречал в своей жизни людей и покруче и над ними тоже смеялся.
– Ну, вы все забрали, – сказал он. – А теперь, как насчет старика с монетой? Где эта монета?
– Он был чокнутый, – сказал Джимми. – Зашил монетку в животе одной из этих рыб, арендовал лодку на пристани у Билла Нейлера и погреб по Саунду, используя большую старую снасть, на какую ловят марлинов, а ту рыбу использовал как наживку. Сидел там полчаса, варил карпов в кастрюле. Я слышал, как он поет себе под нос. А потом из воды появилась эта хрень и сожрала его вместе с лодкой, как в мультяшке про Пиноккио[60]. У меня это есть на видео. Я думаю, та же самая рыба.
– Ты думаешь, мальчик тебе врет, – напрямик сказал Гас без всякой вопросительной интонации. – Богатый сукин сын приезжает сюда на каком-то вонючем лимузине. Неблагодарная…
Но Пенниман уже шел на негнущихся ногах по асфальту, сквозь который пробивалась сорная трава, он шел к лимузину. На самом деле он поверил всему, что сказал Джимми. Именно такого развития событий он и ожидал. И побаивался. Он не знал толком, что это означает. Он в любую минуту ожидал хлопка по плечу, руку Гаса, разворачивающего его, новое маслянистое пятно на спине. Больше он не отправится в путь без пистолета. Но не случилось ничего, кроме дикого смеха и презрительного пузырчатого звука, похожего на громкий пук, вероятно, развеселого творения Джимми. Потом мимо его уха пролетела кредитная карточка. Раздался звук бегущих детских ног. Пенниман напрягся в ожидании удара в тот самый момент, когда рука подтолкнула его в спину. Рука, судя по толчку, была маленькой – несомненно рукой Джимми.
Пенниман чуть не потерял равновесие, но выровнялся и пошел дальше. Он не станет поворачиваться. Они хотели, чтобы он повернулся. Он нагнулся к окну, приказал водителю развернуться и ехать назад, потом сел сам и только тогда впервые подумал о человеке из Лос-Анджелеса с пятьюдесятью долларами, после чего нагнулся и ослабил шнурки на туфлях. И только тогда он почувствовал подарочек Джимми у себя на спине – комок жевательной резинки, отвалившийся от материи в том месте кресельной обивки, к которой прилепился.
Пронзенный солнечными лучами туман стал белым из серого, словно Эндрю сидел в доме среди облаков. Но туман вроде бы сгущался, хотя утро продвигалось уже к полудню, а в воздухе не было ни ветерка. Все вокруг было влажным – тротуары, стволы деревьев, дранка на крышах, лобовое стекло его «метрополитана». Эндрю сидел в машине и смотрел на улицу, а дворники неторопливо прохаживались по лобовому стеклу.
На лужайке и на тротуаре здесь и там лежали мертвые чайки. Эндрю пнул одну, не увидев ее в тумане, потом пнул другую, а когда нагнулся, чтобы разглядеть получше, увидел еще одну, лежащую в водосточном желобе. Они были повсюду – лежали, словно подстреленные. Он сумел подобрать на улице шестнадцать; кидал их в коробку, которую тащил за собой по проулку, чтобы бросить в мусорный бачок. Вся эта история показалась ему странной, он подумал, что, может быть, ночью где-то случилась утечка ядовитого газа, может быть, произошла какая-то поломка на военно-морской оружейной базе.
Новости по радио тоже шли какие-то необычные – сообщения о наводнении где-то на реке Сан-Габриель, вроде как там случился чудовищно высокий прилив. Только ничего такого там не было. Река словно сама по себе вдруг потекла в обратном направлении, и соленые приливные воды затопили все задние дворы и переполнили ливневку. Эндрю пребывал в недоумении: странное свечение океана прошлым вечером, штормовой прибой, птицепад, река. Все это имело какую-то библейскую окраску, словно готовилось что-то грандиозное. Но теперь утро успокоилось, словно устало. Он посмотрел на часы.
Уже шел одиннадцатый час. Он заспался сегодня – так поздно ни разу не вставал за последние пятнадцать лет. Он попивал из кружки кофе, который уже успел остыть на утреннем холодке. Красить гараж не имело смысла – не в такую же погоду. День сегодня вышел неподходящий для работы, в такие дни хорошо поразмышлять, почитать и вообще оправиться после предыдущего дня, который был, пожалуй, самым длинным на его памяти.
Но он был счастлив и доволен, сидя в своей машине. На несколько минут он запустил обогреватель, хотя и знал, что тем самым облегчает возможность его обнаружения, и теперь сидел в тепле, и сон чуть ли не сморил его. В салоне машины стоял какой-то необычный запах, знакомый и требовательный, который в сочетании с туманом и кофе, а также морским воздухом, проникавшим в щелку приоткрытого окна, казалось, создает какое-то волшебное ощущение. Он не смог бы точно описать это чувство. Он словно находился внутри воздушного шара, весьма удобного, с бокалом какого-то приятного питья для него, и смотрел оттуда на безумный земной ералаш, проплывающий внизу.
Туман, казалось, потихоньку топит все, погружает на дно, накидывает на плечи съежившегося мира серое пальто. С растущего на тротуаре дерева на крышу машины капала вода, капала так медленно, что каждая очередная капля точно казалась последней, а откуда-то между приглушенным шумом далекого трафика и редкими одинокими криками кружащихся в небе чаек, доносилось неторопливое ворчание волн, бросающихся на берег в полуквартале от него.
Это утро обещало быть хорошим для прогулок по берегу. Тяжелый прибой вчерашнего вечера должен был принести морские раковины и отполированные камни, а из-за тумана и утренней прохлады туристы еще не успели их разобрать. Эндрю допил кофе и поставил чашку на пол машины. Он намеревался дождаться Пеннимана хотя бы ради того, чтобы было о чем поговорить с Пиккеттом, когда тот вернется из Ванкувера с «Витабиксом». Но Пенниман еще не выходил из дома, и у Эндрю возникло подозрение, что он пропустил старика. Такие риски неизбежны, когда поздно встаешь.
Он вышел на улицу, пряча голову в плечи, закрыл как можно тише дверь машины, запер ее. Туман был такой густой, что из дома его не могли увидеть ни Роза, ни Пенниман, и хотя Эндрю не хватало головного убора, он не мог рисковать и вернуться за ним в дом. Он сунул руки в карманы и пошел на юго-восток к берегу, свернул в узкий проулок и миновал то место, где кормил камбалой котов. Ему вдруг пришла в голову мысль: а уж не тетушки ли Наоми были те коты. Как это похоже на судьбу, подумал он. Он безуспешно трудился не покладая рук, чтобы освободить свой дом от этих монстров, а потом весьма благородно скормил им в проулке целую рыбину. Они, наверное, решили, что он псих. Все рано или поздно будут думать, что он псих – коты, тетушка Наоми, Роза, Пенниман, все, кроме Бимса Пиккетта, который не принадлежал к тем людям, кто в ответ на любое замечание кричат: «На себя посмотри!» Но вообще-то забавно было, что он покормил котов. Даже приговоренных к смертной казни кормят по высшему разряду, перед тем как навсегда увести из камеры. По крайней мере, он слышал такие истории.
А коты, казалось, прониклись к нему после этого любовью. В последние несколько дней у него возникло такое впечатление, будто они так и крутятся около него. Один даже зашел в его спальню рано утром. Эндрю проснулся и увидел стоящего в спальне кота, который словно хотел сказать ему что-то или стоял на вахте, пока Эндрю спит.
Подойдя к берегу, Эндрю снял туфли и носки, связал вместе шнурки, повесил себе на шею, потом закатал брючины до колена. Песок, влажный и холодный, похрустывал у него под ногами. Океана он не видел, но хорошо его слышал. На мгновение ему показалось, что он потерялся на бескрайнем берегу, где в бесконечной серости утра существовал только небольшой пятачок песка вокруг него, но не было слышно ни малейшего звука, говорящего о человеческих существах. Он был совершенно один, и это вдруг привело его в ужас. Его сразила мысль о том, что ОНИ уже здесь: злые духи Пиккетта, которые, вероятно, и создали этот туман с помощью какой-то машины, закрепленной под пристанью.
И в этот момент из тумана появился чрезвычайно толстый человек, на его голове красовался какой-то сверкающий шлем, а рубашка была разрисована лунами и звездами. Инопланетянин, подумал Эндрю и чуть было не отпрыгнул назад, чтобы скрыться в тумане, но брюки человека из магазина секонд-хенда и поношенные туфли ясно говорили, что он не прилетел со звезд, к тому же эта встреча удивила его не меньше, чем Эндрю удивила встреча с ним. Этот человек явно принадлежал к местным чудакам – как и вчерашний бородач в гостинице, – и являл собой некую разновидность ясновидца. Человек кивнул и прошел мимо в сторону пристани, бормоча что-то себе под нос. Тут же появился еще один человек, а за ним еще трое или четверо, все они были выряжены на манер махараджей и несли с собой маленькие тамбурины, какими одаряют победителей конкурсов в грошовых луна-парках. Эндрю поспешил пройти мимо них, стараясь ни с кем не встречаться взглядом.
В спешке он пнул не замеченную им морскую раковину громадных размеров, и она покатилась по наклонному берегу к кромке, где накатывающие волны лизали береговую гальку. Он прибавил шагу и подобрал раковину – это был черный мурекс размером с ладонь; раковину, предпочитавшую глубоководье, выкинуло на берег волной штормового прибоя. У кромки воды песок был усыпан раковинами, медузами, клубками бурых водорослей, батиса, морской травы. Тут были натики, блюдца, хрупкие звезды, кожистые, багряные голожаберные, морские лимоны и рыбы-иглы. Словно половина обитателей моря выбралась на берег посреди ночи и решила здесь остаться. Громадные тресковые с выпученными глазами лежали на берегу, оплетенные водорослями. Полузарытый в песок с хвостом, похожим на хлыст, омываемый холодными волнами, лежал калифорнийский орляк размером больше, чем капот «метрополитана» Эндрю. Он пожалел, что не взял с собой пакета. На берегу хватало замечательного плавучего мусора, чтобы заполнить матросский сундучок.
Чуть поодаль он видел человека в твидовом пальто и со страшноватой прической а-ля Принц Вэлиант[61], тыкающего во что-то выброшенной на берег веткой. Эндрю поднял воротник и направился в ту сторону. Берег был явно полон не только местных чудаков, но и всевозможной морской жизнью. Может быть, он найдет там своего атлантидца, читающего украденную у него, Эндрю, книгу. А может быть, он найдет остатки самой Атлантиды, вынесенные на берег вместе с бутылками колы, рыболовными принадлежностями и старой выброшенной обувью. Невозможно, чтобы все это было простым совпадением – все эти эксцентричные личности, перебирающие выброшенный мусор, птицепад, разговоры о реках, текущих вспять. Эти странные люди на берегу, возможно, искали что-то. Или, как Эндрю, подозревали: тут есть что искать, только не знали, что именно, а пришли сюда посмотреть – может быть, оно само как-то проявит себя.
В конечном счете этот парень, несмотря на необычную прическу, казалось, чувствовал себя в большей безопасности, чем махараджи или тот тип в сверкающем шлеме. Он производил впечатление человека, который не сойдет с ума у тебя на глазах и не начнет вдруг говорить с призраком. А тыкал веткой он вроде бы в чье-то тело. Эндрю подошел и приветственно кивнул. На песке лежало не тело, точнее, не человеческое тело. Он увидел невероятных размеров кальмара футов восемнадцати-двадцати в длину, наполовину зарытого в песок, его страдальческие, невидящие глаза были устремлены в никуда. Запах от кальмара исходил отвратительный и не столько потому, что он начал разлагаться здесь, на берегу. От него пахло почему-то обгорелым мясом, как от обгоревшей электрической розетки или плохо прожаренного мяса на горячей стальной сковородке.
– Большой, правда? – сказал человек, улыбнувшись Эндрю и показывая своей трубкой на кальмара.
Эндрю, который знал, что это за зверь, чтобы дать незнакомцу шанс проявить себя, все же сказал:
– Это что – кальмар?
Но, произнеся эти слова, Эндрю заметил линию, проходящую по середине лица его собеседника, и сердце его подпрыгнуло, как перепуганный кролик. Он заставил собственное лицо расслабиться, мельком огляделся – нет ли где поблизости Пеннимана, наблюдающего за ним сквозь туман.
– Именно что кальмар, – сказал человек. Он посмотрел на Эндрю и показал своей трубкой на спрута. – Класс спрутовых. Французы называют их poulps.
Эндрю кивнул, он медленно дышал через рот, пытаясь успокоиться. Пеннимана нигде не было видно, он, вероятно, расположился где-то подальше, показывал фокус с четвертаком махараджам.
– Французы, говорите?
– Это факт. Испанцы делают сандвичи с кальмарами. Итальянцы жарят их на оливковом масле или фаршируют травами и сыром. Японцы их едят сырыми с маленьких рисовых формочек в виде прямоугольников. А в Южных морях аборигены готовят что-то вроде желе из их глаз и намазывают его на тосты.
– Вы случайно не повар? – спросил Эндрю, подумав вдруг, что, может быть, удастся разрешить проблему с тетушкой Наоми. Этот человек вполне мог сойти за француза с его прической и всем прочим. Но он не был шефом, он отрицательно покачал головой. Эндрю прищурился, глядя на него – лицо у него было достаточно честное, но бледное, почти прозрачное, словно тот бывал на солнце раз в год и то лишь ранним утром. И ошибиться было невозможно: по его лицу была проведена та самая линия, которая прочертила лица Джонсона и Эндрю.
– Что-то не так?
– Нет-нет, – ответил Эндрю. – То есть ваше лицо… На нем, кажется, что-то есть. Может быть, зола из трубки. Извините, что уставился на вас.
Человек достал платок и отер лицо – во влажном, насыщенном туманом воздухе линия стерлась без проблем. Эндрю непроизвольно прикоснулся к собственному лбу.
– Вы случайно не видели здесь сегодня одного человека? В белом костюме? Бородатого? Ходит с тростью?
– Да, именно такого. Я видел человека, отвечающего вашему описанию. Неплохо прогулялся с ним. Он фокусник домашнего уровня. Показывал мне потрясающие фокусы с монеткой. И с картами тоже.
Эндрю кивнул.
– Вынудил вас прокатить монетку в четверть доллара по лицу. Было такое?
– Господи Иисусе, – сказал человек. – Откуда вы это знаете?
– Он всегда делает что-нибудь в этом роде. Он вышел прогуляться, да?
– Его очаровал этот кальмар. Он сказал, что был ихтиологом, работал в Скриппском институте океанографии[62]. Его интересовали железистые функции карпов, как он мне сказал. Если долго живешь, то обязательно повстречаешься с людьми, которые специализируются на чем угодно. Надеюсь, вы меня понимаете. Кальмары явно были побочной областью его интересов, хотя железы карпа привлекали его сильнее всего остального. Вот посмотрите.
Эндрю посмотрел. Кальмар был рассечен в длину так чисто и ровно, что Эндрю показалось, будто это естественная складка кожи. Однако что означал этот разрез, Эндрю не мог сказать. Неужели Пенниман пришел на берег, чтобы вскрывать обитателей моря? Скорчив гримасу отвращения, Эндрю раздвинул разрез и увидел огромную раковину в брюшной полости. Внутренности рыбы почернели, словно кто-то выжигал их огнем. Эндрю распрямился и сделал шаг назад, потом повернулся к океану и вдохнул полные легкие морского воздуха.
– Черт знает что, правда? Адская вонища, – сказал человек, заглядывая в чашу своей трубки. – Ваш друг, казалось, предполагал, что так оно и будет – выгоревшие внутренние органы. Он чуть не прямо в них нос сунул, словно это были срезанные цветы. Сначала он надел перчатки, потом что-то вроде передника. Не хотел запачкать свои белые брюки, наверно. Вы знаете, что он сделал?
Эндрю отрицательно покачал головой; он не очень удивился бы, услышав, что Пенниман приготовил сандвич из сердца кальмара и съел его.
– Он порылся в этих внутренностях и нашел там серебряную монетку в клубке лески. Он высвободил монетку маникюрными ножничками, потом промыл морской водой, протер о передник и ушел прочь. Вот и все дела. Несколько секунд я непроизвольно шел за ним. Я не знал, что и подумать, пока не вспомнил его фокусы. Это была мистификация, а я на нее повелся. В Лас-Вегасе был фокусник, который проделывал такие штуки с золотыми кольцами, ломтями хлеба из духовки. Он брал кольцо у кого-нибудь из публики, ценную вещь, и она исчезала из его рук, а потом десять минут спустя окликал первого попавшегося официанта, просил его принести горячую булочку и…
Но Эндрю уже не слушал. История про колечко и булочку к делу отношения не имела. А вот история про кальмара и монетку, напротив, очень даже имела. Неужели Пенниман прошлой ночью ловил кальмаров с конца пристани? Выглядело все именно так. Одного он таки поймал… и довольно крупного. Вероятно, кальмар порвал его леску, и Пенниман утром вернулся, чтобы найти пропажу, что выглядело странно, если только он не был уверен, что приманка убьет кальмара, а сильная прибойная волна выбросит его на берег. Так оно и получилось, судя по тому, что стало известно Эндрю. Но что все это означало, оставалось для него тайной, так он думал по пути назад, лениво разбрасывая песок ногами в поисках раковин мурекс.
Он остановился, повернулся в сторону воды, окинул взглядом океан. Туман неожиданно почти рассеялся, и теперь он мог видеть стеклянистые зеленые горбинки малых волн, разбивающихся на неожиданном песчаном мелководье. Пенниман, казалось, ловил не только ленивого кальмара. Эндрю, и Пиккетт, и, может быть, Роза ловились на его приманку. Очень скоро настанет день, и, если они не будут начеку, он забросит спиннинг с приманкой, они бросятся за ней, а он покрутит катушку спиннинга и уложит их в старый брезентовый мешок.
Что ж, Эндрю будет готов к такому повороту. Пенниман глупейшим образом недооценил его. Вот в этом-то и состояла его ошибка. Настало время, когда Эндрю нанесет ответный удар. Конечно, не сильный. Пусть Пенниман поначалу только удивится, пусть только будет чуть чаще оглядываться через плечо и станет менее беззаботным и самоуверенным. Эндрю кивнул в сторону океана и прищурился, глядя сквозь туман и думая, что ради спокойствия Розы он скроет от нее всю эту тревожную историю. Пусть Роза думает о Пеннимане что ее душе угодно. А когда придет время, Эндрю его разоблачит, он закидает грязью брюки Пеннимана, он взъерошит его волосы, он ухватит его за кончик бороды, он поймает его на приколоченный к полу десятицентовик, он…
– Эй! – крикнул Эндрю, подпрыгивая и махая рукой в воздухе. – Черт! – Он бросил гигантского мурекса на влажный песок и потряс правой рукой. Капля крови вытекла из мягкой кожи между пальцами. Створки раковины прищемили его, и теперь он испытывал адскую боль. Он потер пальцы и нагнулся над раковиной. Оттуда высунулся огромный и волосатый краб-отшельник, угрожая Эндрю единственной клешней. Его глаза торчали на соломинках, словно глаза лунного существа, и, казалось, смотрели на него с шестидесяти разных направлений сразу. Он выбрался из своей раковины и побежал в океан. На мгновение Эндрю видел его под слоем прозрачной воды, темную тень, спешащую к открытому океану, в приятный грот, заросший водорослями, где у него, может быть, было удобное кресло, установленное в тени морского веера.
В этот момент солнце разбило туман на столбы пронзительно белого света, и Эндрю увидел, что от него до пристани меньше пятидесяти ярдов. На берегу теперь здесь и там были люди, они сидели на складных стульях, устанавливали зонтики. Неожиданно появились дети – они бегали и смеялись. Мимо Эндрю пробежала тройка жуликоватых с виду серферов, они бросали свои серфы в утренний прибой, запрыгивали на них одним плавным движением, отчего по носам досок ударяли небольшие стеклянистые волны, а брызги попадали на лица серферов.
Эндрю импульсивно зашел на мелководье, думая, что соленая вода оживит его. Он уже много лет не плавал в океанских водах. Он вспомнил, как это было прекрасно – чувствовать воду своим телом. Впрочем, вода была обжигающе холодной, а когда набежала волна, достала до его закатанных брюк, он развернулся и бросился наутек. Его подошвы мгновенно онемели. Юность, подумал Эндрю, покачивая головой. Ну и дела. Он помахал над плечом двумя пальцами, прощаясь с крабом-отшельником и давая ему понять, что не держит на него обид. Он все прекрасно понимал. В конечном счете у каждого свой дом. То же самое он говорил себе прошедшей ночью. Пора было выйти из тени и щелкнуть Пеннимана по носу. Он усмехнулся. Существовала тысяча способов сделать это.
Глава 7
Но когда свиньи, обученные искать трюфели, были приведены в лес Фонтенбло, одна крупная, толстая свиноматка убежала в березовую рощу, из которой появилась с ложкой в зубах, следом за ней бежал нищий, свиноматка убегала от обоих – от хозяина и нищего, и больше ее никогда в окрестностях не видели.
Хитрость состояла в том, чтобы одурачить их. Это поселило бы страх в их несчастных сердцах. Можно послать какому-нибудь человеку анонимное письмо, которое парализует его, хотя он и половины не поймет. Том Сойер в конечном счете был настоящий гений в таких делах, но он и понятия не имел почему. Эндрю сидел в баре, машинально чиркая на листе бумаги. Недостаточно было написать: «Ты умрешь в полночь» или «Берегись поющего покойника». Или еще что-нибудь в таком роде. Театральные нотки не стоили ни пенни, когда их получал такой знающий человек, как Пенниман. Не имело смысла и откровенное послание типа «Перестаньте вмешиваться в наши дела» или «Попадетесь на моем пути еще раз, горько пожалеете». Такого рода послания писали дети. Записка не должна была содержать ни малейших намеков на какого-нибудь влиятельного маркиза Куинсберри.
Послание должно было быть загадочным, почти абсурдным. И чтобы никакого здравого объяснения написанному не существовало в природе. «Отдай мне жвачку моей сестры» было бы неплохо, но получатель может неправильно истолковать такое послание, принять его за шутку, а это никак не устраивало Эндрю. Он поскреб голову. Нужно написать что-то короткое, но чтобы оно казалось полным, хотя на самом деле оно и не может быть полным ни в каком опознаваемом смысле. У него был конверт с уже написанным адресом и печатью. Он специально исковеркал фамилию адресата – вместо Пенниман написал «Пенглман», чтобы было, как вишенка на торте, чтобы брови у Пеннимана подпрыгнули еще до того, как он вскроет конверт. А еще Эндрю побрызгал на конверт духами, а марку выбрал из рыбной коллекции, что была на почте, – японский декоративный карп, – вполне подходящая к случаю марка. У Пеннимана глаза на лоб полезут, когда увидит.
Его внезапно посетило вдохновение, и он, улыбаясь, склонился над бумагой, взял карандаш в левую руку, чтобы послание выглядело совсем уж похабным. «УРИ ЕТУ ЖИГАРЕТЫ», написал он старательным почерком с наклоном влево, все буквы были бестолковыми и совершенно разными. Идеально. Послание ровным счетом ничего не значило, но, казалось, что-то все же подразумевало – возможно, дым, может быть, ядовитый дым, может быть, что? Зиккураты, таинственные башни – определенно ничего такого, в чем Пенниман мог бы быть стопроцентно уверен.
Эндрю некоторое время размышлял, не вырезать ли ему буквы из журнала и не наклеить ли на лист бумаги, но это показалось ему дешевкой, которая соответственным образом удешевит и всю затею. Он просмотрел все написанные буквы, подчернил их, со счастливым лицом поставил точки над i. Это его убьет. Эндрю чуть не рассмеялся вслух. К какому выводу придет Пенниман? А ни к какому. Ничегошеньки-то не сможет он с этим поделать, в этом-то и заключалась красота замысла.
Это послание просто расплющит Пеннимана, он словно выпьет по ошибке неразбавленного зернового спирта. Решит поначалу, что письмо написано каким-то иностранцем, но со временем эта гипотеза будет казаться ему все менее и менее вероятной, поскольку ни один иностранец вообще не стал бы писать такую фразу, а еще менее вероятно, что смог бы написать с такими причудливыми ошибками. После нескольких первых минут немого смятения, которое неизбежно охватит Пеннимана по вскрытии конверта и прочтении его содержимого, потом после повторного прочтения и разглядывания его со всех сторон, в его мозгу возникнет туман искреннего недоумения. Настанет миг страха и дикой тревоги. Передо мной, скажет он себе, нечто, чего я не могу понять. И эта мысль парализует его.
Пиккетт будет гордиться Эндрю, хотя сам воздержался бы от отправки такого письма. По правде говоря, Пиккетт слишком уж боится этих Смотрителей, кем бы они там на самом деле ни были, и его страшит одна мысль о том, чтобы затеять борьбу с ними. Он из тех, кто изучает Смотрителей. Пусть уж Эндрю сам решает, следует ли ему выйти из тени и бросить им вызов. Он криво-косо сложил послание, засунул его в конверт и заклеил конверт скотчем. В общем и целом конверт не производил никакого впечатления. Он решил поехать в Нейплское почтовое отделение, чтобы сбить Пеннимана со следа. А на обратном пути он заедет в телефонную компанию и закажет телефон для комнаты Пеннимана и параллельный для мансардной обсерватории. Эндрю благородно сообщит им, что будет оплачивать телефонные услуги из своего кармана, исключая, конечно, междугородные звонки. А знать о параллельном телефоне в мансарде Пенниману необязательно.
Он задумался на минуту, не стоит ли ему еще каким-то образом подстегнуть события, нет, не подбросить в кровать Пенниману отрубленную лошадиную голову или что-нибудь в таком роде, а так, по мелочи – подпустить, может быть, ящерицу в туфлю или растворить в его масле для волос какую-нибудь гадость вроде меда, или крахмала, или серы, а, может быть, подбросить ему на туфлю какую-нибудь фигню из магазина приколов – например, резиновые экскременты. Эндрю принялся составлять список, план сражения, но потом передумал, разорвал бумагу на мелкие части и сунул в карман. Он не оставит никаких записей. А по крайней мере пока он откажется от идеи подобных розыгрышей, они своим характером могут выдать исполнителя, а их эффективность была раза в два ниже эффективности записки, которая являла собой настоящий шедевр.
Шел третий час. Туман рассеялся полностью, но в воздухе все еще висели остатки влажности. Когда через час-другой будет посуше, он достанет краску и кисточки. Сколько времени уйдет на то, чтобы покрасить солидную часть стены? Часа два? Нет, он и самом деле всерьез примется за это дело, только чуть позднее, сначала он должен отправить письмо и заехать в телефонную компанию.
Написание послания значительно улучшило ему настроение. Бога ради, наконец-то он делал что-то, а не был пассивным наблюдателем, убивающим время на стуле и позволяющим людям, которые знают, что делать, наступать ему на туфли. Он вышел на улицу, насвистывая, медленно, чтобы досконально оценить все связанное с покраской, проехал мимо стены в сторону бульвара, прикидывая, чего может добиться такой человек, как он, если засучит рукава и всерьез примется за дело.
Он и восьми минут не проехал – вверх по Коуст-хайвею и через мост на Секонд-стрит, когда увидел Пеннимана, бредущего с тростью по тротуару. Вид у него был неважный, выглядел он на все свои преклонные лета. Да что говорить, в лучах послеполуденного солнца он был почти похож на бродячую мумию, его волосы лоснились от масла, словно он потратил полгаллона, чтобы привести их в порядок. При виде такого Пеннимана Эндрю чуть не начал насвистывать.
Он нажал на тормоз и начал было поворачивать на одну из улочек, ведущих к Морскому стадиону, но потом вывернул назад на Секонд-стрит и прижался к бордюру. Он не хотел потерять Пеннимана. Тот ведь мог исчезнуть на одной из тысячи улиц. Лучше было припарковать машину и походить за ним пешком. Он выбрался из машины, запер двери, насовал десяти- и пятицентовики в паркомат и пошел размашистыми шагами, чтобы не потерять старика из виду, ведь Пенниман шел резво и решительно.
Эндрю дожидался перерывов в транспортном потоке, держался на расстоянии от Пеннимана, останавливался время от времени под маркизами витрин, чтобы выглядеть человеком, праздно проводящим время. Пенниман свернул за угол и исчез из вида в направлении перешейка и Аламитос-Бич, и Эндрю потрусил по улице вдогонку за ним, замедлил шаг, дойдя до угла и допуская вероятность того, что Пенниман ждет его за поворотом. Он оказался перед магазином Маниуорта «Тропические рыбы», заправлял теперь в магазине племянник Маниуорта, человек, которого знали только по имени Адамс; Адамс работал там уже несколько лет, начав еще при живом Маниуорте и превращая жизнь дядюшки в сплошные страдания. Человеком он был довольно скверным, и бизнес после смерти Маниуорта стал хиреть и потерял изрядную долю своей привлекательности.
Эндрю сунул руки в карманы, он стоял, так еще и не заглянув за угол. Он решил, что выглянет из-за угла, и если Пенниман там, ждет его, то он просто сделает вид, что шел к Маниуорту, чтобы купить кормовых золотых рыбок для суринамской пипы, что само по себе было неплохой идеей. Пипа будет счастлива. А в концепции счастливой пипы было что-то веселое и надежное. Он купит еще сушеных креветок и для котов тетушки Наоми, чтобы укрепить ее впечатление о нем как о друге котов. Да… Он признался в этом самому себе. Он казался почти что кошачьим другом. Просто увидев в мансарде с полдюжины котов одновременно, он приходил в ярость.
Он подошел к самому углу, завернул за него, сделал шаг с тротуара и двинулся к заправке «Тексако», где он у всех на виду не раз попивал воду из фонтанчика. Он дождется, когда фонтанчик будет совсем рядом, и тогда оглянется и осмотрит улицу так, будто его ничто не тревожит, словно у него и в мыслях никогда не было вести за кем-то слежку. Но он не мог ждать. На полпути он повернул голову и сделал вид, что чешет себе шею. Длинное пространство, тянущееся до самой Нейплс-Лейн, было пусто, там он не видел ни души, если не считать поливавшей лужок женщины в бигудях.
Эндрю продолжил свой путь, попил воды из забитого жвачкой фонтанчика у заправки. Он развернулся в отвращении, изобразив, что напился. Либо Пенниман заглянул в один из домов дальше по кварталу, либо зашел через заднюю дверь к Маниуорту. Конечно, так оно и было.
Эндрю придется быстро принимать решение. Тут он не может изображать праздношатающегося. Выбор уже сделан. Он поспешил в магазин тропических рыбок, сразу заглушил рукой звонок, сообщавший о его появлении, и приготовился изобразить приятное удивление при виде Пеннимана. Но нигде его не увидел. Торговый зал магазина оказался пуст.
Чувствуя себя частным детективом из фильма сороковых годов, он без стука закрыл за собой входную дверь, после чего отпустил колокольчик. Внутри стояла тишина, если не считать гудения аквариумных компрессоров. Зал был погружен в сумрак, горели лишь две лампы накаливания около прилавка и бессчетное число двадцатипятиваттных ламп в аквариумных рефлекторах, свет которых каким-то образом приглушался темноватой водой в емкостях и проливался подрагивающим мрачноватым сиянием на влажный бетонный пол. Еще в зале побулькивали аквариумные аэраторы и стоял приятный затхлый запах водорослей, влажного песка и рыб.
Магазин состоял из полудюжины небольших комнат с коридорами, ведущими из одной в другую. Пенниман мог быть в любой из них, поджидать его. Эндрю наклонил голову, прислушался. До него донеслись слабые звуки разговора где-то в глубине магазина, потом тихий, неприятный смех.
Он на цыпочках прошел мимо прилавка, потом между аквариумов, на него смотрели тысячи висящих в воде рыб, которые исчезали из гротов, построенных из водопадных камней, утяжеленных коряг, прибитых волнами к берегу и похожих на бурые водоросли кустов водяной чумы, лисохвоста и амазонских мечей. Голоса стали громче, а потом смолкли. Послышались короткие бряканья и всплески, потом снова тишина. Эндрю заглянул сквозь дверной пролет в соседнюю комнату. За дверью находилась просторная кладовая с дверью, выходившей в проулок, через эту дверь Пенниман, вероятно, и прошел сюда. Если только это он находился в магазине. Вполне вероятно, что это и не он. Эндрю проскользнул в угол потемнее, оглянулся через плечо, а потом опустился на колени и выглянул из-за дверного косяка. Да, здесь, как он и предполагал, был Пенниман, но один в кладовой. Он стоял спиной к Эндрю.
Одна из стен кладовой представляла собой огромный аквариум, который вполне мог вместить тысячу галлонов, а то и две тысячи. Его дно покоилось на подставках высотой в половину стены, а высота доходила до самого потолка. По периметру аквариума тянулась лента из кованого железа, а через каждые приблизительно четыре фута аквариум был еще усилен вертикальным крепежом, и доступ в него, вероятно, обеспечивался с чердака. В углу аквариума собралась дюжина великолепных карпов, их чешуя отливала золотом в свете расположенных наверху ламп. Вода в аквариуме бурлила, и водные растения были сорваны и свободно плавали в воде.
Неожиданно в воду аквариума упала широкая сеть, а затем сразу же появилась голова и рука, держащая сеть. Это была голова никчемного племянника Маниуорта – Адамса, который пытался выловить рыбу из аквариума. Адамс с голым торсом и в маске ныряльщика, с дыхательной трубкой во рту, смотрел сквозь толстое стекло на Пеннимана, а подвижная вода шевелила темные волосы на его голове. Пенниман нетерпеливо показывал на что-то в аквариуме, и Адамс с силой кинул сеть в крупного карпа, который отбился от стаи, залегшей на дне. Но сетка медленно перемещалась в воде, и карп легко ушел от нее, но совершил ошибку, переместившись в задний угол аквариума. Сеть волнообразными движениями снова стала подбираться к нему, а карп суматошно бился носом в обе стены аквариума, введенный в заблуждение богатством выбора. Потом он бешеным рывком ринулся прочь, подняв со дна осадок, и угодил прямо в сеть, которую Адамс тут же поднял из воды.
С чердака донесся шум – журчание, всплески, ругательства и звук воздуха, надуваемого в пластиковый мешок. Потом появился Адамс – он спускался по маленькой наклонной приставной лестнице, опиравшейся на потолок, образующий вместе с крышей узкое пространство, по которому можно было передвигаться разве что ползком. Адамс с трудом нес длинную пенопластовую коробку с крышкой. Пенниман сделал шаг к Адамсу и подхватил коробку с другой стороны, а Эндрю подался глубже в темноту. Ему не слишком хотелось быть обнаруженным прячущимся на четвереньках за дверью. Потом он медленно поднялся, разгладил на себе пиджак, предполагая, что эти двое пойдут сейчас к передней двери магазина и увидят его. И в этот момент звякнул колокольчик на передней двери.
Эндрю наклонился над аквариумом, полным всякой морской тропической живности. В стекле емкости он видел отражение двух дверей – двери в кладовую и по диагонали – двери, ведущей в коридор, который выходил в другую комнату, наполненную аквариумами, и в остальную часть магазина. Он делал вид, что разглядывает рыб в емкости перед ним. Адамс появился и исчез через вторую дверь – пошел узнать, кто это вошел в магазин. Он не заметил Эндрю. Потом раздался звук закрывающейся задней двери. Вероятно, это был Пенниман, который вышел в ту же дверь, что и вошел.
Эндрю напряг все свои мыслительные способности, принимать решение он должен был мгновенно. Пенниман ушел – по крайней мере, так ему показалось, – и это было к лучшему. Эндрю не составит труда уйти через ту же дверь. В этом случае Адамс его не увидит, не станет удивляться, каким это образом Эндрю проник в магазин без звонка дверного колокольчика. Но Эндрю почему-то не хотелось уходить, вернее, не хотелось и дальше идти по следам Пеннимана. В этом человеке было что-то смертельно опасное, в нем и в той власти, которую, казалось, имел он над людьми. В особенности сегодня. В водянистом свете кладовой он выглядел как мистер Смерть, как персонификация зла и разложения. Эндрю дождется Пиккетта. Тот уже довольно скоро должен вернуться домой. Зачем торопить события?
Но куда это отправился Пиннеман с карпом? Уж наверняка не назад в гостиницу. Нет, Эндрю не мог такого представить – не мог представить, что Пенниман устанавливает в своей комнате аквариум. Он что – собирался съесть этого карпа? Принести его Розе в подарок? Может быть, у него развились такие вкусы на Востоке? Одному богу известно, какие вкусы он не развил в себе на Востоке. Адамс снова проскользнул мимо двери и в кладовую.
Неожиданное появление Адамса испугало Эндрю, но он моментально понял, что ему ничего не грозит – Адамс так и не заметил его. Правда, теперь возможность выйти через заднюю дверь для него исключалась. Он ждал. Поводов для паники не было. Теперь он стал обычным клиентом и никем другим. Он все еще собирался купить кормовых рыбок и креветок для котов. Несколько мгновений спустя, когда он убедил себя, что это вполне себе хорошая мысль, он вышел в первый торговый зал магазина и несколько раз позвонил в колокольчик, делая вид, будто только что вошел в магазин.
Он уставился на рыбок в аквариуме перед ним: толстая рыба-клоун неторопливо проплывала туда-сюда мимо ядовитых щупалец голубых анемон. Почему-то это показалось важным Эндрю, ему показалось, что это должно быть метафорой или чем-то таким, и он вдруг рассеянно задумался о том, как самые чуждые друг другу вещи создают тайные связи между собой, когда видишь их в правильном свете – может, лунном свете или в приглушенном свете аквариума. Он задумался над тем, что бы это могло значить – рыба-клоун и анемоны, – прислушиваясь к кратковременной тишине, в которой из задней комнаты донесся шепот Адамса: «Мистер Пенниман?» Адамс подождал, словно тоже прислушиваясь, а потом повторил по-заговорщицки, очень тихо и взволнованно. Мистер Пенниман, конечно, не ответил.
Неожиданно Эндрю почувствовал чью-то руку у себя на плече и чуть не вскрикнул. Но не получилось – рот ему прикрыла другая рука. Он напрягся, размышляя, что ему сделать, то ли ударить нападавшего локтем в подреберье, то ли прикинуться удивленным покупателем, каким он и в самом деле был. На пальце руки, лежащей на его плече, было знакомое Эндрю кольцо, точнее, перстень с печаткой, похожей на старинный дублон или на какую-то другую знакомую древнюю монету.
Он медленно повернул голову, и рука убралась с его плеча. Он увидел дядюшку Артура, стоявшего у него за спиной, а палец с колечком теперь легонько прикасался к губам дядюшки. Старик отрицательно покачал головой и убрал вторую руку ото рта Эндрю. Эндрю вздохнул свободно. До этого мгновения он сдерживал дыхание, а теперь шумно выпустил воздух из легких. Он хотел было заговорить, но дядюшка Артур жестом оборвал его, потом снова отрицательно покачал головой и большим пальцем показал над плечом направление в сторону двери. Эндрю кивнул и вышел один, снова приглушив колокольчик, а открыв дверь, прищурился на ярком солнце.
И только уже на улице, возвращаясь к машине по Секонд-стрит, он начал задаваться вопросом: с какой это стати дядюшка Артур ошивается в магазине Маниуорта. Он дружил с Маниуортом, но тот давно умер, а тропические рыбы ничуть не интересовали Артура, и никаких оснований для посещения магазина у него не было. У Эндрю будет целая куча загадок, которые он выложит под ноги вернувшемуся Пиккетту, а вот креветок, чтобы выложить их под ноги котам, у него, к сожалению, не будет.
Так что же дядюшка Артур делал в магазине? Этот вопрос не давал покоя Эндрю, пока он ехал по Секонд-стрит к почтовому отделению. Простое совпадение в качестве ответа его не устраивало. За последнюю неделю Эндрю перестал верить в совпадения. Он нашел два ответа, которые имели хоть какой-то смысл: дядюшка Артур оказался в магазине Маниуорта по той же причине, что привела туда Пеннимана, – купить здоровенного карпа. Или же и Артур вел слежку за Пенниманом – гипотеза, которая не слишком удивила бы Пиккетта.
Пенниман вернулся домой раньше Эндрю. Он как раз входил в дверь, когда Эндрю припарковался у тротуара. И коробки из полиэтилена в руках у Пеннимана не было. Эндрю сидел в машине, размышлял. Было уже почти четыре, и Эндрю опять за весь день умудрился ничего не сделать, разве что успешно избегал встречи с Розой. Он с утра отправился за морскими раковинами, но вместо раковин насобирал загадки, каждой из которых по-своему было более чем достаточно.
Но человеку свойственно желание так или иначе упорядочивать загадки. У Эндрю же была их бессистемная куча, как раковины, гремящие в сумке, и у него усиливалось подозрение, что в один из дней он сунет руку в сумку, чтобы вытащить одну, и будет укушен. Он должен их рассортировать, увидеть, в каких прячутся крабы, какие воняют мертвечиной, в каких из них можно услышать отдаленный шум океана. Он включил радиоприемник в машине, потом выключил. Никаких разумных извинений для того, чтобы бездарно промотать и остаток дня, у него не было. Он напомнил себе о том, что случилось вчера – начало дня было таким обещающим, а кончился он падением в отчаяние. Ночные посиделки за кухонным столом с сухими завтраками немного помогли ему собраться с мыслями, спасли его. А теперь он убивал время, терял тот малый островок почвы под ногами, что обрел вчера в обществе Розы и Наоми.
Пора было доставать краску. У него в гараже был комбинезон для покрасочных работ. Ему нужно не больше шести минут, чтобы облачиться в него и приступить к работе. У него вдруг возникло желание сообщить о своем порыве Розе, но он подавил его. Пусть она сама наткнется на него за работой. Он будет в шапочке, натянутой на самый нос, орудовать кисточкой и насвистывать. Он повесит скребок в петельку на комбинезоне, в задний карман, где у него лежит шпатель, засунет тряпку. Проезжающие по улице люди будут принимать его за профессионального маляра, они будут останавливаться, интересоваться стоимостью работ, оценивать его труд, радоваться тому, что старые дома в районе обновляются. Неужели он работает по вечерам? Ну, ответит он, сумерки – единственное время, когда можно работать по-настоящему, заход и восход два великих мотиватора человечества. Он был маляром-философом. Кто из греков говорил о таких вещах? Платон вроде бы.
Он поднял кофейную чашку, которую еще утром поставил на пол машины. В чашке остался кофейный осадок, он застыл внутри липкой гущей. Ему вдруг захотелось, чтобы чашка наполнилась, но он не мог рисковать, не мог идти в дом, чтобы заварить новую порцию. И за пивом он тоже не мог сходить. Красить нужно в трезвом виде, и это вызывало у него внутренний протест, потому что малярная работа такая скучная. Иметь какое-нибудь питье – какое угодно – было в какой-то мере самоцелью, времяпрепровождением. Что ж, придется обойтись водой из шланга. Он резко выпрямился на сиденье, поняв вдруг, что прошло еще десять минут. Он опять витал в облаках.
В порыве решимости он вылез из машины, тихонько закрыл дверь, вошел в свой задний двор и сразу же поспешил в гараж. Там на скамье лежала сумка, полная битого стекла. Вид этой сумки привел его в депрессивное состояние, поэтому он бросил ее в стоявший в углу бачок для мусора. К чертовой матери плавление олова. У него нет времени, чтобы так бездарно его тратить. И вообще не имело смысла держаться за старые ошибки. Розу все равно не обмануть, ни на секунду. Единственное, чего он может добиться, так это превратиться в ее глазах в полного идиота, а он больше не мог это допустить. Он надел комбинезон, открыл банку с краской, быстренько размешал ее обломком палки. Несколько минут – и он уже стоял у стены дома, расстилая на тротуаре холстину, чтобы капли краски падали на нее, а не асфальт. И к черту покраску гаража. Дом был игрой поинтереснее.
Он начал убирать пыль с поверхности с помощью кисти из конского волоса, намереваясь очистить порядочную площадь, прежде чем начать красить. Малярные работы – уж с этим-то он справится. Он осмотрел волосяной пучок и остался доволен – четырехдюймовый пучок от «Перди» был хорош – заостренный и чистый. Эндрю обмакнул кисточку в краску, провел пучком о край металлической банки и принялся закрашивать двухфутовую секцию обшивочной доски, аккуратно подхватывая капли и разглаживая неровности. Он отступил на шаг и с удовольствием посмотрел на плоды своих трудов. Ему казалось, что они являются свидетельством чего-то, может быть, того факта, что он не совсем уж бесполезный ублюдок. Он снова обмакнул кисть в краску, но потом замер и прислушался. Он услышал чьи-то голоса, один из них рассерженный.
Он положил кисточку поперек банки и протер руки о тряпку. Голос вроде похожий на голос Розы. Тот, который рассерженный. Он этого не потерпит. Он немедленно положит этому конец. В этом доме не могло быть никого, кто мог бы возражать ей, разве что он сам. Если же ей досаждает Пенниман… Его охватила ярость, и он поспешил к входной двери, чуть не переходя на бег, его пальцы сжались в кулаки. Потом раздался другой голос, и это действительно был голос Пеннимана, но возражал он вовсе не Розе. Женский голос принадлежал миссис Гаммидж, и оба голоса доносились из открытого окна комнаты миссис Гаммидж на цокольном этаже. Она единственная из них занимала комнату в самом низу, и ее жилье представляло собой некую разновидность помещения для прислуги с собственной ванной комнатой и кухонькой. Окно было лишь чуть-чуть приоткрыто.
Эндрю затормозил, потом сдал назад на два шага, развернулся и нагнулся за кисточкой и краской. Взяв и то, и другое, он на цыпочках подошел к приоткрытому окну и остановился около него, а потом очень тихо и как бог на душу положит принялся красить обшивочные доски. Он не взял кисточку из лошадиного волоса, но возвращаться за ней было сейчас не время, а потому просто клал краску на десятилетнюю грязь. Он почти не дышал, прислушиваясь к голосам, которые становились то громче, то тише.
– Я-то думала, что получу гораздо больше, – со слезами в голосе сказала миссис Гаммидж.
После некоторой паузы раздался голос Пеннимана:
– Я тоже не получил больше. Примите это во внимание. Это утомительный, медленный процесс – выжимать их таким образом, дистиллировать, разливать, старить. Это не делается за один день. Да и сами эти рыбы устрашающе редки. Когда Адамс убил их всех по собственной глупости, поскупившись на термостат подороже, ущерб удалось ликвидировать только через шесть месяцев. Если бы не срочная поездка в Сан-Франциско… Да… Слава богу, что у Хан Коя был свой человек в Чайнатауне. Адамс только в прошлом месяце запустил всю систему, а это означает, что излишки у нас появятся через месяц-другой.
– Излишки! Я прошу не об излишках. Я прошу только о малой доле. О маленькой части того, что есть у вас, – ничего больше. Вы можете этим поделиться. Это ведь не наркотик какой-нибудь.
– Но именно так он и действует, – сказал Пенниман тихим, чуть ли не отеческим голосом. Вам не нужно больше того, что я уже дал. А мне, напротив, нужно. Вы же определенно видите это. Не валяйте дурака. Нам осталось потерпеть всего несколько дней. Вы это знаете. Я не могу пожертвовать ни капли. Если мои способности не будут отточенными и сильными, то нам конец. Тогда мы вообще даром заварили эту кашу.
На несколько секунд в комнате воцарилось молчание. Эндрю тем временем продолжал красить деревянный сайдинг, не обращая внимания на тонкости. Наклонив голову, он рассеянно водил кистью и вдоль, и поперек, и ждал продолжения разговора. Он слышал почти беззвучный плач миссис Гаммидж, слышал, как она старается заглушить его, чтобы не услышал кто-нибудь, случайно оказавшийся в коридоре. Эндрю улыбнулся. Они и не подозревали, что враг стоит прямо у них перед окном, облаченный в комбинезон и шапочку. Он одним выстрелом убивал двух зайцев, вот в чем состояла истина.
Наконец разговор продолжился. До него донеслось нечто, напоминающее звон чокающихся бокалов, потом голос Пеннимана, пробормотавшего что-то о чашечках чая. Эндрю не разобрал.
– По капельке за раз, – сказала миссис Гаммидж.
– Почему вам не бросить все это? Это не имеет никакого отношения к персональной вендетте. Мы выше этого.
– Я так не думаю, – сказала она мгновение спустя. – А что насчет книг? Мы выше и этого?
– К черту книги. Какие еще книги?
– Не думайте, что я ничего не вижу. Не думайте, что это не я протираю пыль и пылесосю этот дом. – Голос ее звучал все громче, у нее с секунды на секунду могла начаться истерика.
– Шшшшш! – успокаивал ее Пенниман, оборвав ее жалобы прежде, чем она успела сказать что-либо важное.
Эндрю пребывал в недоумении. Весь этот разговор был сплошное недоумение. А теперь в комнате воцарилось молчание, вызывающее не меньшее недоумение, и во время этого молчания он услышал хлопок задней двери. Это могла быть только Роза, вышедшая из дома. Она увидит, что дверь гаража открыта, и войдет внутрь посмотреть. Она быстро обнаружит крышку от банки с краской и его пиджак, повешенный на верстачные тиски, и тогда выйдет на улицу посмотреть, не обманулись ли ее острые глаза.
Потом он услышал какой-то рвотный звук, будто миссис Гаммидж проглотила жабу, а потом до него донесся через открытое окно невероятно отвратительный рыбный запах, такой тухлый и подавляющий, что Эндрю отшатнулся, отвернул лицо и увидел Розу на тротуаре. Возможно, это он сам напророчил. Без всяких «возможно». Он улыбнулся ей и помахал кисточкой. По крайней мере он не разбивал стеклянные бокалы и не экспериментировал с чашками, наполненными холодным кофе.
Он отошел от окна, прежде чем сказать что-нибудь, понес банку с краской назад – туда, где лежала холстина для подстилки, поставил банку на нее.
– Вот решил воспользоваться солнышком и покрасить чуток.
Роза кивнула, но без особой, как ему показалось, радости. Он отошел на два-три шага, чтобы оглядеть дом, увидел две очень аккуратно закрашенные обшивочные доски на углу, где он начал красить, и какой-то свежий красочный хаос у окна миссис Гаммидж. Этот хаос был удивительно похож на картинку для психологического тестирования. Он махнул кистью в сторону этого убожества, словно в объяснение, пытаясь придумать, что бы такое сказать. Его опять поймали на месте преступления. Утешало хотя бы то, что поймала его Роза, а не Пенниман. Если бы Пенниман обнаружил, что Эндрю подслушивает под окном, дело закончилось бы серьезным скандалом. И Пенниман, безусловно, догадается о случившемся, когда увидит так странно покрашенный кусок стены. Пенниман ничуть не идиот.
– Я поражена, – сказала Роза, и Эндрю вдруг показалось, что она счастлива видеть его выходки, она словно посмотрела на труды мужа в дальней перспективе и пришла к выводу, что любая работа есть хорошая работа, любая покраска – хорошая покраска. – Но какой смысл в таком неряшестве?
– Сильная зернистость дерева. Красное дерево здесь словно расслаивается. Может быть, причина кроется в избыточности дневного солнца. Когда такое случается, приходится соскребать верхний слой, в котором дерево портится. Соскребание – это своего рода адгезивное действие. Признаю, сейчас выглядит не очень, но когда все будет покрашено…
Роза кивнула.
– Почему ты скачешь с места на место? Уж пляши оттуда, откуда начал, а когда все закончишь, никаких огрехов и заметно не будет.
– Ты совершенно права, – сказал Эндрю. – Кажется, я слегка увлекся. Я предвидел эту проблему с деревом и решил попробовать. Не мог противиться желанию. Ты же знаешь, каким я становлюсь, когда нужно решать маленькие проблемы вроде этой.
Роза кивнула.
– А разве сначала не нужно почистить? Чтобы вся эта грязь…
– Пропитка, – сказал Эндрю, ненавидя себя. – Вскоре все будет прекрасно выглядеть, правда?
– Меня вполне устроит, – сказала Роза. – Но почему ты их не почистил? И вообще, уже скоро стемнеет.
Эндрю поднял банку с краской и вернулся к открытому окну, говорил он громко, чтобы оповестить о своем присутствии за окном миссис Гаммидж и Пеннимана, если они все еще в комнате. Его шпионская операция практически подошла к концу. Будь он поумнее, он бы достал прожектор, удлинитель и попытался выровнять это красочное уродство и вычистить обшивку, прежде чем уходить в дом. Роза восхитилась бы его преданностью делу, а Пенниман не вышел бы утром и не нашел ничего подозрительного.
– Принеси мне ужин в тарелке, хорошо?
– Ну, если ты так хочешь, – сказала Роза, направляясь к гаражу. – Только не изматывай себя до упаду.
В этом вся она – Роза всегда волнуется за него. Он окунул кисть в краску, выпрямился и оказался лицом к лицу с Пенниманом, который смотрел на него из окна и хитро улыбался.
– Добрый вечер, – испуганно прохрипел Эндрю.
Пенниман кивнул, похихикивая, потом смеясь, потом заходясь в приступе смеха так, что Эндрю даже стал опасаться – не задохнется ли. И пока Пенниман смеялся, Эндрю не мог подойти к дому ближе ни на фут, и он начал надеяться, что Пенниман и в самом деле задохнется, просто взорвется от смеха, как перенадутый воздушный шарик.
Глава 8
Наши привязанности и верования мудрее нас; лучшее, что в нас есть, лучше, чем мы можем вообразить…
Время было позднее – после полуночи. Пенниман не появлялся весь день. Эндрю это точно знал. Что ж, он был готов дать старику еще час, может быть, самому удастся уснуть ненадолго, если получится. Давно пора было заглянуть в комнату Пеннимана, а наступившая ночь подходила для этого ничуть не хуже, чем любая другая. Он нажал кнопки кухонного таймера на батарейках, установил его на шестьдесят минут. Чтобы таймер не звонил слишком громко, сунул его под подушку на диване, потом лег и почти сразу заснул.
Он проснулся, не понимая, где находится, только что он видел сон про свиней, и вдруг что-то зазвенело у него под ухом. Он нащупал таймер под подушкой и вспомнил. Он сел, словно пьяный, принялся протирать слипшиеся глаза. Он чуть не умирал от боли в спине, а суставы не слушались его. Ему вдруг со страшной силой захотелось снова уснуть, навечно остаться на этом диване. Но он не мог себе это позволить. У него была миссия. Но, едва поднявшись, он чуть не упал лицом вниз. Час сна лишь увеличил его усталость. Мозг превратился в песчаный пудинг. Но тут он подумал о предстоящем приключении, и эта мысль пробудила его. Он потянулся, заправил рубашку в брюки и вышел в гостиную.
Теннисный мячик, положенный им у входной двери, там и оставался. Значит, Пенниман пока не вернулся. Он ушел на ночь, что довольно часто случалось с ним в последнее время. Миссис Гаммидж упомянула о том, что говорила с ним перед обедом. Она сказала, что Пенниман большую часть дня провел в своей комнате, а потом отправился к родственнику в Глендейл, где наверняка проведет всю ночь. Но ни Эндрю, ни Роза не видели Пеннимана тем утром, и Эндрю подозревал, что тот ушел рано и так и не возвращался, значит, миссис Гаммидж солгала. Пенниман, похоже, использовал миссис Гаммидж для собственного алиби. С точки зрения Эндрю, человек, который нуждался в алиби, был обычно виновен по уши.
Эндрю и без того не особенно верил миссис Гаммидж, а после подслушанного разговора – тем более. Он не сомневался – эта парочка что-то замышляет, они объединили свои усилия с того дня, как познакомились в его гостинице. В некотором роде он испытал облегчение, думая об этом. В конечном счете миссис Гаммидж… Эндрю пришла в голову мысль, что Пенниман мог бы найти себе и более надежных союзников. Может быть, его союз свидетельствовал о том, что Пеннимана использовали, по сути, для показухи, в качестве фасада. Он всей своей внешностью подтверждал это предположение. Такие вещи Эндрю очень тонко чувствовал. Фальшь он сразу видел.
Он огляделся в поисках еще чего-нибудь, чего-то такого, что может произвести громкий стук. Кочерга бы подошла. Она ненадежно висела у него в кованом металлическом держателе, он взял ее и поставил внаклонку у двери. Теперь, если Пенниман появится, об этом будет знать весь дом. Эндрю придется что-нибудь придумать, но это все же лучше ситуации, в которой Пенниман зайдет незаметно и застанет Эндрю за обыском в снимаемой им комнате.
Он поднялся по скрипучей лестнице, прислушиваясь к храпу, доносящемуся из комнаты тетушки Наоми в мансарде, к звукам из спальни, в которой Роза спала вот уже три часа. Он не мог сдержать улыбки. Было какое-то радостное волнение в скрытных действиях в темном доме после полуночи, ведя сражение с силами зла… или с силами чего-то.
Один из котов тетушки Наоми спустился из мансарды и остановился, глядя на Эндрю и мигая. Потом кот проскочил мимо него, спустился по лестнице на площадку цокольного этажа, где сел и уставился на входную дверь. Еще один кот появился сверху, дойдя до Эндрю, потерся о его ногу, потом сел у двери Пеннимана и тихонько мяукнул. На его «мяу» отозвался кот, который сидел перед дверью на цокольном этаже. Эндрю посетило загадочное чувство, будто коты замыслили что-то и подают друг другу сигнал. Эндрю почему-то был уверен, что они на его стороне, что они опять оберегают его.
Он вдруг почувствовал уверенность в себе и ясность. Нервное возбуждение прогнало сон из его головы. Он мог представить себе интерьер комнаты Пеннимана – стул, бюро, книжный шкаф, кровать в алькове, занавеска, отгораживающая альков. Он сам подбирал и покупал эту мебель. Роза сшила занавеску, а Эндрю повесил ее на деревянную штангу над альковом. Он знал каждый дюйм этой комнаты. Ему явно не потребуется фонарик, который лежал в его кармане. Да он и в кромешной тьме там ни разу не споткнется.
Он вдруг чихнул – неожиданно для себя, без малейших предощущений. Он попытался подавить звук, прижав ладонь ко рту, получился некий «апч», сопровождаемый плевком в ладонь. Он сжал пальцами ноздри в предвидении второго чиха и замер на темной лестнице, прислушался еще раз. Сердце его колотилось. Никаких звуков движения он не услышал. Храп, ничем не потревоженный, так и продолжал доноситься сверху, и в неподвижном, закупоренном воздухе лестничной клетки висел лишь намек на кошачий запах. Это каким-то образом утешало и больше не имело власти вызывать у него отвращение или бешенство.
Впрочем, мысль о доме, битком набитом котами, по-прежнему не вызывала у него энтузиазма. Его решимость разобраться с котами немного ослабла, но у него еще оставались счеты, которые он должен был свести. Он должен быть хозяином в собственном доме. По одной проблеме за раз, подумал он, вот как нужно делать дела. Сначала Пенниман, потом уж коты. Он не совершит ошибку, взваливая на себя непосильные задачи. Он прошел на цыпочках мимо кота, нагнулся, чтобы погладить его, опять испытал чувство вины за то, что тайно замышлял против них гадости. Он остановился у двери Пеннимана, прислушался в последний раз. Потом взял себя в руки и, медленно открыв дверь, шагнул в темноту комнаты.
Здесь стоял запах книг, розовой и туалетной воды. Восьмиугольное вращающееся зеркало стояло на бюро, отражая лунный свет, проникавший в комнату. На бюро в идеальном порядке лежали всевозможные туалетные принадлежности: расчески из черепахового панциря, кисточки, ножницы для подравнивания усов, пузырьки с тоником для волос и лосьоном для кожи, пилочка для ногтей и еще одно зеркало – явно для того, чтобы восхищаться собственным затылком. Набор верительных грамот выглядел впечатляюще, но больше Пенниману нечем было похвастаться. Растрепать ему волосы, и он превратится в печальное пугало.
Эндрю вдруг пришло в голову, что хорошо было бы выбросить всю эту дрянь в окно и увидеть, как предметы гордости Пеннимана разбиваются о камень тротуара внизу. Гордыня – путь к надменности. Так оно и есть на самом деле. Наверняка о Пеннимане можно было сказать одно: надменность переполняла его. И Эндрю – что? – презирал это качество. Он снова улыбнулся. Вот что постоянно сбивало его с толку – он гордился своей скромностью. Вот он – главный аргумент. Его не обойдешь.
Он поймал себя на том, что разглядывает расческу, при этом неторопливо размышляя над вопросами философскими. Он потряс головой, чтобы снова прочистить ее. На это все не было времени. Кочерга в любой момент может с лязгом упасть на пол, и тогда миссия Эндрю закончится плохо. А если вдруг Роза проснется, выйдет в коридор и обнаружит, что он тут шурует в комнате Пеннимана? Что, если она спустится на цокольный этаж раньше него и найдет кочергу на полу? Кто тогда окажется в дураках? Он или Пенниман? Он заранее знал ответ. А еще он знал, что Роза не из тех, кто будет тихонько лежать в кровати и трястись от страха, заслышав посторонние шумы. Она наверняка наденет халат и выйдет посмотреть, что происходит. Он вдруг задался вопросом: а что он вообще здесь делает, что ему нужно в комнате Пеннимана?
В основе всего тут лежало дело с рыбным тоником. Если хорошенько подумать, то это и был другой запах, смешавшийся с запахами тоника для волос, туалетной воды и старого дома в целом. И было еще что-то – слабый запах чего-то приятного и химического. Чего? Возможно, одеколона. Женского.
Его глаза привыкли к темноте, но слабого лунного света было маловато, чтобы он смог провернуть задуманное. Он вытащил из кармана фонарик-авторучку, включил его, посветил в одну сторону, в другую. В комнате наблюдалось изобилие ящиков – пять ящиков в бюро, два в столе, шесть во встроенном шкафчике под кроватью. Ему бы хотелось просмотреть содержимое всех, но это было бы глупо. Что, если Роза проснется и спустится на этот этаж из одного только доброго чувства к нему – чтобы разбудить его на диване и убедить лечь в постель? Ему нужно поторапливаться.
Вот оно – словно оставленное специально для него. На маленьком столике красного дерева у изголовья кровати в алькове стояла наполовину заполненная бутылочка, открытая, рядом с ней стояла стеклянная пиала. Странно, что Пенниман оставил бутылочку открытой, но еще более странно, что он вообще оставил ее вот так, правда, возможно, его чрезмерные заблуждения и уверенность в себе не позволяли ему даже представить, что кто-то будет так вот орудовать в его комнате. Эндрю достал из кармана пиджака серебряную фляжечку, открутил крышку, наклонил над горлышком бутылку с рыбьим эликсиром и перелил к себе с четверть дюйма, не больше половины унции – достаточно, чтобы в лаборатории определили составляющие.
Он поставил бутылку, закрутил на ней крышку. Его разрывало между желанием проверить содержимое ящиков и убраться поскорей отсюда к чертовой матери. Что он может здесь найти? Да что угодно – таким был ответ. Шансы на то, что он найдет у Пеннимана что-то, свидетельствующее о его преступной деятельности, были невелики – вряд ли в его комнате можно было найти что-нибудь разоблачительное – письмо, фотографию, рецепт приготовления яда из рыбы-собаки. Впрочем, искушение поискать было сильно, но страх – еще сильнее. Он вернется сюда, когда будет безопаснее и у него будет больше времени. Он возьмет с собой Пиккетта и сделает все в лучшем виде: один из них будет перебирать вещички Пеннимана, а другой – сторожить.
Он еще раз пробежал лучом фонарика по комнате, но тоненького луча явно не хватало, чтобы обнаружить что-то важное. Самую малость правдивой информации – а большего он и не просил. Эликсир – это хорошо и по делу, но что он может раскрыть? Что его изготовили из карпа? Он и без того уже знал это или, по меньшей мере, подозревал.
Он занялся занавеской, закрывавшей кровать, ухватил ее немного ниже деревянных колец и резко сдвинул в сторону.
В кровати он увидел спящую миссис Гаммидж.
Эндрю вскрикнул хриплым беззвучным криком, словно во сне. Он частично засунул кулак себе в рот и отпрянул к столу, парализованный страхом, от которого встрепенулось его сердце. Его рука разжалась, и фонарик-авторучка упал на пол, моргнул при ударе и погас, а Эндрю опустился на четвереньки и пополз за ним. Фонарик закатился под стул, и Эндрю пошарил рукой под стулом, оглянулся через плечо, будучи уверен, что миссис Гаммидж мертва. Ему было страшно поворачиваться к ней спиной.
Он развернулся и встал, забыв про фонарик, двинулся к двери широкими беззвучными шагами, дыша через сжатые зубы. Он помедлил мгновение. Если она мертва, то он должен действовать… Он заставил себя приглядеться к ней – она лежала в тени алькова, бездвижная и страшная, словно кукла-старуха. Но дышала. И даже слегка шевельнулась.
Его вдруг словно осенило: это была вовсе не миссис Гаммидж, а Пенниман в маске миссис Гаммидж, и эта мысль привела его в движение. Его рука, словно камень из пращи, вылетела к дверной ручке. Это какое-то безумие, сказал он себе, резко закрыв за собой дверь и шагнув в коридор. Он чуть не головой вперед полетел вниз по лестнице мимо замершего в ожидании кота. Через считаные секунды он был уже на кухне, а из нее перебрался в бар. Трясущейся рукой он налил себе виски, а потом по причинам, которые сам не мог определить, вышел на улицу в ночной воздух. Он обогнул дом, вышел на задний двор и направился в гараж. Там он поставил бокал с виски на скамью, а потом ухватился за ее спинку. Дышал он, как паровой двигатель.
Он простоял так несколько минут, не отваживаясь включить свет. Все старые ночные страхи его детства мигом вернулись к нему. Лицо миссис Гаммидж в обрамлении кудряшек было ужасающим. Она чуть не парализовала его. Дрожь пробрала Эндрю, он поднял бокал и выпил виски, прислушался – нет ли звуков погони. Он мог вообразить себе, как миссис Гаммидж, словно привидение, словно леди Макбет, плывет к нему по ночному воздуху с окровавленными руками и омерзительной неживой улыбкой на лице. Его снова пробрала дрожь, и он молча обругал себя за то, что не припрятал в гараже бутылочку виски. Еще несколько минут – и его дыхание выровнялось. В гараже было холодно. Бетонный пол леденил его подошвы через носки. Звуков погони он не слышал, свет в доме не зажегся, не щелкнула задвижка на задней двери. Он вдруг понял, что больше всего хочет в эту минуту лечь в кровать. Компания Розы, даже если она спала, стоила для него сейчас дороже любого богатства.
На следующий день, когда Пенниман вернулся, Эндрю сидел в мягком кресле в библиотеке. Эндрю обрадовался, увидев его. День уже клонился к вечеру, и почту уже засунули в дверную щелку полчаса назад, послание уже ждало адресата.
Хорошо, что конверт в пути помяли, он несомненно прошел через почтовое отделение в центре города, и его явно день или два использовали как подложку под кофейную чашку, а потом перед самой доставкой сильно истоптали. Он превратился в счастливую благодать морщинок и грязного скотча, неопознаваемых пятен и полуграмотных детских каракулей.
Большую часть дня Эндрю избегал миссис Гаммидж, но она занималась своими делами, словно даже не догадывалась, что Эндрю застал ее спящей в кровати Пеннимана. Напротив, она вроде пребывала в странно хорошем настроении, а один раз даже подмигнула ему на ужасающе двусмысленный манер. Обвинять ее в том, что она спала в чужой комнате, у Эндрю не было никаких оснований, но в ясном свете дня он начал генерировать теории, которые объяснили бы ему происходящее. Вполне вероятным казалось, что Пенниман и миссис Гаммидж были неплохо знакомы, если не больше, и держали свое знакомство в тайне. Свои подозрения он никак не мог использовать, разве что пережевывать их, и именно этим он и был занят, когда появился Пенниман, вошел в дверь чуть ли не сразу же за почтальоном.
Пенниман нес свой пиджак, набросив его на руку. Выглядел он особенно довольным собой, казался чуть ли не помолодевшим и бесшабашным, словно только что выпил полбутылки вина, и весь мир для него окрасился в розовые тона. Такой его вид при обычных обстоятельствах вызвал бы у Эндрю раздражение, но с учетом всего – прибытия анонимного письма и вообще… Эндрю поднял на него взгляд, подмигнул и сообщил Пенниману, что сегодня тот выглядит на удивление хорошо, причем тоном, подразумевавшим, что в остальные дни Пенниман выглядел жалким и измотанным. После чего принялся насвистывать простенькую мелодию из «Пароходика Вилли»[65] и делать вид, будто читает книгу, тогда как на самом деле он наблюдал за Пенниманом, перебиравшим почту, и посылал ему сигналы открыть помятый конверт, запечатанный скотчем, здесь и сейчас, а не уносить его в свою комнату.
Пенниман взял конверт в руку, повертел, потом отбросил в сторону на расстояние вытянутой руки и наклонил голову, размышляя, что это такое он получил, со смутным, как показалось Эндрю, отвращением, словно поначалу он думал, что в конверте стебелек, а обнаружил там хитроумно закамуфлированное насекомое. Он посмотрел на Эндрю, но тот с невинным видом полностью погрузился в свою книгу с карандашом в руке для пометок. Пенниман достал перочинный нож и вскрыл конверт, опасливо держа его большим и указательным пальцами. Он заглянул внутрь, извлек оттуда сложенное послание, раскрыл его. Эндрю смотрел на Пеннимана над книгой, видел, как пробегают глаза Пеннимана по строке туда-сюда. Он с недоуменным видом прочитал послание раз, потом другой. Поморгал, прочтя еще раз, губы его двигались, словно он сосредотачивался изо всех сил, пытался расшифровать, найти смысл в бессмыслице.
– Что-то не так? – с невинным видом спросил Эндрю, усевшись попрямее, словно в готовности прийти Пенниману на помощь.
– Что? – переспросил Пенниман. – Нет.
– Надеюсь, не какие-то плохие новости?
– Ничуть. Нет-нет, ничего подобного.
Эндрю пожал плечами, словно давая понять, что это не его дело, пока Пенниман не решит иначе.
– Мне показалось, вы побледнели на секунду. Вам нездоровится? Посидите минутку спокойно.
Лицо Пеннимана словно напряглось, превратилось в некое подобие черепа, он посмотрел на Эндрю с приоткрытым ртом, полным подавляемой ярости, и волна холодного страха окатила Эндрю, несколько мгновений он жалел, что вообще отправил эту записку. Но через секунду-другую Пенниман немного расслабился, взял себя в руки.
– Я чувствую себя прекрасно, спасибо. И желания садиться у меня нет. Да и содержание этого письма, как мне кажется, не имеет к вам никакого отношения.
С этими словами он напоследок смерил послание взглядом, сложил его – на этот раз аккуратно – и сунул в конверт. Потом он вдруг снова посмотрел на Эндрю, выражение его лица опять изменилось. Он, казалось, анализирует случившееся, смотрит на послание и Эндрю, возможно, в новом свете.
Эндрю изобразил на лице выражение полного безразличия, пожал плечами и сказал:
– Извините. Не мое это дело. Вы правы. Не хотел вмешиваться. Мне показалось, будто на секунду с вами что-то произошло и… В общем вот…
Он отмахнулся от этого инцидента, пытаясь создать впечатление, что забудет об этом, да уже забыл, что он определенно не будет более смущать Пеннимана.
– Кстати, сегодня приходили из телефонной компании, поставили вам телефон. Я подумал, что давно уже пора. Все расходы за счет заведения, кроме междугородных звонков.
Пенниман был вынужден поблагодарить его, хотя это и потребовало от него мучительных усилий. Потом он повернулся к лестнице, стукнул пару раз тростью по ковру, словно обращаясь к духу решительности, с которым вошел в дом с улицы, и пошел прочь, что-то мурлыча себе под нос и отряхивая рукав.
Он остановился на первой ступеньке, посмотрел вниз, потом чуть согнулся, опираясь на трость. Эндрю смотрел, кусая губу и подавляя желание рассмеяться. Пенниман нагнулся, чтобы подобрать десятицентовик, который, казалось, просто лежал там на нижней ступеньке.
Монетка никак не хотела отрываться от ступени. Пенниман погрозил ей пальцем, потом прихлопнул своей тростью. Эндрю подался вперед на стуле с готовым вопросом.
– Трудности с монеткой? – спросил он, приподняв одну бровь, словно зачарованный выходками Пеннимана. Поведение старика говорило о многом и в первую очередь о том, что Эндрю добился своей цели. Это была полная победа Эндрю, без всяких сомнений на сей счет – пригвожденная к полу монетка была вишенкой на торте анонимного письма. Пенниман превратился в живую развалину: только что он был существом безукоризненного достоинства, распространяющим вокруг запах масла для волос, с выставляемой напоказ тростью, а через мгновение – сутулый, старый, насквозь фальшивый жулик, пытающийся отодрать от пола поддельный десятицентовик.
Пенниман резко выпрямился, но не стал поворачиваться. Он задумчиво смотрел на верх лестничного пролета прямо перед собой. Эндрю не мог заставить себя говорить со спиной. Он не сможет говорить, если Пенниман не смотрит на него. А-а, ладно. При данных обстоятельствах молчание скажет больше слов. Он смотрел, как Пенниман поднимается по лестнице. Он провожал взглядом Пеннимана, который снова принялся бубнить что-то себе под нос. В этих звуках слышалось что-то нехорошее, словно Пенниман выбубнивал Эндрю из жизни. Эндрю резко поднялся и направился на кухню, достал там молоток-гвоздодер из ящика и пошел на лестницу вытаскивать монетку. Он с неохотой забивал гвоздь в лестницу – не хотелось ему портить дерево, но решил, что ковровая дорожка без проблем скроет этот дефект. Он вытащил монетку, сунул ее в карман, а потом потянул коврик, чтобы прикрыть след гвоздя. И след тут же исчез – все было шито-крыто.
Кафе, наконец, было почти готово. Эндрю казалось, что одно только изобилие кухонной утвари дает им немалые шансы на успех – все то, что тетушка Наоми оплатила шестью неделями ранее и что было доставлено и монтировалось только теперь. Он сидел в баре и снимал многолетние слои пыли со старых солонок и перечниц, одновременно делал пометки в своем блокноте, пока трое парней в джинсах и мятых футболках устанавливали плиту от «Вольфа». Плита была громадной – шесть широких горелок, сковородка размером с футбольное поле и две духовки, каждая из которых могла вместить индейку на День благодарения. Рядом уже стояла огромная подогревательная плита и шкаф с разделочной доской. Эндрю сам сконструировал доску и тихо гордился своей работой. Она была настолько большой, насколько позволяло относительно скромное пространство, на ней были выемки под две миски из нержавеющей стали, чтобы шеф мог кидать в них всякую нарезку, а потом поднимать миски из выемок и вываливать кусочки на сковороды, стоящие на плите.
Эндрю пребывал в нетерпении – так хотелось поскорее запустить все это в работу. Невозможно было представить, чтобы все новое оборудование производило пищевую продукцию не высшей пробы. Друг Пиккетта сделал мебель и барную стойку, фактически все работы по дереву были выполнены им под личным наблюдением Эндрю, и плоды его трудов выглядели великолепно. Эндрю купил у импортера модной английской мебели с полдюжины раздвижных столов по девяносто долларов за штуку, а еще в комиссионных магазинах в центре Лонг-Бича нашел три дюжины стульев из дуба. За каждый он платил от десяти до пятнадцати долларов, и в конечном счете все стулья были разные, но друг Пиккетта привел их в порядок – переклеил заново стыки, перебрал спинки, нарастил короткие ножки.
Эндрю был в восторге от сумбура старинной мебели, а потому решил продолжить эту тему. Он покупал вразнобой столовые приборы, чашки, блюдца, старинные изделия из фарфора и колечки для салфеток. В продаже было множество старых скатертей середины пятидесятых с рисунками в виде синих цветов и всевозможных прямоугольных узоров. Еще он покупал парные наборы солонок-перечниц в виде смешных уточек, собак с покачивающимися головами, цветных клоунов на бесшабашных поросятах.
Каждый стол будет ералашем форм и расцветок, вызывающим ассоциации с карнавалом, калейдоскопом, деревянной коробочкой, полной камушков, кухней и кладовкой в доме мистера Барсука[66]. Кафе будет уютным местечком с веселым огоньком в камине зимой и распахнутыми створчатыми окнами летом. Здесь не будет ни двух одинаковых вилок, ни двух одинаковых бокалов для вина, а серьезные, мрачные бизнесмены, ведущие разговоры о пополнении запасов, доводке до ума договоров и инфраструктурном влиянии, будут вдруг обнаруживать, что солят картошку у себя в тарелке из хобота слоника. Он видел в этом эксперименте дух Рёскина и Морриса[67]. Клиенты уйдут не только довольные едой, они получат здесь и другие впечатления, которые даже не смогут толком описать. Они будут удовлетворены и озадачены одновременно – вот что с ними случится, к тому же они станут состоятельнее.
Он этим утром заказал эспрессо-машину. Прежний Эндрю растранжирил бы бóльшую часть денег тетушки Наоми на всякие мелочи, а потом стал бы судорожно искать деньги на эспрессо-машину. Но ту страницу он перевернул ночью, когда у них состоялось дружеское обсуждение достоинств «Чириос». Теперь он усердно работал над развитием в себе навыка практичности, над тем, чтобы стать человеком, который все дела доводит до конца. И покраска дома была свидетельством произошедших в нем перемен. Последние два дня после победы над Пенниманом, одержанной с помощью анонимного письма и десятицентовика, прибитого к ступеньке, он делал вид, что занятия Пеннимана его ничуть не волнуют. У него было искушение подслушивать разговоры Пеннимана, но он отказался от этой затеи. Потому что именно таких действий ожидал от него Пенниман. Эндрю решил дождаться возвращения Пиккетта, чтобы вдвоем провести военный совет. А после этого – кто может знать?
Он размышлял и над рекламными мероприятиями, например, думал изготовить два огромных шефских колпака, один для себя и один для Пиккетта. Можно еще подумать, как их надуть, скажем, гелием, чтобы у них как бы облако висело над головами, когда они орудуют на кухне взбивалками и лопаточками. Было бы неплохо разместить такую фотографию в «Геральд». Дать знать миру, что тут работает не какое-то захудалое кафе, в котором заправляют захудалые шефы.
Захудалость дешево стоит, захудалости у всех хоть пруд пруди. А здесь вам предлагается нечто такое, чего вы не ожидали увидеть, с чем даже не предполагали столкнуться. А что? Определенно нечто приятное, нечто привлекательное и совершенно непохожее на томительное единообразие прозаичного мира. Он попросит Розу сшить колпаки. Она поймет, как это важно. На самом деле это вещи вполне практичные. Реклама не помешает. Колпаки, конечно, не должны делаться из тонкого винила, из какого делают надувные пляжные мячики, и швы должны быть надежно склеены. Сделать такие вещи для Розы – раз плюнуть, пары часов хватит. Эндрю набросал форму колпака в своем блокнотике, потом перевернул страничку и набросал другой колпак – побольше размером. Еще он нарисовал карикатуру на Пиккетта с нелепыми усами и сказочной надутой шляпой на голове, напоминающей ванильное мороженое в вафельном рожке с двумя шариками наверху, поставленное ему на голову острым концом. Просто большой поварской колпак не имел никакого смысла. Он должен был быть громадным, таким, чтобы у человека, который его увидел, широко распахнулись глаза. А это была непростая задача в последние дни странностей, когда люди в шлемах и необычных рубашках искали разгадку тайн на затянутом туманом берегу.
Слава богу, рабочие уже заканчивали. Эндрю ненавидел, когда посторонние шатались по его кафе, они оскорбляли его дом своими ругательствами, громким смехом и свистом из двери, адресованным женщинам, проезжающим по хайвею в квартале от них. Когда пикап рабочих наконец уехал под рев мотора, Эндрю взял тряпку и бутылку очистителя с пульверизатором и принялся протирать нержавеющую сталь и все остальное. Вот тогда-то и появился Кен-или-Эд. За ним шел еще один человек с папкой-планшетом.
– Кен, – сказал Эндрю, вставая.
– Вообще-то я – Эд. Слушайте. Перейду сразу к делу… – В этот момент, однако, фыркнул человек с планшетом, и Эд посмотрел на него, потеряв нить разговора. На стойке бара стояли солонка и перечница – два крохотных керамических торнадо, они переплелись друг с другом и висели на керамических перилах. Оба они подмигивали, а их руки походили на ласты, они обнимали друг друга за плечи. Из двух свободных рук одна держала пучок пшеницы, а другая – плакатик с надписью «Я побывал в Канзасе». Эндрю пытался вытащить из них пробки, но ничего из этого не получилось.
Человек с планшетом демонстративно подмигнул Эду и полез в карман своей рубашки, вытащил оттуда шариковую ручку и записал что-то в планшете.
Эндрю смерил обоих прищуренным взглядом, не понимая, какого черта им нужно. Их приход вовсе не был похож на официальный визит.
– Так вы чего хотели – я так и не понял?
Его сосед сложил руки на груди, он, видимо, чувствовал себя неловко.
– Да вот до кое-кого из нас дошли слухи, что вы открываете здесь кафетерий, и…
– Кафетерий?
– Именно. Вряд ли вы будете это отрицать, верно я говорю? – Он повел рукой, показывая на новое только-только смонтированное оборудование. – Эта идея с гостиницей в сравнении с кафетерием была еще туда-сюда, верно? Она бы не разрушила район. А вот кафетерий его точно погубит…
– Кафетерий? – переспросил Эндрю. – Вы хотите сказать кафетерий типа «У Клифтона»[68] или что-то такое – горячая индейка, мясной пирог, ростбиф с подливкой? Картофельное пюре? Самообслуживание – люди сами накладывают себе ложкой огромные порции?
Эндрю посмотрел на него с недоумением, словно никак не мог поверить, что разговор идет о его кафетерии. Второй из посетителей отошел в сторону и писал что-то в своем планшете.
Эд отмел все эти вопросы, как не имеющие отношения к делу.
– Меня не интересует картофельное пюре. Вы меня слышите? Богом клянусь – мы этого не допустим. Вот, что я вам говорю. Картофельное или некартофельное пюре. Мы не хотим, чтобы район превратился в ресторан быстрого питания! Это противозаконно. Это Джек Дилтон из комиссии по планированию, он мой личный друг.
– В то, что он ваш друг, я легко могу поверить, – сказал Эндрю. – Даже самые ничтожные из нас имеют право на друзей. Так или иначе, у меня есть официальная лицензия. Вопрос об открытии кафетерия был давным-давно улажен. Вы немного опоздали. И вообще – кого вы представляете? Вчера вечером вы тут бегали полуголый по улице. Это было оскорбление для моей жены и миссис Гаммидж. В следующий раз наденьте хоть что-нибудь. – Джек Дилтон в предчувствии скандала вернулся на прежнее место. Эндрю кивнул ему и вежливо улыбнулся. – Рад познакомиться, мистер Дилман.
– Дилтон, – поправил его человек. – Я бы хотел увидеть копию разрешения, если не возражаете.
– Возражаю, – сказал Эндрю. – Вы больше не должны оставаться здесь ни минуты. У вас есть ордер? Нет у вас ордера. У вас не может быть ордера, потому что мелким чиновникам из плановой комиссии ордеров не выдают. Зачем вы сюда пришли, я и представить себе не могу, но я склонен считать, что это имеет отношение к воровству или какому-нибудь мошенничеству. Кто-то систематически ворует книги из моей библиотеки и позволяет опоссумам захаживать в мансардные комнаты. Что вы вчера делали на улице, Кен?
– Меня зовут Эд. Эд Фицпатрик. Мистер Фицпатрик. Вы сумасшедший. Я закрою ваше заведение. Здесь нет парковки и в этом районе запрещена коммерческая деятельность.
Лицо Эндрю удивленно вытянулось. Он неожиданно энергично пожал ему руку, потом так же неожиданно ее отпустил.
– Вы – тот самый Эдди Фицпатрик, который играл за «Ловкачей» один сезон? Старик Вафля Фицпатрик?
В этот момент дверь в кухню распахнулась и вошла Роза с бокалом лимонада в руке.
– Ой, не хотела вам мешать, – сказала она.
Эдди подошел к ней, взял лимонад.
– Роза, это Эдди Фицпатрик из «Ловкачей» – помнишь? Подменял Уолли Муна в тот вечер в Колизеуме. За одну подачу из первой базы прошел восьмерых бэттеров. Наверняка помнишь. В тот вечер еще торговец хот-догами упал с лестницы и сломал ногу. Кто бы мог подумать? По другую сторону улицы… – Он улыбнулся Джеку Дилтону. – Вы бейсбольный болельщик, мистер Дилман?
Роза смерила Эндрю недовольным взглядом, взглядом «прекрати нести эту чушь» и начала что-то говорить соседу. Но Кен-или-Эд сразу же оборвал ее, его лицо побагровело.
– Ваш муж идиот, – сказал он, глядя мимо нее на Эндрю. – Более того, он грязный тип с нездоровым любопытством. Вот что я думаю. Вот почему он той ночью сидел на этом чертовом дереве и заглядывал в чужие окна. Богом клянусь, моя жена прошлой ночью тоже слышала шум и…
Эндрю сбросил с себя пиджак, швырнул его на стойку бара, случайно сбив при этом один из торнадо, который упал на жесткий пол и разбился. Взбешенный еще сильнее из-за разбитой солонки, Эндрю толкнул Кена-или-Эда, развернув его на пол-оборота.
– Мне плевать, кто вы, – прокричал он, размахивая перед лицом Эда кулаком. – Можете называть меня идиотом, можете называть меня грязным типом с нездоровым любопытством! Но я…
Кен-или-Эд чуть пригнулся, прикрыл лицо двумя кулаками в стиле боксеров начала века.
– Ну-ка, – сказал он. – Давай-ка попробуй!
– И пробовать тут нечего! – прикрикнула Роза, становясь между ними. – Выметайтесь из моего дома, оба выметайтесь – вы и ваш дружок.
– Так-так… – Эндрю попытался отодвинуть Розу в сторону. Это была мужская работа. Сейчас он пустит юшку этому дураку. Один хороший удар…
– И ты тоже заткнись. Вы оба дураки. Убирайтесь отсюда. А ты, Эндрю сядь, а то и в самом деле превратишься в идиота, каким он тебя называет. Дверь там, мистер Фицпатрик.
Дилтон уже ретировался к двери и теперь измерял ее карманной рулеткой. Вдруг за его спиной появился мистер Пенниман. Он образовался, казалось, прямиком из воздуха. Подгоняемый тростью Пеннимана, Дилтон запрыгнул назад в комнату и развернулся, чтобы выразить протест. Мысль о появлении Пеннимана еще сильнее разозлила Эндрю, у которого теперь для бешенства было столько поводов, что он даже слова произнести не мог.
– Похоже, у вас проблемы? – неторопливо проговорил Пенниман, произнося слова голосом, который звучал так, будто исходил из машины. Мгновенно в комнате воцарилась тишина, и, глядя на Пеннимана, Кен-или-Эд моргнул словно в недоумении: почему вдруг появление этого человека повергло их в молчание.
Пенниман оперся на трость и улыбнулся.
– Вы из комиссии по планированию, – сказал он, адресуясь к Дилтону.
– Именно. Весь этот бизнес вне закона, если я не ошибаюсь. Ширина двери недостаточна, нет потолочных противопожарных спринклеров, даже системы дымоизвещения нет. Позорище.
– Поберегите свою терминологию, сэр. Я представитель этой замечательной семьи и могу вас заверить, что все здесь происходящее абсолютно законно и честно. Насколько мне известно, они несколько месяцев назад получили разрешение и у них достаточно хорошие отношения с Организационным комитетом побережья и Торговой палатой.
Эндрю начал возражать. С какой это стати Пенниман его представляет? Да он бы в жизни не сделал Пеннимана своим представителем.
– Мы можем… – начал было он, но Роза многозначительно наступила ему на ногу, и он заткнулся.
Дилтон уставился на Пеннимана, а Кен-или-Эд смотрел на Дилтона.
– Идем, – сказал Дилтон, возвращая ручку в карман. – Это бессмысленно.
– Мы еще вернемся! – прокричал Кен-или-Эд через плечо, но его угроза мало что значила, и Эндрю крикнул: «Ха!», чтобы знал. Он чуть ли не счастье ощутил, видя, что рубашка на Кене-или-Эде выбилась из брюк во время потасовки, а остатки волос превратились в какое-то подобие сказочной изгороди.
– И рубашку подоткни! – прокричал в дверь Эндрю, но Роза оттащила его от выхода. У него победно кружилась голова, но тут он вспомнил про Пеннимана с его доброжелательной улыбкой.
– Я посмотрю, что смогу сделать, – сказал Пенниман Розе.
Эндрю схватил свой пиджак, надел его.
– Не стоит себя утруждать, – буркнул он. – Тут нет предмета для беспокойства.
Роза опять строго посмотрела на Эндрю.
– Спасибо, – поблагодарила она Пеннимана.
Эндрю начал было снова возражать, но Пенниман очень галантно поцеловал руку Розы и двинулся к двери, а Эндрю при виде этого рукоцелования онемел еще до того, как начал произносить слова, которые в данной обстановке были совсем ни к чему: чем больше он говорил, тем хуже становилась ситуация. Эндрю предпочел бы просто шарахнуть Пеннимана по затылку, но в повадках старика чувствовалось что-то такое, что не позволяло к нему прикоснуться. А может быть, это что-то и пугало Эндрю. Последнюю мысль он сразу же выкинул из головы и нагнулся, чтобы собрать осколки торнадо. А перед тем как Пенниман исчез за дверью, Эндрю услышал его бормотание: «расстроен» и «ничего, успокоится». С этими словами Пенниман исчез, не оставив Эндрю ни малейшего шанса убить его.
Эндрю стоял, уставившись на тыльные стороны своих ладоней, лежащих на барной стойке. Потом он спокойно и неторопливо взял целый торнадо и с силой швырнул в стену. Перечница взорвалась черной крошкой, а плакатик «Я побывал в Канзасе» откололся и закружился на барной стойке, как карусель. Роза уставилась на Эндрю, а он, не поднимая головы, шарахнул по полому керамическому плакатику кулаком, окончательно его уничтожив. Он почувствовал, как осколки вонзились в его кожу, и порадовался этому. Это должно было кое-что продемонстрировать Розе. Что именно, он сказать не мог, а если и мог, то не в полной мере. Для полноты картины он ударил кулаком по одной из деревянных панелей барной стойки с большей силой, чем намеревался. Он поморщился, но так, чтобы Роза не увидела, как кровь из пореза брызнула ему на брюки. Роза молча вышла в ту же дверь, через которую пришла. Эндрю проводил ее взглядом, энергия бешенства покидала его. Он сжал кровоточащую руку другой выше пореза, пошевелил пальцами, проверяя, не сломал ли он их в ярости. Он надеялся, что сломал. Заслужил. Но если сломал, то ему придется следующие шесть недель жить с этим ежедневным напоминанием о своей глупости, а вот этого он не заслужил. Это уже чересчур.
Он вдруг весь обмяк. Вся его ярость вытекла из него, как вода из треснутого кувшина. Ему захотелось броситься за Розой, объяснить свои мотивы. Сделать это было легко. Ведь руку ей целовал Пенниман, а не кто-то другой. Он не мог этого допустить. Это была никакая не галантность, а… извращение. Пенниман смеялся над ними обоими. Смех Эндрю еще мог вынести, он был для этого достаточно силен, но не мог позволить, чтобы скользкий старый кривляка подкатывал таким образом к Розе. Он чуть ли не снова шарахнул кулаком по стойке, но часть пара уже вышла из него. Он был опустошен, выпотрошен. Эндрю опустился на стул и уставился на дверь, ведущую из дома на улицу; все мысли вдруг куда-то выветрились.
За обедом в тот вечер Роза ни слова не сказала о дневных передрягах. Напротив, она была весела и открыла бутылку испанского шампанского, чему Эндрю крайне обрадовался. Он ждал повода поднять эту тему в разговоре, словно случайно, чтобы перейти к объяснениям. Но, с другой стороны, он знал, что ничего не должен объяснять. Он должен извиняться. Разница между этими двумя понятиями была огромная. Объясняться он был готов, а вот извиняться – увольте.
И вот Роза налила ему уже третий бокал шампанского. Пеннимана не было; миссис Гаммидж была наверху, ела с тетушкой Наоми. Эндрю с Розой ели вдвоем. Такой вид ярости, когда с холодной решимостью крушишь все, что попадается под руку, был совершенно неприемлем для Розы. Она в этом не участвовала. Она не могла это понять, как не мог обитатель тропиков понять, что такое лед, сколько бы ему ни объясняли. Но Эндрю снова и снова донимала потребность объясниться.
Если бы она не была так чертовски обходительна, со своим шампанским и все такое. Она, совершенно очевидно, «забыла обо всем этом», чтобы облегчить ему жизнь. И делала это от души. В ее поведении не было ничего напускного. Просто она, слава богу, была добрым человеком во всех отношениях, но Эндрю от ее доброты чувствовал себя тем хуже.
Потом ему вдруг пришло в голову, что она просто воспользовалась советом Пеннимана – дает ему время успокоиться. Одна эта мысль вызывала у него неприязнь. Одна только мысль о Пеннимане привела его в неистовство. Шампанское вдруг вызвало у него отвращение. То приятное чувство пропорциональности, которое оно давало ему поначалу, исчезло, осталась только тупая боль в голове.
Все менялось так быстро. Дни проносились мимо, а он тем временем слепо спешил к пункту назначения, координат которого не знал никто на земле. И ему казалось, что он никогда туда не доберется. Более половины его жизни уже прошло, а он будто бы так ничуть и не приблизился ни к одной из своих смутных целей. Да что говорить, он был ближе к ним, к этим целям, когда ему стукнуло восемнадцать и надежды и уверенность в себе переполняли его. Что там сказала тетушка Наоми? Мир больше не у тебя в кармане. Что ж, нужно какое-то время, чтобы привыкнуть к этому.
Он помнил, что совсем недавно был человеком уравновешенным, как и все вокруг, даже в большей степени, чем все. Смешливый Эндрю – вот каким он был. А теперь любая мелочь могла выбить его из колеи. Дурные утра, когда он был не в себе, приходили все чаще, вытесняли другие утра, полные веселого свиста. Дальше будет хуже? Будет ли Роза терпеть его? Почему он не может перенять хоть немного галантности и уверенности в себе Пеннимана?
Шампанское было выпито. Он не мог предложить откупорить еще бутылочку, это было бы слишком. Для него день закончился бы катастрофой, если бы он заканчивал его в состоянии пьяного ступора, отчаянно делая вид, что никакого ступора у него нет. Он улыбнулся Розе, в который раз поражаясь ее красоте. Ей даже макияжа не требовалось, хотя в макияже она выглядела вообще потрясающе. Когда к концу длинного, трудного дня (такого, как уходящий), когда волосы у нее растрепывались, она выглядела лучше всего. Она выглядела компетентной, немного задиристой, словно жила с ощущением, что никакие ее подвиги никого не удивят. Как же ему повезло с этой женщиной! Как она согласилась на брак с ним? Почему она до сих пор не выставила его за дверь? Эндрю вдруг обуяло сильное желание задать ей этот вопрос, но он пресек его. Нечего испытывать собственное счастье.
Может быть, дела его не так уж в конечном счете и плохи. Если посмотреть на вещи трезво, то вот он живет в удобном доме, полном книг и запаха моря, и Роза добра к нему, и у него есть бизнес, в котором он волен делать, что его душа пожелает, хотя он, следуя порывам своей души, иногда и чувствовал себя виноватым. Ему впервые пришло в голову – словно шампанское или что-то другое четко нашептало это ему в ухо, – что он, возможно, будет чувствовать себя лучше, если станет меньше думать о своих огорчениях и чаще – о чем? – может быть, о своих многочисленных подарках судьбы.
Наверное, он пьян. Он становится слезливым. Еще минута – и он начнет петь, пересчитывая эти подарки один за другим. И все же он поднялся от стола в умеренно благодушном настроении. Ничего поделать с этим он не мог, только продолжать движение вперед, ставя одну ногу перед другой. Успокоиться – вот что от него требовалось. К тому же вскоре ему придется потратить один из своих дней на Пеннимана, устроить все так, чтобы подлым и мелочным выглядел не он, а Пенниман, и в особенности в глазах Розы.
– Пойду поработаю в кафе, – сказал Эндрю, поцеловав Розу в щеку. – Оно уже почти готово.
– Я приберу. Что нужно было этому типу? Он оказался еще отвратительнее, чем я могла предполагать.
Эндрю отрицательно помотал головой, благодарный Розе за то, что она подняла наконец эту тему.
– Не знаю, какая птица его в зад клюнула. Он должен был с самого начала знать, что мы здесь делаем. И вдруг ему пришло в голову затеять скандал. Он псих. Других мыслей у меня на его счет нет. Но нам он ничего не сделает. Бога ради, не беспокойся об этом. Я со всеми этими делами разберусь. Завтра я позову дядюшку Артура. У него есть связи, может, сумеет помочь.
– Буду рада, если ты закроешь эту проблему. Но с соседями ссориться не стоит. Обещай, что не будешь. Я тебя знаю. Ударишь кого-нибудь – нарвешься на неприятности. А ему, похоже, только этого и надо. Заварить какую-нибудь бучу.
Эндрю кивнул. Определенно, так оно и выглядело.
– Да я бы его только легонько погладил, – сказал он. – Приплюснул бы чуток нос.
Он умеренно гордился этой идеей. Как только он доберется до этого типа, он его не отпустит, пока не выжмет как тряпку.
– А что это за чепуху ты плел про бейсбол? Я, кажется, ни на одном матче не была.
– А хорошо я его умыл, правда? – Эндрю ухмыльнулся, вспоминая, как легко было привести Кена-или-Эда – или как уж там его зовут, в ярость и одновременно озадачить. Это требовало определенного уровня. – Довел его до белого каления, да?
– Но благоразумно ли было так его распалять?
Эндрю пожал плечами.
– Сработало же. Но я рад, что ты меня остановила. Я ведь и в самом деле мог его покалечить. Я довольно опасный парень, ты разве так не считаешь?
– Вот почему рядом с тобой должна быть я. Признай.
– Признаю. С радостью.
Он еще раз поцеловал ее и вышел, насвистывая какую-то мелодию. Он хотел предпринять еще одну попытку составить меню. Пиккетт будет дома завтра поздно вечером и, вероятно, выкроит время, чтобы ему помочь. А потом в качестве жеста доброй воли он покажет меню тетушке Наоми. Как знать – может, она и даст какой-нибудь полезный совет. Он оглянулся на Розу, перед тем как закрыть за собой дверь. Она подмигнула ему, а потом посмотрела на него с напускной серьезностью, этаким строгим взглядом, словно выстраивала его. И от этого он снова почувствовал себя почти цельным.
Глава 9
Ой ты, дрын, ой ты, дрын, расскажи-ка, чей ты сын, эля выпей-ка немножко, со свиньей монетка в ложке…
Эндрю решил рискнуть и сделать один-два звонка. Пиккетт будет категорически против подобных шуточек. Он захочет использовать старинный телефон для подслушивания в надежде узнать что-нибудь важное. А пранковские звонки не дадут никаких результатов – так скажет Пиккетт. Но Эндрю не может весь день ошиваться на лестнице в ожидании, когда зазвонит телефон Пеннимана. У него дел по горло – покраска стены и всякое такое.
У него уже начали появляться навыки профессионального маляра. Но убивала одна только мысль о том, что с обшивочных досок нужно соскрести шелушащуюся старую краску. У него еще оставались деньги от тетушки Наоми, на которые он мог нанять кого-нибудь, чтобы сделать эту подготовительную работу, после чего в дело мог бы вступить он, вооруженный кистью. Но после своего хвастовства перед Розой он будет выглядеть дураком, если наймет кого-то. Это было бы признанием его некомпетентности и лени, но не только этого – это было бы еще и признанием того, что у него в кармане крупная сумма денег.
Но эта чертова старая краска, казалось, начинает шелушиться прямо у него перед носом. Небольшая перемена погоды – и вот, пожалуйста. Он в этот самый день допоздна махал кисточкой, снимая старую краску, когда вдруг поднялся самый удивительный ветер из тех, что видел Эндрю, – ветер этот, казалось, дул из-под дома. Горячий и сухой, он вырывался из пространства подполья и нес мельчайшую пыль, высохшие экзоскелеты и длинные ножки мертвых жуков. Этот ветер доносил до Эндрю и какие-то стоны, словно под домом бродил кто-то, страдающий жестоким похмельем. Ветер вихрился вокруг Эндрю, надувал на нем рубашку, марал его волосы, а под дуновением этого ветра старая засохшая краска на доме начала странным образом шелушиться и образовывать маленькие вихри из желтых хлопьев, ударявшихся друг о друга под стоны обшивочных досок. С полдюжины гвоздей наполовину повылезали наружу, издав короткий отчаянный скрипучий звук. Потом ветер прекратился, хлопья краски улеглись в траву, стоны прекратились.
Эндрю принес молоток из гаража и забил назад выскочившие гвозди, не переставая задавать себе вопрос: что это за чертовщина тут творилась. Стоны явно можно было объяснить ветром, который гудел в подполье – либо так, либо это опоссум огрызался на ветер, как собака огрызается на сирен. Он все еще обитал под домом, этот опоссум, а выходил и возвращался по ночам. Но откуда брался ветер? Из подполья на другой стороне дома? Там было его обиталище. Эндрю вернулся к соскабливанию краски, отчасти ожидая новых порывов ветра, что непременно случилось бы, будь это нормальный ветер. Но на этот раз ничего такого не случилось.
Если бы это произошло этак месяц назад, то Эндрю просто пожал бы плечами. Забыл бы об этом к обеду. Но теперь, когда на южном побережье все пришло в движение… Может быть, этот ветер был одной из «эманаций», о которых все время твердила подружка Пиккетта Джорджия. Она не уставала болтать о положительно заряженных ионах. Да что говорить – она сказала, что воздух вокруг дома просто насыщен ими и что Эндрю нужно достать какую-то машину, он не запомнил толком какую – оргонный ящик[69]? Ионную бомбу? Она сказала, что их дом расположен в глазу мистического ветра «фен». Насколько он понял, все это явление определялось электрическими зарядами, генерируемыми спиритическими силами, когда призраки сталкиваются между собой, как капли дождя в туче. Ему это тогда показалось забавным. Призраки ведут очень странный образ жизни.
Но теперь этот ветер… И если тут и в самом деле творились какие-то мистические дела, то что они могли означать? Может быть, за всем этим стоит Пенниман. Они вели борьбу, отвечая ударом на удар – Эндрю и Пенниман. Старик все еще не оправился после удара письмом и прибитой монеткой. Он отплатил ему такой же монетой в кафе, когда специально говорил с Розой таким голосом, чтобы слышал и Эндрю. А теперь наносил опережающий удар, организовав это отшелушивание краски, хотя одному богу известно, как это ему удалось. Что ж, теперь сомнений у него не оставалось: наступила его очередь. Телефон для этого отлично подойдет.
Эндрю решил, что нужно все досконально продумать. Возможно, он замешан в чем-то более грандиозном, чем предполагал. Если так, то тонкости обретают жизненную важность. Тут требовалась проделка с неким изысканным штрихом.
Он замешал кувшин лимонада на кухне, потом проскользнул на лестницу, чтобы убедиться, что дверь в комнату Пеннимана закрыта. Ему придется позвонить с телефона в спальне, что находилась дальше по коридору от комнаты Пеннимана. Он не мог допустить, чтобы старик увидел его снующим по коридору или вверх-вниз по лестнице. Он не должен был привлекать к себе внимания, если хотел чего-то добиться своим замыслом.
Нельзя было исключать варианта, что Пенниман после этого начнет обзвон, что у него есть пособники, что он часть какого-то мутного заговора и что он захочет поставить своих пособников в известность. А в таком случае Эндрю должен прослушать, что будет говорить Пенниман. Он должен проскочить в мансарду, где стоял параллельный телефон. Спуск по лестнице после подслушивания будет самым опасным. Если Пенниман застукает его, когда он будет подниматься по лестнице, то Эндрю придется сделать вид, что он наносит визит тетушке Наоми, и забыть о подслушивании. Спуск по лестнице после подслушивания будет самым опасным моментом. Он и в этом случае может оправдаться визитом к тетушке Наоми, но Пеннимана не обманешь – он будет знать, что Эндрю приходил вовсе не к тетушке. А если Пенниман узнает о пранковском звонке или о существовании параллельного телефона в мансарде, то догадается и об отправителе письма, а потому будет настороже. И весь план сражения, составленный Эндрю, пойдет коту под хвост. Он шел на цыпочках, затаив дыхание, напрягая слух. Путь был свободен, дверь – закрыта.
Наилучшего эффекта он добился, говоря через кофейный фильтр «Мелитта» – пластиковый конус с бумажным фильтром, все еще с кофейной гущей. Эффект получился поразительный, голос звучал будто с орбитального спутника. Он проскользнул в свою спальню и тихонько закрыл дверь. Потом он приложил фильтр с кофейной гущей полой стороной к телефонной трубке, приложил трубку к уху и набрал номер. Он услышал звонок через коридор, а еще через мгновение услышал дублирующий гудок в трубке.
– Мистер Пенниман? – спросил он, подавляя смех.
– Да, – ответил Пенниман, и в его голосе Эндрю сразу же услышал подозрительность.
– Мистер Жюль Пенниман?
– Да. Что вы хотите?
– У меня для вас послание. От вашего друга с Востока. – Эндрю фыркнул со смеху, но тут же сделал вид, что поперхнулся и принялся откашливаться, словно вовсе и не было никакого смешка. Он сильно ущипнул себя за ногу.
Наступила пауза, потом Пенниман сказал:
– Значит, послание, да?
Очень медленно и весомо, четко произнося слова, словно говоря с умственно отсталым или иностранцем, Эндрю сказал:
– Он хочет, чтобы вы знали, что решение проблемы в табачной жвачке. То-бач-но. Жвачко. Он советует бренд «Редман». Малоизвестный бренд.
Снова наступила пауза, она затянулось настолько, что Эндрю пришлось прервать ее, отключившись. Он зарылся лицом в пиджак и принялся хохотать, как идиот. Пенниман находился совсем рядом. Если он услышит, как смеется Эндрю, направляясь в мансарду, то всю кампанию можно будет прекращать. Эндрю снова ущипнул себя, стараясь, чтобы вышло побольнее, потом сунул кофейный фильтр под кровать и, проскользнув мимо двери Пеннимана, резвым шагом бесшумно направился вверх по лестнице. Дверь в комнату Пеннимана по-прежнему была закрыта.
Он прождал в мансарде более минуты. Действия с секундной точностью определяли успех или неуспех операции. Он не мог поднять трубку, пока Пенниман не соединился – щелчок и гулкое звучание гудка выдаст Эндрю с головой. А если же он уже говорит, если связь установлена… Рука Эндрю зависла над трубкой, но, досчитав до шестидесяти, он поднял ее с кнопок телефона и услышал голос Пеннимана – тот уже разговаривал.
– Да, верно.
– Когда?
– В уже согласованный вечер.
– Послушайте, я не уверен, что деньги, которые вы предлагаете, стоят таких хлопот…
Голос смолк, прерванный, если только такое возможно, тяжелейшим молчанием на другом конце провода – молчанием слушания, осмысления и принятия решения. Голос на другом конце провода каким-то образом почувствовал это молчание, ощутил его груз на своих словах, на собственном недовольстве.
Эндрю слушал во все ухо. Момент истины был близок. Что имел в виду этот человек под «хлопотами»? Молчание длилось. Потом снова зазвучал голос Пеннимана.
– В уже согласованный вечер.
– Да. Конечно. Я только…
Эндрю произвел звук, похожий на птичью трель, на щебет канарейки, проделав это с помощью языка и верхней губы, звук длился какую-то долю секунды.
– Не расслышал? – извиняющимся тоном сказал голос.
– Что? – сказал Пенниман. – Я не…
Эндрю аккуратно, беззвучно положил трубку, выскользнул из своей спальни и спустился по лестнице с максимальной скоростью, на какую был способен. Проходя мимо двери Пеннимана, он слышал его голос в комнате, а через считаные секунды уже набирал номер телефона Пеннимана с кухонного телефона. Номер был занят, и он набрал еще раз, потом в третий раз, на четвертый раз Пенниман снял трубку и, помолчав некоторое время, сказал:
– Слушаю?
Эндрю переключил смеситель раковины на режим пульверизатора и вывернул оба крана на полную, а потом, так и не произнеся ни слова, сунул трубку в раковину так, чтобы вода падала на нее. Он медленно досчитал до десяти, потом вытащил трубку из раковины, сунул в рот кончик пиджачного рукава и пробормотал ртом, набитым материей:
– Бренд «Редман». Вечер согласован со всеми.
С этими словами он повесил трубку, размышляя – не зашел ли он слишком далеко.
Он принялся громко насвистывать и топать, чтобы создать впечатление напряженной работы. Налив лимонад в бокал, он зашагал к лестнице, поднялся, продолжая свистеть, но теперь уже тише, тоньше, постучал в дверь Пеннимана. Старик открыл ее почти мгновенно, словно стоял за нею.
– Бокальчик лимонада? – сказал Эндрю. – Прехолодный лимонад, лучше он любых наград, лимонаду каждый рад, – он подмигнул. – Только-только приготовлен на кухне. Пока я красил стену.
Он заглянул в комнату – в ту малую ее часть, которую мог увидеть в щель между Пенниманом и дверным косяком. С удивлением увидел на полу один из кошачьих лотков тетушки Наоми, вернее сказать, один из кошачьих лотков одного из котов тетушки Наоми, лоток был видавший виды, в насыпанный внутрь песок был воткнут маленький металлический совочек с прорезями.
Открыв дверь, Пенниман спокойно оглядел его, потом бросил на Эндрю взгляд, полный глубокого презрения. Он начал было говорить, но лицо Эндрю выдавало его недоумение в связи с лотком, увиденным в комнате Пеннимана, чье выражение лица вдруг резко изменилось. Он приоткрыл дверь пошире, словно ему нечего было скрывать, и свободной рукой пригласил Эндрю войти.
– Вам это кажется странным, да? – спросил он. Эндрю помотал головой, пытаясь выдавить улыбку. – Я решил внести свой вклад. Эти маленькие домашние обязанности… Роза всегда занята – ей не до этого, и один господь знает с этой покраской и всеми делами…
– Конечно, – сказал Эндрю. – И Наоми определенно еще не до конца выздоровела, чтобы заниматься этими делами. Мы это ценим, примите мои заверения.
Пенниман, широко улыбаясь, взял лимонад. Эндрю утер ему нос, и Пенниман это чувствовал. Если бы он продолжал бычиться, то ничего бы не добился. Он помолчал, словно не зная, что делать дальше. Так ведет себя ребенок, которого поймали на чем-то, но он сумел оправдаться ложью, хотя этот обман все еще не дает ему покоя.
Эндрю вскинул брови, предполагая еще немного развить наступление.
– Что-то пошло не так?
– Да нет, – сказал Пенниман, обретая почву под ногами. – А почему вы спрашиваете? – Тоном своего голоса он, казалось, бросал вызов Эндрю, мол, ну-ка, попробуй завоевать очки на этом кошачьем лотке.
– Да так, ничего. Это и в самом деле весьма благородно с вашей стороны. Такая черная работа, унизительная – выносить кошачьи лотки. Это дело требует чего-нибудь посущественнее лимонада. Боюсь, что могу предложить только консервы, но они не так уж и плохи.
Разговор зашел в тупик. Пенниман явно хотел поскорее закрыть дверь.
– Ничего, мне хватит и лимонада, – сказал он. – Я очень занят.
– Да, – сказал Эндрю. – Вижу. Ну, что ж, на кухне есть еще. Я замешал целый кувшин. Он в холодильнике.
Пенниман уставился на него. Его позиция все улучшалась.
– В холодильнике, – безразлично сказал он. Потом улыбнулся заискивающей улыбкой и начал закрывать дверь, но вдруг явно передумал. – Да, кстати, я бы хотел порекомендовать вам книгу.
– Правда? – сказал Эндрю. – И какую же?
– Вообще-то антропологический текст. Я знаю, это не в вашем вкусе, но вы найдете ее… информативной. Вообще-то просто замечательная книга. Она о первых людях в Южной Америке, которые расчленяли своих покойников из страха, что в противном случае те вернутся. Распиливали их на отдельные части. Жуткое дело, вы так не считаете?
Эндрю удивленно посмотрел на него.
– Считаю. Уж поскольку вы об этом сказали. Позвольте уточнить – распиливали их?
– На отдельные части. Потом перемешивали части полудюжины трупов и закапывали как винегрет. Если же покойнику все равно удавалось восставать из мертвых, то он не знал, кого ему преследовать – то ли родственника по руке, то ли домовладелицу по правому уху.
– Очаровательно, – сказал Эндрю. – Прочту с интересом. Но пока мне нужно вернуться в кафе. Все время там провожу. Вот только прервался, чтобы принести вам лимонад. Вернее сказать, я должен вернуться к покраске. Ужасная работа.
Он развернулся и поспешил вниз по лестнице, кляня себя на чем свет стоит. И с чего это он взял, что ему необходимо поставить Пеннимана на место? Его минутное преимущество над этим человеком улетучилось, как дым, к тому же он, вполне вероятно, выдал себя. Ему нужно было остановиться на звонке из раковины. Может быть, через полчаса подняться в мансарду, чтобы сделать третий звонок – звонок после передышки, – потом через полчаса еще один. К обеду Пенниман трясся бы от страха как заяц. Так нет же, Эндрю взял и сам все испортил. Да и про прехолодный лимонад, что лучше любых наград, было лишнее. Ему придется натренировать лицо и голос, чтобы не выдавали его. Но кошачий лоток… Какого черта? Пенниман не жалел затрат на то, чтобы понравиться Розе и Наоми, но ради чего? Чтобы иметь возможность из лучшей позиции поставить на место Эндрю? Он взял кувшин с лимонадом, виновато огляделся и выпил треть его содержимого, потом отер ободок и поставил кувшин в холодильник.
Эндрю снова посмотрел на свои карманные часы: почти час ночи. Пиккетт опаздывал. Он позвонил откуда-то из окрестностей Бейкерсфилда, когда уже пробыл в пути шестнадцать часов, выехав из Портланда. Говорил он очень загадочно, так, будто узнал что-то необыкновенное. Но что он узнал – осталось тайной: по телефону он говорить об этом не пожелал. Это было в десять часов. Доехать из Бейкерсфилда до Сил-Бича за три часа не составляло труда даже на старом громыхающем «Шевроле» Пиккетта.
Эндрю посмотрел в окно на сгущающийся туман. Свет фар прорывался через облака тумана на шоссе, он появлялся и исчезал, как сверкающие глаза глубоководных рыб. Стояла нездешняя тишина, словно туман приглушал и все звуки. Он слышал кап-кап-кап влаги, падающей с ветки на и без того влажную землю цветочного ящика на окне.
Меню были составлены. Поначалу, когда они еще не падали от усталости, было решено предложить клиентам фикс-прайс меню[70] и всего два варианта главного блюда. Каждую пятницу и субботу по вечерам планировались другие, так сказать, темы, а по утрам в субботу и воскресенье намечались завтраки. Но такой режим работы предполагалось ввести только через неделю, а то и две. Эндрю заказал рекламные листовки с тем, чтобы раздавать их рано по утрам рыбакам на пристани, приезжавшим на уик-энд.
В субботу, когда они откроются, Эндрю начнет с каджунской[71] кухни, которая была сейчас в моде, что досаждало Эндрю, потому что он-то вынашивал эту идею годами. Ему претила идея отдавать предпочтение модным вещам. Люди решат, что ему нравится та или иная еда только потому, что она в моде, хотя фактически чаще всего верно было противное. Но каджунская кухня… Он приготовит такой гумбо[72], что они мигом проснутся. Роза и миссис Гаммидж будут обслуживать столики, Эндрю – готовить, Пиккетт – выполнять функции метрдотеля, помогать клиентам. И все будет в порядке. Но он должен будет ясно сказать миссис Гаммидж, чтобы она не открывала рта. Нельзя допустить, чтобы она начала нести свой вздор перед клиентами; если подобное случится, то на этом их благосклонность по отношению к ней останется в прошлом.
Мысли Эндрю метались, скакали по его списку текущих проблем. Ему все время казалось, будто что-то, зловеще улыбаясь, поглядывает на него в окно. Какой-то разрушительный маленький дудочник, требующий оплаты. Роза даже не догадывалась, что он дал Пиккетту кредитную карточку только для того, чтобы купить «Витабикса». Если она узнает, то пользы это ей не принесет никакой. Да ей и в голову такое не могло прийти, потому что всплыли некоторые обстоятельства, которые исключали вероятность возникновения у нее таких мыслей. Предыдущим вечером, согласовав все с Розой, Эндрю бросился в супермаркет купить сезамовое масло и устричный соус к китайскому вечеру и в отделе импортных товаров он увидел полку с «Витабиксом». Его сведения оказались ошибочными. «Витабикс» вовсе не был контрабандным товаром. Стоил он полтора доллара за коробку. А в коробке было двенадцать печенек, и, если на одну порцию уходили две печеньки при стоимости порции девяносто центов, то размер прибыли составлял две или три сотни процентов без вычета накладных расходов. Эндрю вздохнул. Как бы то ни было, он отправлял Пиккетта за «Витабиксом» из лучших побуждений. Нельзя же от него требовать, чтобы он знал всё.
За бензин Пиккетт не попросит больше шестидесяти или восьмидесяти долларов. Эндрю придется сохранить в тайне эту свою инициативу и пополнить кредитную карточку, прежде чем Роза узнает, что деньги сняты. Он не может себе позволить забыть об этом, как забыл о кофейном фильтре, оставив его под кроватью. Она нашла его тем же вечером, когда наклонилась достать тапочки. После тщетной попытки сочинить ложь Эндрю просто ответил: «Если я тебе скажу, ты мне не поверишь», и она с ним согласилась, даже не попросила его попробовать. Но это угнетало его, угнетало то, что она вынуждена защищать его своим молчанием и постоянно проявлять умение видеть вещи в перспективе. Покраска дома в некотором роде требовала этого умения. А когда все эти дела кончатся, он перестанет ложиться спать под утро. Это пойдет ему на пользу. Она редко сетовала на то, что он приходит, когда она уже давно спит, но он не сомневался: она чувствовала его, так сказать, отсутствие, и это его радовало.
Но в этот вечер он был занят допоздна. Роза давно уже легла, и ему не составит труда разгрузить ночью коробки «Витабикса», как он незаметно разгрузил и виски, разгрузить и спрятать, а потом сделать вид, что он заказал их у дистрибьютора в Лос-Анджелесе.
Вот только куда делся Пиккетт? Он был на взводе, когда звонил, бормотал что-то про газетную вырезку из «Ванкувер Трибьюн», про убийство, про необычную книгу, которую купил в книжном магазине в Гэстауне. Эндрю попытался выудить из него подробности, но Пиккетт словно в рот воды набрал.
Из-за угла вынырнул свет фар, а вскоре раздалось тарахтение двигателя «Шевроле». Потом фары погасли, тихо кашлянул и заглох двигатель. Эндрю вышел на веранду в тот момент, когда бледные очертания машины Пиккетта выплыли из тумана и замерли у бортового камня. Дверь открылась и с водительского сиденья вышел, пригнувшись, Пиккетт с кожаным портфелем в руках. Он ухватил Эндрю под локоть и потащил в дом, предварительно закрыв дверь, но оставив окно открытым. Он остановился в зале кафе у окна, устремив взгляд на улицу.
Эндрю начал было говорить, но Пиккетт шикнул на него, так и не отпустив локоть Эндрю, более того, только сильнее сжал его, когда появился свет фар и такси, пробравшись сквозь туман, остановилось у бортового камня на противоположной стороне. Дверь машины открылась, из нее вышел Пенниман с трубкой во рту. Он протянул водителю банкноту, потом отсчитал мелочь, разложив монетки на ладони. Расплатившись, он пересек улицу и, опираясь на трость, прошел по газону. Они услышали, как открылась передняя дверь, а потом несколько секунд до них доносились его шаги по лестнице.
Эндрю подошел к стойке бара, трясущимися руками аккуратно налил Пиккетту бокал неразбавленного бурбона. Судя по всему, бурбон ему очень даже требовался. Костюм на нем был помят и влажен, а волосы растрепал на клоунский манер ветер через открытое окно в машине. Хвост его рубашки выбился из брюк, он попытался было засунуть его назад, но ничего не добился.
– Он засек меня около «Праздного мира», – сказал Пиккетт, сморщив лицо. – Я увидел его в разрыве тумана в тот момент, когда заезжал на бульвар. Бороденка выдала его с головой. – Пиккетт некоторое время разглядывал свой бокал, потом постучал кулаком по стойке. – Чего он хочет? Вот в чем вопрос. Мы не знаем, чего он хочет.
Эндрю кивнул, словно всерьез размышляя над вопросом Пиккетта. Он принял решение изображать дурачка. Как ни посмотри, лучше всего сейчас было бы остудить Пиккетта. Он устал после долгого пути, а потому вероятность совершения им ошибки была велика. Но места для ошибок больше не оставалось.
– Может быть, он ничего не хочет. Не простые ли все это совпадения, как ты думаешь? Ведь нет ничего странного в том, что Пенниман возвращается так поздно. Позапрошлой ночью он вообще не вернулся. А сегодня мог быть где угодно. Миссис Гаммидж говорит, что у него какая-то родня в Глендейле. Это похоже на правду. Если он возвращался домой по шоссе Лонг-Бич и скоростным дорогам Сан-Диего, то у него были все основания проехать мимо «Праздного мира». Но ты не особо веришь в простые совпадения.
– Ты говоришь, что позапрошлой ночью он вообще не возвращался домой?
– Да. Он большой мальчик. Имеет право.
– И о родственниках в Глендейле тебе говорила миссис Гаммидж?
– Именно это она мне и говорила.
Пиккетт вперился в него взглядом, потом откинул волосы с лица.
– И ты ей веришь? – Он задал этот вопрос ровным голосом, словно сомневаясь в том, что дело, возможно, дошло наконец до этого.
Эндрю задумался на секунду, потом ответил:
– Нет. Пожалуй, не верю. Но все равно это вполне возможно. Мы ведь не хотим сами себя перехитрить, да? Наше большое преимущество состоит в том, что нас он считает невеждами.
– Может быть, – сказал Пиккетт. – Посмотри-ка сюда.
Он протянул Эндрю вырезку из газеты, о которой говорил по телефону, – жуткий отчет об убийстве – о человеке, которого распилили пополам по длине. Причем сделано это было так аккуратно, что точность распила повергла власти в полное недоумение. Сначала его заморозили. В этом вопросе разногласий не было. Его нашли – обе его половины – с серебряными двадцатипятицентовиками – по одному в руке. Неужели его убили, когда он расплачивался за покупку? Как-то маловероятно.
У Эндрю голова чуть ли не пошла кругом от страха, когда он пробегал глазами статью, не понимая, с какой это стати Пиккетт привез ему эту вырезку, и в то же время прекрасно зная с какой. Да, заметка была жутчайшая, и описывала она инцидент настолько невероятный, что вполне могла заплести извилины в голове Пиккетта в нерасплетаемый клубок. Но за всем этим, за всеми представлениями о разуме и резонах был сумбур инстинктов и животного страха – ничего, кроме новых выбившихся нитей из гобелена, о существовании которого они только смутно догадывались.
– Имя, – сказал Пиккетт. – Ты обратил внимание на имя этого человека?
Эндрю ухватился за стойку бара, чтобы не упасть. Распиленным пополам человеком был Август Пфенниг. Это не оставляло никаких сомнений. Или по меньшей мере часть сомнений снимало. Но как мог Пиккетт узнать, что это имя знакомо Эндрю? Когда этот человек позвонил Эндрю, Пиккетт был в Ванкувере.
– Этот Пфенниг – кто он, по-твоему? – спросил Эндрю, глядя на друга пронзительным взглядом.
– Он был родней Маниуорта, – откровенно произнес Пиккетт. – Мы встретились с ним тем вечером в Белмонт-Шоре. В магазине Маниуорта. Ты должен помнить. Нет, ты ничего не должен помнить. Это я с ним познакомился. Тебя там не было в тот вечер, верно? – Эндрю, покачав головой, подтвердил – не было, но не сказал при этом ни слова. Пиккетт продолжил: – У него был трехцветный декоративный карп, за которого он заплатил немыслимые деньги. Я тогда подумал, что это дело странное, все они были очарованы крупными карпами… – Он помолчал, посмотрел, скосив глаза, на Эндрю. – Кто он, по-твоему, был такой, черт его раздери? Ты знал это имя. Сколько Августов Пфеннигов может быть на свете?
Эндрю рассказал ему о телефонном звонке, о разговоре про монеты. Пиккетт слушал, щурясь все сильнее. Он ударил кулаком по раскрытой ладони и взмахом руки призвал Эндрю к молчанию, потом принялся ходить туда-сюда по комнате.
– Это не имеет значения. Все это подтверждает мою теорию. Я связался с полицией в моем официальном качестве – как представитель прессы. Я напрямик спросил у них, связано ли это убийство с недавней смертью родственника Пфеннига – Леймана Маниуорта. Полицейский, который говорил со мной, сделал вид, что не знает ни о какой родне убитого, и потребовал, чтобы я пришел в полицию на разговор. Потом он прикрыл рукой микрофон и несколько секунд говорил что-то, после чего трубку взял другой детектив, который сказал, что знает все о Маниуорте и два эти убийства никак между собой не связны. Это просто черная полоса событий в семействе Пфеннига-Маниуорта. Никакой связи между этими событиями нет. Он обвинил меня в том, что я пытаюсь раздуть эти два события до размеров сенсации – будто этим событиям требовалось нечто подобное.
Эндрю кивнул.
– И тебя это не удовлетворило?
– Удовлетворило! Вполне удовлетворило. Чем могло быть отрицание, если не подтверждением связи? Пфеннига убили, еще и двух дней не прошло, и вот тебе полицейский уверенно утверждает, что между двумя этими убийствами нет никакой связи. Это была тщательно прописанная история, можешь мне верить.
Эндрю пожал плечами.
– Давай перенесем «Витабикс» в дом, а то в тумане они все превратятся в пюре.
Пиккетт отрицательно покачал головой.
– Подожди. Пусть твой друг наверху сначала уснет. – Он поднес палец к губам, призывая Эндрю к молчанию, потом бесшумно подошел к кухонной двери, раскрыл ее и сделал шаг назад, словно в уверенности, что Пенниман присел где-то здесь на корточки, может быть, прижимает стеклянный бокал к уху, а на его бородатом лице застыло выражение удивления. Где-то наверху послышался бой часов – один удар, другой. – Два часа, – сказал Пиккетт, потом закрыл кухонную дверь и снова повернулся лицом к другу.
– Позволь, я тебе расскажу о проделанной мной толике детективной работы. Я нашел одну телефонную книгу – вот что я сделал. И знаешь что? В ней упоминался «Магазин книг и снадобий Августа Пфеннига в Гэстауне». Человек был мертв – убит жестоким образом – а магазин работал так, будто ничего и не случилось. Там-то я и купил вот это.
Пиккетт раскрыл портфель и вытащил из него старую книгу. Обложка была из сафьяна цвета охры, хрупкая и истрепанная за долгие годы. Пиккетт положил книгу на барную стойку и кивнул, словно говоря: «Ну, посмотри на нее».
На обложке виднелась золоченая надпись, но настолько выцветшая и затертая, что Эндрю, чтобы прочесть название, пришлось открыть книгу на титульной странице. Она называлась «Le Cochon Seul», перевод маркизы де Камбремер. Эндрю посмотрел на Пиккетта.
– Без автора?
– Я думаю, это собрание старинных легенд. Может быть, авторов великое множество, как у Библии. Я полагаю, что эта маркиза не имеет никакого отношения к написанию книги.
– Очень похоже на сыр, правда?
– На сыр? – недоуменно переспросил Пиккетт.
– Имя этой женщины.
– Сыр называется «Камамбер», и эта книга не имеет никакого отношения к сырам. Да и ее название нас ничуть не интересует. Речь идет о книге, о ее содержании, господи ты боже мой!
– Для меня это сплошная тарабарщина, – улыбнулся Эндрю.
– Ну, тогда обопрись обо что-нибудь, чтобы не упасть. Название означает «Та самая свинья» или что-то в таком роде. Для названия не очень подходит, на мой вкус, но посмотри на фронтиспис. Вот что меня поразило. Продавец рассматривал эту страницу, когда я вошел в магазин.
Эндрю посмотрел. Плохо прорисованными чернилами цвета сепии красовались аверс и реверс монеты с нарезным ребром, на одной стороне было изображено подобие человека, а на другой – рыба внутри луны. У рыбы был зубчатый хребет, как, может быть, у морской змеи или Левиафана, и она заглатывала собственный хвост.
Пиккетт, выглядевший вполне довольным собой, снова начал говорить. Эндрю смотрел на картинку, не веря своим глазам. В его груди вдруг образовалась пустота, и он поймал себя на том, что дыхание у него поверхностное и частое, с хрипотцой. Он начал было говорить, прерывать Пиккетта, но тут же передумал и решил, пусть уж говорит Пиккетт. Он провел за рулем девятнадцать часов, спешил ошеломить Эндрю этой книгой, той малой главкой из истории монет, что раскрыл французский текст. А Эндрю пока попридержит то, что узнал сам.
– Тот факт, что там была нарисована монета, сразу же поразил меня, – сказал Пиккетт, все сильнее воодушевляясь своей историей. – Но больше всего меня поразило то, что я видел подобную штуку прежде. Ни за что не догадаешься где.
Эндрю пожал плечами. Уверен он был только в том, что Пиккетт никогда не видел ложку тетушки Наоми, а вернее сказать, его, Эндрю, ложку. У него внезапно опять перехватило дыхание.
– На шляпе Маниуорта. Помнишь я тебе говорил о его рыболовных снастях? Это та самая рыба, что заглатывает свой хвост. В мифологии этот символ встречается, конечно, довольно часто – например, змеи, заглатывающие собственный хвост. Но меня словно бейсбольной битой по голове поразило то, что аналог этой рыбы висел на шляпе Маниуорта. Ты только подумай: Маниуорт мертв, убит. И Пфенниг тоже. А книга продается в магазине того же Пфеннига. И вот тебе продавец, проявляющий какой-то нездоровый интерес к этой книге. Ты посмотри на картинку – удлиненный спинной плавник и чрезмерно большая голова, и то, что за рыбой расположился лунный полумесяц. Тут не может быть ни малейших сомнений – миниатюрное подобие этой рыбы висело на шляпе Маниуорта. Я видел его там. «Ишь ты! – сказал я себе. – Какое невероятное совпадение». И чем больше я думал об этом, тем невероятнее оно мне представлялось.
Ну и я, чтобы поставить точки над i, попросил позвать хозяина, Пфеннига, – ты понимаешь, чтобы проверить этого продавца. Он сказал, что Пфенниг уехал. Куда-то за границу. Конечно, он солгал. Пфенниг в мешке лежал в морге на прозекторском столе. Продавец не мог не знать этого. Я упомянул, что дружил с Маниуортом, но продавец только плечами пожал. Я сказал, что хочу купить эту книгу, которую, как я уже говорил, продавец изучал, когда я вошел в магазин. Он занервничал, попытался отделаться от меня. Сказал, что не может ее продать ни за какую цену. Это, мол, просто «шутка такая», – сказал он. Ничего ценного. Ничего такого, что мне хотелось бы купить. Я настаивал, что мне именно эту книгу и хочется купить, тогда он ответил, что товар уже продан. Что он держит ее для одного друга Пфеннига. Я сказал ему, что я и есть тот самый друг Пфеннига, и тогда он попросил меня назвать цену, которую мне назначил Пфенниг. На это я сказал ему: «А вы назовите вашу цену, сэр!» и с этими словами положил твою кредитную карточку на прилавок. Короче говоря, он назвал цену. В эти новые времена кредитка ничуть не хуже наличных.
Пиккетт подмигнул, словно ставя точку в рассказанной истории об одержанной им победе.
– Не сомневаюсь, – Эндрю только опустился на стул. Роза его убьет. Он хотел было спросить у Пиккетта, сколько же денег выжал из него продавец, но не стал. Время было позднее. Если он узнает сумму, то ни за что не уснет. Ему нужно будет перехватить счет, который придет по почте, как он и планировал, полностью оплатить расходы, а потом уничтожить всю историю платежей. – Так и что продавец?
– Он знал про Пфеннига, можешь не сомневаться. Это было видно по его глазам – они были полны животного страха. Я боялся, что он удерет, прежде чем уложит книгу в пакет. И он почти так и поступил. Он продал мне книгу, все наличные из кассы сунул себе в карман и выскочил за дверь, и запер ее, когда я и до машины еще не успел дойти. Я думал об этой истории всю дорогу из Ванкувера, и вот теперь считаю, что у нас на руках книга, которой у нас не должно быть, вот почему я так напрягся, когда столкнулся с Пенниманом на улице в «Праздном мире». А теперь ты мне говоришь, что он отсутствовал дома почти тридцать шесть часов в день убийства Пфеннига. Он сам был в Ванкувере – вот что я думаю. Больше того, я думаю, он и был тем самым «другом», который хотел купить книгу.
Эндрю вдруг почувствовал невыносимую усталость. В его голове крутились обрывки и кусочки этой загадки. Он подумал о рассеченном по всей длине кальмаре на берегу, о перебирающем внутренности кальмара в поисках серебряной монетки Пеннимане, о ложке, спрятанной за книгами в его комнате, о лице на ее вогнутой поверхности, о луне и рыбе с другой стороны. Он подумал о тетушке Наоми, которая подарила ему ложку, чуть ли не превратив это в спектакль, в этакий ритуал. Он подумал о распиленном пополам Пфенниге. Потом у него вновь замерло сердце – он опять вспомнил о кредитной карточке.
– Теперь они знают мое имя, – грустным голосом сказал он.
Пиккетт пожал плечами.
– Забудь ты об именах, – сказал он. – Что париться, если они живут в твоем доме. Им не нужно твое имя. – Он налил себе еще один бокал бурбона и сел, обуреваемый отчаянной усталостью.
Конечно, Пиккетт был прав. Эндрю снова открыл книгу на фронтисписе, чтобы окончательно удостовериться.
– В доме живет еще кое-что, – сказал он. – Подожди полминутки.
С этими словами он вышел из бара, усталыми шагами протопал по кухне, поднялся по лестнице, чтобы взять свиную ложку.
Он знал, что фонарик-авторучка принадлежит Эндрю Ванбергену, но не мог понять, как сей предмет оказался под стулом в его спальне. Кто-то заходил в его комнату, пока он отсутствовал. Он улыбнулся, разглядывая себя в зеркале, погладил свои волосы. В Париже была клиника, которая пересаживала волосы таким образом, что все ее клиенты выходили за двери клиники с головами, напоминающими пальмовую рощу. Был еще и шаман, некто профессор М’гулу в Замбии, который умел восстанавливать волосы. Африканский метод, однако, включал применение всяких омерзительных веществ, которые нужно было наносить на кожу головы, и распевание колдовских фраз. Жюль Пенниман предпочитал более клинический подход. В природной, ритуальной обстановке он плохо функционировал. Это по большей части была вражеская территория. Пенниман предпочитал клиническую чистоту нержавеющей стали, винила и огнеупорной пластмассы с химическими стерилизаторами.
Хоть монетки и продляли жизнь, на волосы они никак не действовали. Монетки генерировали незаметные на первый взгляд деградацию и разрушение волос, даже после того, как ты преодолевал первоначальное ухудшение, боли и страдания, а также хрупкость костей. В последние пятьдесят лет его преследовало беспорядочное облысение. Эликсир, изготовлявшийся Маниуортом и его дружками, действовал неплохо, и пока у него был эликсир, чувствовал он себя замечательно. Даже простуда обходила его стороной. Но он начал подозревать, что есть предел и возможностям эликсира; он словно медленно, но неизбежно обретал сопротивляемость к воздействиям эликсира (как если бы напиток был опиатом), и теперь даже увеличенные дозы… Тут, вероятно, опять в дело вмешивались монеты. Но он ничего не мог с этим поделать. За все приходилось платить.
Он видел в зеркале, что его волосы редеют неестественным образом – проплешинами. Он аккуратно зачесывал их назад, проверял в ручном зеркале, как они себя ведут. С ушами ему тоже придется что-то делать. Определенные части его тела продолжали расти независимо от возраста, и их рост ускорялся пойлом Маниуорта. Идею хирургического вмешательства он презирал. На столе хирурга человек становился очень уязвимым. Но и позволить себе выглядеть шутом он не мог, а крупные уши именно это и делали – превращали его в шута.
У этой проблемы были такие стороны, против которых он и не возражал бы в молодости, к этим сторонам принадлежали те части тела, которые, в отличие от ушей, можно было прикрыть. И эта его часть приобрела такие размеры, что он вполне мог бы иметь герцогские доходы в какой-нибудь клубной сети, но он давным-давно потерял вкус к таким вещам. Дебоширство потеряло свою остроту по прошествии какого-то времени, и он отказался от него, как отказался и от всего остального. Даже в молодости он никогда не понимал природу тех порывов, что обычные люди называли любовью. Порывы эти были не чем иным, как страхом, желанием вцепиться друг в друга. Так слепой, обнаружив, что подошел к незнакомой улице, может уцепиться за дерево или фонарь просто ради того, чтобы не потерять равновесие, слыша шум проносящихся мимо машин. У Пеннимана никаких таких страхов не было. Неизвестность не содержала для него тайн, и для темноты он был не чужим.
Он любил думать о человеческом сердце как о часовом механизме, состоящем из шестеренок и кристаллов. Как-то раз он видел одно сердце – в мюнхенской лаборатории во время войны. Его удалили из груди бывшего владельца и искусственно поддерживали его работу в стерильном стеклянном аквариуме, подключив к нему массу резиновых трубочек и подавая в него циркуляционную жидкость. В нем не чувствовалось ничего сентиментального – всего лишь механическое устройство, более неприятное, вероятно, чем творения рук человеческих, поскольку оно вызывало отвращение своей телесностью, тем, что его жизнь была более подлинной.
Если ему не удастся воплотить в жизнь свои планы, он поедет в Париж, пусть там сделают что-нибудь с его ушами. Если же ему удастся воплотить в жизнь то, что он запланировал, его уши уже не будут иметь особого значения.
Чего он не мог понять, так это запаха парфюмерии на его кровати. Он знал, чей это запах, но с какой стати она ложилась на его кровать? Между ними никогда не было таких отношений. От одной только этой мысли он приходил в ужас. Он трепетал при мысли о любом физическом контакте, а о таком контакте – ужасался в два раза сильнее. Что это с ней случилось? Какая странная фантазия пришла в ее голову? Если так, то она может пуститься во все тяжкие, а он почувствовал бы себя лучше, если бы она исчезла, упала с конца пристани в воду в следующую туманную ночь. Его разум никак не мог разгадать эту загадку. Почему она легла поверх покрывала, а не под одеяло? Тут явно чувствовалось что-то большее, чем ее желание поспать в его постели. А откуда в его комнате взялся фонарик Эндрю Ванбергена? Может быть, она его и принесла, украв у Эндрю? Он носил его на клипсе в кармане рубашки, похищение фонарика не должно было составить большого труда. Но на кой черт ей это понадобилось?
Существовала, конечно, вероятность того, что она вообще не заходила в его комнату, что это все проделки Эндрю – пропитал ее парфюмом тряпицу, а потом натер ею покрывало. Но опять же возникал вопрос: с какой целью? Почему просто не зайти и не выйти? Зачем оставлять после себя красноречивые следы? Просто от собственной дурости? Это почти казалось правильным ответом, в особенности если речь шла об Эндрю Ванбергене. Он совсем рехнулся, вот в чем было дело. Совершенно очевидно, что никаких других объяснений послания, присланного ему по почте, и не существовало. Лицо этого идиота было открытой книгой. И содержание послания тоже – бессмысленный, жалкий бред. Он почти не сомневался, что послание было делом рук Эндрю. Этот тип мог бы стать объектом исследования психиатров – у него явно наблюдалось несколько новых разновидностей душевного расстройства. И он был невыносим. Рано или поздно так или иначе придется раздавить и его, потому что теперь Пенниман точно знал: Эндрю – не Смотритель.
Зачем тогда оставлять фонарик-авторучку? И зачем красть эликсир? Пенниман плохо спрятал эту половину. Повел себя опрометчиво. И теперь, поддавшись порыву, он убрал кисточку и зеркало, наклонился у кровати, вытащил один из ящиков под ней. Под сложенными свитерами он хранил пакетик, кое-как завернутый в пергамент. Рядом лежали кожаная сумка, плексигласовый кубик с крышкой, освинцованная шкатулка из серебра и олова, изготовленная по проекту Арчибальда Нокса[73] фирмой «Либерти и компания» в 1904 году в то время, когда Пенниман еще грезил роскошью и изображал интерес к искусству. В конечном счете он преодолел в себе и эти заблуждения. Искусство было таким же обманом, как и все остальное, и не стоило его времени. Его энергия с годами сосредотачивалась на все более и более четкой цели, и он расстался со своим юношеским влечением к искусству, алкоголю, табаку и всем остальным временным и мимолетным. Пусть их любят небеса. А он не влюблен ни во что. Может быть, и «любовь» была неподходящим словом.
К шкатулкам в ящике никто не прикасался, но он все равно вытащил оттуда серебряную шкатулку. Придется найти более безопасное место. Кто-то шуровал в его комнате, пока его не было. И, судя по всему, делал это ночью – при свете дня фонарик не понадобился бы. Безусловно, такой недоумок, как Эндрю Ванберген, к монетам не проявил бы никакого интереса. Но Пенниман преодолел слишком много миль, имел дела со слишком большим числом сильных мира сего, чтобы сейчас искушать судьбу, в особенности когда приходится иметь дело с таким иррациональным типом, как Ванберген.
И еще оставалась проблема последних четырех монет. Появление двух из них он предвидел в недалеком будущем. Он знал, что третью придется поудить. Но рыбка сама к нему приплывет. Он обнаружил, что собранные монетки притягивают те, что разбросаны по миру, и, чем больше он накапливал, тем сильнее было их притяжение. Он владел уже двадцатью шестью, и те немногие, что еще не попали ему в руки, в этот самый момент кувыркались, прокапывались, плыли в его сторону по воде и по земле. И когда они доберутся до него, он выпьет карпового эликсира, который продлит его жизнь еще на несколько лет. Как это случилось с Иудой Искариотом, который, раскаявшись, хотел покончить с собой; бессмертие было наложено на него как проклятие. Что ж, для Пеннимана оно не будет проклятием.
Пфенниг тоже знал о том, что несли с собой монеты. Все ему подобные знали. И делали вид, что их эта идея не привлекает. Они тайно хранили свою монетку. Или две. И приняли на себя роль Смотрителей. Но все это было сплошное притворство. Пенниман ни минуты в этом не сомневался. Старик Ауреус собрал больше монет, чем нужно, и их притяжение начало воздействовать на него, истощать. Он был заражен этими монетами. Владение даже одной превращало обычного человека в инвалида. А четырнадцать монет принесли Ауреусу столько силы, что он сделался грозным врагом, имевшим своих покорных просителей и способность вызывать духов. Пфенниг и Маниуорт были никем. Смотрителями! Если их задача состояла в том, чтобы не допускать собрания монет в одном месте, то их участь заслуживала сострадания, не правда ли? И они один за другим уходили в мир иной.
Но вот четвертая монетка – где она находилась? Ее явно изменили когда-то в прошлом, а потом она пропала. Пфенниг вышел на ее след. Она находилась где-то тут поблизости. Но он был вполне уверен, что ни Эндрю, ни Роза не знали об этом. Он давно бы почувствовал, если бы они знали. Эта монетка была изменена – вот в чем состояла истина – и притом довольно хитрым образом.
Одна смутная мысль мелькнула в каком-то закоулке его головы – всего лишь призрак мысли. Что, если Эндрю Ванберген и его идиот-дружок вовсе не были такими идиотами, за каких он их принимал? Что, если их дурацкие выходки на самом деле были проявлениями глубочайшего ума? Что, если они прекрасно отдавали себе отчет в своих поступках, но действовали на таких глубинах, оценить которые он не мог, на таких частотах, которые были ему недоступны? Эндрю не был Смотрителем, Пенниман убедился в этом, когда разговаривал с ним на веранде. Когда Пенниман впервые встретился с Пфеннигом на пути из Иерусалима, его тестовый серебряный двадцатипятицентовик вырвался из его руки и ударил Пфеннига по лбу. Пенниману не было нужды делать вид, будто причина этого в ловкости его рук. Будь Пфенниг умным человеком, он в тот же день покинул бы страну. Но умом он не отличался. Мог ли этим похвастать Эндрю Ванберген? Удалось ли ему более надежно спрятать измененную монетку?
Кроме того, была еще и старуха – тетушка Наоми. Пенниман собирался поговорить с ней днем. Этот орешек будет покрепче. Заинтересовать ее дурацкими фокусами с монетками будет потруднее, чем это прошло с Эндрю или с кем-либо из остальных. Наоми не будет расположена созерцать пустяшные любительские фокусы. Придется подольститься к ней, может быть, поднести ей какой-нибудь подарок. Если она носит одну из монеток на себе, то он… Нет, он на это не пойдет. Не сможет. Тем более, что до «охоты за сокровищами» оставалось всего два дня. И в любом случае он обещал оставить ее для миссис Гаммидж. Придется проявить терпение.
Пенниман засунул ящик на прежнее место и отнес серебряную шкатулку назад в комод, и еще раз оглядел себя в зеркале. Сделал шаг назад, восхищаясь резким абрисом своего бородатого подбородка. Он положит монетки в банковское хранилище. Отличное место хранения до участия Эндрю в охоте за сокровищами. А потом нужно будет забрать шкатулку из банка, иначе там начнется удивительный вихрь серебра, когда две серебряные монетки, что в земле, приблизятся к поверхности. Он не знал, насколько велика будет сила притяжения, хватит ли ее, чтобы вытаскивать серебряные пломбы из зубов или серебряные кольца с пальцев, но такое было возможно, в особенности если последние монеты находились неподалеку. Тогда все тридцать будут находиться в такой близости друг от друга, что их сила сможет спровоцировать что угодно. И он, владелец всех этих монет, этой силой воспользуется.
Он улыбнулся, чувствуя себя лучше после этих мыслей, и некоторое время рассматривал свои зубы в зеркале, потом открыл шкатулку. Он услышал высокие вопли, звук искусственного ветра, кружащего пыль за окном, а также треск старой краски, отваливающейся от обшивочных досок дома, и скрежет старых гвоздей, выпрыгивающих из дерева. Не разберут ли монетки на части этот дом, не превратят ли его в груду развалин? Не обрушат ли его на голову этого идиота Ванбергена, который тупо красит дом внизу? Он бы с удовольствием на это посмотрел. Но в таком разе все сильно осложнилось бы без всякой в том нужды, а лишь из его желания получить мимолетное удовольствие. К тому же это может привести и к его смерти. Он закрыл крышку шкатулки, взял трость и вышел на улицу; когда мертвый воробей упал с небес на газон, Пенниман испугался, хотя и предвидел это. Он несколько секунд с улыбкой разглядывал птицу, а потом двинулся дальше.
Через два дня после возвращения Пиккетта Эндрю на пристани запустил рыболовный крючок в кусок замороженного анчоуса, потом отрезал ломтик креветки своим покрытым слизью рыболовным ножом и насадил его на второй крючок. На третий крючок он повесил оранжево-коричневые останки мидии, потом перебросил крючки с наживкой через перила и позволил им погрузиться в серые воды океана. Солнце только-только начинало восходить, и, кроме него с Пиккеттом, на пристани никого не было.
– У тебя есть еще батончик «Маундс»? – спросил он у друга, вскинув брови.
Пиккетт отрицательно покачал головой.
– Только чашка кофе. Я вчера проспал до трех дня. Наверно, здорово ухайдакался.
– Неудивительно, – поддакнул Эндрю. – Когда человек борется с силами зла, ему здорово достается. Эта борьба вычерпывает из тебя силы целыми лопатами. Я сам вчера заспался.
– Нам пора возвращаться. И я бы сказал – ско`ро возвращаться.
Эндрю кивнул. Он чувствовал то же самое. Хотя он и побывал в комнате Пеннимана, узнать удалось очень мало. Где-то там скрывались ответы на все их вопросы, но они не обнаружатся сами по себе, не дадутся робким. Им с Пиккеттом пора озадачиться этим делом всерьез.
– А почему не сегодня? Миссис Гаммидж сказала, что собирается куда-то уйти. Роза чуть позже повезет тетушку Наоми в «Праздный мир». Пеннимана наверняка не будет до вечера, какими бы делами он там ни занимался. Давай, как только он уйдет, – сразу к нему.
Пиккетт кивнул, глядя на море. Эндрю забросил снасть. Кусок анчоуса пропал, сорванный окунем. Он отломил кусочек шоколадного батончика, насадил на крючок липкий кокос с шоколадом и бросил его назад в воду, позволяя катушке спиннинга разматываться, пока грузило не упало на дно. Он внимательно посмотрел на Пиккетта и спросил:
– Но почему она была в его комнате? Что она там искала, если они в одной команде?
– Может, она там ничего не искала. Если они в одной команде, то, может, она имеет право приходить и уходить, когда ей заблагорассудится. Может быть, ей все равно – есть он в комнате или его там нет.
– Нет, это не похоже на правду. Они не равные партнеры, это уж точно. Он генерал. А она даже не лейтенант, если хочешь знать мое мнение. Она – честолюбивый рядовой. Он ни в коем случае не порадуется, узнав, что она была в его комнате.
– Тогда она искала эликсир, – сказал Пиккетт. – Как и ты. Услышала, как ты чихнул на лестнице, и спряталась за занавеской – все, как в кино. А когда ты отдернул занавеску, притворилась спящей. И ты прав, когда говоришь, что он не ждет ее в своей комнате. Если бы она не боялась, что ее там обнаружат, то она бы спросила: а что тебе тут надо? Но она не могла это сделать, потому что ни ты, ни она не должны были там находиться, так что тебе повезло.
Несколько минут они молча наблюдали за поплавками, потом Пиккетт вытряхнул гущу из чашки на пристань и сказал.
– Конечно, теперь ясно, что случилось с Пфеннигом.
– Ясно?
– Как дважды два. Его распилили на две части, потому что в нем находилось что-то, и это что-то нужно было из него достать.
– Как из того кальмара на берегу, – сказал Эндрю.
– Почти точно, как из того кальмара на берегу. Но я не думаю, что Пфенниг проглотил монетку. Я думаю, она была хирургически в него внедрена.
– А на кой черт?.. – начал было Эндрю, но Пиккетт нетерпеливо его перебил:
– Чтобы она не попала в руки кому-то другому – в руки Пеннимана, чтобы быть точным. Все свидетельствует об этом. Вырезка из газеты с сообщением о смерти Джека Руби. Телефонный звонок от Пфеннига. Пенниман, шляющийся по городу и испытывающий фокус с монетой на всех попадающихся ему на пути психах. Он распилил Пфеннига пополам – вот что он сделал. И извлек из него важнейшую монету.
– У одного родственника Розы есть коллекция монет, – сказал Эндрю. – Некоторые стоят целое состояние. Ему явно нужна «волосатая четвертинка», но такую ни за любовь, ни за деньги не найдешь… или, по крайней мере, за любовь. Насколько я понимаю, для покупки такой монеты нужно иметь полмиллиона.
– Эта монета иного рода. Ты знаешь это не хуже меня. Никто просто так не переделывает монету в ложку. Это лишено смысла. А вот переделать монету в ложку с целью ее изменения, чтобы было легче спрятать – вот это уже логично. Пенниман не является коллекционером монет в прямом смысле этого слова. Предложи ему «волосатую четвертинку», он даже бровью не поведет, можешь поверить мне на слово. А эта бредятина в Пуджет-Саунд про рыбу с монеткой в брюхе? Там ведь тоже речь шла не о «волосатой четвертинке». – Пиккетт отрицательно покачал головой, вспоминая свое спешное возвращение из Ванкувера. – Человек с заправочной станции сказал, что мне нужно заменить поршневые кольца. Они всегда пытаются впарить тебе что-нибудь. И над моим именем он потешался. Чертова деревенщина.
– И что она теперь?
– Кто? Монета? Не знаю. Я думаю… Я не уверен. Но готов поставить последний доллар, что у этого дела ноги растут из седой древности. Монеты поначалу были волшебными тотемами. Ты это, конечно, знаешь.
– Конечно, – сказал Эндрю. – Это ведь все знают. Разве нет?
– Факт. Они – лунные диски. То же самое и карточные игры – они пошли от колоды таро, которая, в свою очередь, пошла от еще более древней колоды. Я бы ничуть не удивился, узнав, что самые обычные монеты осквернялись каким-нибудь колдовством, которое восходит к античности. Эта твоя ложка была сделана из невероятно старой монеты, уж я-то точно знаю. Старше, чем мы можем себе представить. То же самое и с карпами.
– Что? – спросил озадаченный Эндрю. Слова о карпах напомнили ему о том, что он рыбачит, и он стал крутить катушку спиннинга; через несколько секунд появилась морская звезда, доедающая сладкую наживку. Он оторвал звезду от наживки и бросил в море.
– Карпы. Ты видел картинки двух карпов, которые сплелись друг с другом, как знаки Инь и Ян. Они неотъемлемая часть этой истории, так же как рыба или змея, заглотившие собственный хвост. Как на ручке трости Пеннимана и на шляпе Маниуорта. И представь себе – на двери магазина Пфеннига в Гэстауне вырезан такой же знак. Ты можешь подумать, что я рехнулся, но я тебе скажу, что все эти разговоры о магии имеют под собой реальную основу: карпы, свернутые в кольца наподобие лунных дисков, наподобие монет, наподобие пуговиц на твоей рубашке, как дорожный знак, и расположение семян в цветке, и цикл смены сезонов, и планеты, вращающиеся и вращающиеся в небесах. Почитай Юнга. Это все о том же. Мы с головой накрыты магическими тотемами. Окружены маленькими отверстиями, через которые открывается вид в бесконечность, в проблески бессмертия, если уж свести это рассуждение к земному. Самые тривиальные вещи – мусор и бродяга на морском берегу, заполненные полки в лавке старьевщика – все это имеет смысл, если посмотреть под правильным углом, через правильные очки.
– Но в чем этот смысл? – спросил Эндрю, снова накручивая леску на катушку. Настоящего терпения ему всегда не хватало. И когда он ловил рыбу, это становилось проблемой. Батончик «Маундс» ничуть не помог. Он разрезал на кусочки еще одного анчоуса, насадил на все три крючка, а голову и хвост выкинул в океан в качестве приманки.
– Меня постоянно мучают сомнения, – сказал он, снимая катушку со стопора. – Допустим, все так, все устроено, как ты говоришь. Пусть пуговицы моей рубашки имеют какой-то смысл, пусть они не только пуговицы. И что? Я спрашиваю, как быть с тем, кто ничего этого не знает? С тем, кто не видит – как это сказано? – «бесконечность в одной песчинке»[74]? Он просто застегивает на пуговицы свою рубашку и идет в кафе, чтобы съесть гамбургер. Ты смотришь на гамбургер и думаешь о кругах, потом о лунных дисках, о свернувшихся кольцом змеях, о планетах, описывающих круги в пространстве. А этот другой человек смотрит на гамбургер и видит котлетный фарш. Ты меня понимаешь? Если тебя на выходе из кафе настигает смерть, то ты отправляешься в могилу с полной загадок головой. А он отправляется туда же с набитым животом. Так что же оно все значит на самом деле?
– Понятия не имею, – сказал Пиккетт. – Но собираюсь выяснить.
Глава 10
Прочтя сообщение о том, что Парацельс не умер, а сидит живой, спит или дремлет в своем склепе в Страсбурге, спасенный от смерти каким-то из его особых лекарств, Либавий заявляет, что скорее поверит в того старого еврея по имени Агасфер, который бродит по миру, называемый то Буттадиус, то как-то иначе другими…
«Метрополитан» быстро ехал по бульвару Сил-Бич в сторону «Праздного мира» в Россмуре. От Эндрю и Пиккетта пахло рыбой, потому что они нареза`ли анчоусы, но дядюшку Артура это особо не взволнует. Невозможно было предугадать, как он отреагирует на то или иное явление, ведь ему девяносто два – а, может, и больше – и он улыбался, подмигивал и сильно удивлялся вещам, которые, казалось, не заслуживали внимания. А потому он даже не заметит ни рыбного запаха, ни их вымазанных дегтем, покрытых рыбной чешуей джинсов. Надень они обезьяньи маски или шлемы астронавтов, он бы и на это не обратил внимания. Он скорее подпрыгнет от удивления, если они заявятся к нему аккуратно подстриженные да в костюмах и галстуках.
Они свернули в ворота «Праздного мира», где стоял громадный вращающийся глобус, состоящий из одних металлических ребер, и были остановлены восьмидесятилетним охранником, который позвонил в таунхаус дядюшки Артура с настенного телефона и завел загадочный разговор. В какой-то момент он закрыл рукой микрофон и обратился к Эндрю с вопросом:
– Он хочет знать – вы тот самый человек с овцой?
– Так оно и есть, – сказал Эндрю.
Охранник неуверенно посмотрел на заднее сиденье, вероятно полный подозрений в связи с тем, что не видит там никакой овцы.
– В багажнике, – сказал Эндрю. – Плюшевые игрушки для двоюродной племянницы. На Рождество.
Он подмигнул охраннику, который кивнул, будто слова про Рождество убедили его, хотя до него оставалось целых восемь месяцев; затем снова забормотал что-то в трубку и вскоре повесил ее. На его лице неожиданно появилось дружеское выражение, он сделал им отмашку – мол, проезжайте, и проводил взглядом их машину, направившуюся на запад к таунхаусам и апартаментам вокруг нефтяных полей. В воздухе стоял тяжелый запах насыщенной нефтью земли, смешивающийся с запахом соленого воздуха, приносимого ветерком с океана.
– Вонища ужасная, правда? – сказал Пиккетт, поднимая окно.
– А мне нравится, – сказал Эндрю. – Ведь это такой дар – наша способность ощущать запах мира, а еще видеть и слышать его.
– А по мне, так вонища жуткая. Что это была за фигня с овцой? Нет у нас никакой овцы.
– Всегда со всеми соглашайся. Вот мой девиз. Если они ждут овец, и мы говорим, что овцы у нас в багажнике, то сразу же получается, что они нас ждут. Ipso facto[76], как сказал бы логик.
Пиккетт кивнул. В словах Эндрю был смысл.
– А там, в розовых кустах, случайно не дядюшка Артур?
Эндрю прижался к обочине, припарковал «метрополитан» на стоянке для посетителей и поставил машину на ручной тормоз.
– Ау! – крикнул он, решив таким образом сообщить об их приезде – не хотелось бы застать дядюшку Артура врасплох и споткнуться на этом. Старик повернулся и посмотрел на них недоуменным взглядом, словно ожидал увидеть человека с овцой, а увидел незнамо кого. Потом он прищурился, прикрыл глаза козырьком ладони и вроде бы узнал их, поскольку махнул и сделал приглашающий жест рукой.
– Помогите мне избавиться от этого парня, – попросил он. Пиккетт посмотрел мимо старика, и на его лице появилось выражение чрезвычайного интереса.
– Какого парня?
– Да черепахи. Здоровенная такая черепаха. Вот она. Видите? У нее панцирь цвета чуть ли не как у штукатурки. Ну-ка, помогите мне ее вытащить. Она, видать, хочет еще немного побыть в зимней спячке, а потому пыталась скрыться за этим плющом.
И в самом деле – они увидели за плющом светло-коричневатый цвет панциря пустынной черепахи. Ноги она подобрала внутрь и размахивала коротким заостренным хвостом, словно хотела поднять шторм. Пиккетт наклонился и, подняв животное, охнул, удивляясь немалому весу черепахи, хотя размером она не превышала колпак на колесе машины.
– И куда вы ее хотите отправить? – спросил Пиккетт.
Дядюшка Артур двинулся в сторону гаражей.
– В машину, – сказал он.
Пиккетт посмотрел на Эндрю вопросительным взглядом, на что тот просто пожал плечами, но оба пошли следом за дядюшкой.
Красная машина с электроприводом стояла на своем месте, будто спустившаяся со звезд. Эндрю всегда восхищался этим авто с его огромными плавниками и крохотной кабинкой. Выглядела эта машина так, как должна выглядеть машина в альтернативной вселенной. На полу лежала разрезанная картонная коробка, вклиненная под рулевую колонку. Пиккетт всунул черепаху в коробку, довольно тесную для животного таких размеров и устланную листьями салата, на которые ей пришлось улечься.
– Не угонит она вашу тачку? – спросил Эндрю, улыбаясь.
Дядюшка Артур непонимающе посмотрел на него.
– Кофе? – спросил он.
– Было бы неплохо, – сказал Пиккетт. – Я выпью чашечку.
Дядюшка Артур снова посмотрел на Эндрю, словно видел его в первый раз.
– Так ты и есть племянник? – спросил он.
– Верно. Муж Розы. Племянник Наоми по браку.
– Вот, значит, кто ты. Конечно. А ты, вероятно, Шпигот.
– Пиккетт, сэр. Бимс Пиккетт. Мы познакомились несколько месяцев назад, если память мне не изменяет. На пристани.
– Вот как. – Дядюшка Артур уставился словно в недоумении на лицо Пиккетта. – Я помню усы. – Он поморщился. – Ты стоял, нагнувшись, чистил палтуса, насколько я помню, чуть не выворачивал его наизнанку. Впечатление было такое, будто твой рот переместился на миг к тебе на лоб. А ниже рта у тебя невероятная голова с волосами. Потом я понял свою ошибку. Это была не голова, а усы. Ты представь себе усы. Гротесковое представление. Ты знаешь, что в мои времена было запатентовано устройство для сжигания бород и усов?
Пиккетт моргнул, его руки сами потянулись к лицу.
– Правда?
– Механическое устройство. Превращало их в пепел. Предполагалось, что оно заменит бритву. Это было чудо из будущего.
– Не сомневаюсь, – сказал Пиккетт.
Дядюшка Артур уставился на него, словно вдруг предположил, что Пиккетт все же в этом усомнился.
– Я их продавал. Обходил на ногах дома, квартиры. Это не походило на продажу пылесосов. Никакой демонстрации на живом человеке не проводилось. Только на патентованной кукле. Голова была начинена волосами. Ты через отверстия в подбородке куклы вытаскивал волосы, чтобы было похоже на настоящую бороду, включал машинку – и бороды как не бывало. Но вонища поднималась жуткая. Вот это-то и препятствовало продажам. А один раз у меня кукла загорелась.
– Ай-ай, – сочувственно сказал Пиккетт, входя в общую комнату таунхауса дядюшки Артура. Пахло там, как в сарае. Артур повернулся к Эндрю, подмигнул ему и показал большим пальцем в направлении Пиккетта. Эндрю был озадачен. Он понятия не имел: то ли старик разыгрывает перед ними какую-то сцену, то ли впал в деменцию на старости лет. В глубине его глаз светилась проницательность и усталое знание, которые опровергали кажущийся маразм. Эндрю верил в собственную способность читать по глазам. Да и речь дядюшки Артура не была такой уж бессвязной. Хотя нередко и возникало такое впечатление, поскольку старик перепрыгивал с одной темы на другую, словно стоило вам затронуть ту или иную тему, как он мгновенно проигрывал у себя в голове возможный ход разговора и перескакивал вперед, в какое-то отдаленное место или на какой-нибудь смежный предмет. И в дядюшке Артуре не было никакой рассогласованности, когда он появился в магазине Маниуорта. Он, в отличие от Эндрю, не участвовал ни в какой безумной погоне. Напротив. Его бушующая энергия в большей степени, чем все остальное, заставляла людей удивляться на его счет.
– Извините меня, что забыл, – сказал Пиккетт. – Но я все время путаю ваше имя.
– Артур, – сказал дядюшка Артур, глядя на Пиккетта так, будто тот спятил.
– А дальше?
– Истман.
– Да, конечно. Истман. Я вашу фамилию путаю с другой. Как его, Эндрю? Это же ты мне о нем сказал, да? Когда мы с тобой болтали о прошлых временах в Айове. Никак не могу вспомнить. Что-то вроде Лике…
– Лакедем, – сказал дядюшка Артур. – Ох, давно это было. Я ее англизировал чуток.
Из коридора донесся какой-то шорох, и Эндрю с Пиккеттом, обернувшись, увидели еще одну черепаху, покрупнее первой. Она выходила из спальни. Кто-то нарисовал ландшафт на ее панцире. За ней шествовала еще одна – она двигалась, принюхиваясь, по светло-зеленому ковру, считая, вероятно, что ковер должен быть съедобен, и если она будет достаточно долго принюхиваться, то найдет по-настоящему съедобную прогалинку.
Дядюшка Артур отошел к кухне, и тогда Пиккетт, словно увидев в этом свой шанс, поспешил по коридору в другую сторону. Эндрю бросился за ним, и вскоре они оба оказались в почти пустой спальне дядюшки Артура. Тут были простой сосновый стол, нестойкий, колченогий и старый стул с прямой спинкой, который, вероятно, был почти бесчеловечно неудобным. В центре комнаты стояла кровать – койка больших размеров. Такая комната вполне могла быть жилищем отшельника. Из-под кровати на них поглядывала третья черепаха. В комнате были два украшения: на стене висел короткий отрезок пеньковой веревки, такой старой и такой хрупкой на вид, что, казалось, она могла раскрошиться от хлопка двери. Она описывала круг и была связана в петлю. А еще над кроватью в петле такой же веревки, свешивающейся с потолка, были два перекрещенных лемеха.
Пиккетт нервно оглядывался, и Эндрю показалось, что он ищет что-то красноречиво-убедительное.
– Это преступление, – прошептал он Эндрю, который в ответ пожал плечами.
– Ему так нравится, – сказал Эндрю. – Раньше он спал на мешке из грубого холста, наполненного волокном кокосовой пальмы, но тетушка Наоми заставила его перелечь на кушетку. Это было его единственной уступкой комфорту, словно он пытается искупить какую-то чудовищную вину или грех. Если хочешь знать мое мнение, это часть его сумасшествия.
– Нет, не верю, – сказал Пиккетт. – Я с тобой не согласен. За этим всегда стоит нечто большее.
В этот момент черепаха выползла из-под кровати и направилась к туфле Пиккетта. Эндрю нагнулся погладить ее, и в этот момент пришаркал дядюшка Артур с чашкой кофе в руке.
– Они повсюду, – сказал старик, усталым движением руки показывая на черепаху. – Не обращайте внимания. Они не кусаются. Кто-нибудь из вас знает, что кальмары из всех живых существ, кроме свиней, обладают самым высоким уровнем врожденного разума?
Пиккетт отрицательно покачал головой, принимая чашку кофе – холодного, как выяснилось. Они втроем вышли в коридор.
– Мороженого? – спросил дядюшка Артур.
– Нет, пожалуй, – сказал Пиккетт. – Слишком рано для мороженого. Свиньи, вы говорите?
– Нет, кальмары. Их помещали в сосуды с крышкой, ученые, я говорю, помещали, и кальмары за несколько секунд обучались открывать крышки. А дайте этот сосуд ребенку и посмотрите, сколько времени крышку будет открывать он.
– Может быть, если бы у ребенка были присоски на пальцах… – сказал Эндрю, наклоняясь, чтобы погладить разрисованную черепаху, которая перебралась в общую комнату.
Пиккетт короткими резкими движениями головы призвал Эндрю помалкивать, оставить свои шуточки.
– Что меня очаровывает, так это свиньи, – сказал Пиккетт, прихлебывая жидкий, приправленный цикорием кофе. Вкус у кофе был как у муравьиного яда.
На столе рядом со стулом Эндрю лежал ксерокопированный каталог. На обложке было написано «Крокодилы Майами». На каждой странице был список животных, которых можно было заказать по почте: гиппопотамы, жирафы, кайманы, антилопы, даже слоны и антилопы гну. Их можно было забрать, расплатившись наличными на грузовом складе аэропорта в Лос-Анджелесе. Покупателю только нужен был грузовой транспорт. Эндрю принялся удивленно листать каталог. Он остановился на разделе хлевные животные. Кто-то заполнил с полдюжины бланков, словно собирался отправить заказ для пополнения фермерского хлева.
– Нет никого умнее свиньи, – сказал Артур.
Пиккетт хлопнул его по коленке.
– Я чувствую абсолютно то же самое, – сказал он. – Насколько я понимаю, вы умеете их приручать, как собак и кошек. В Буэна-Парке был один человек, который научил свинью считать. У него была свиноматка, которая считала, ударяя ногой об землю, а когда число ударов отвечало результату задания – она хрюкала. Удивительно.
– Наводит на мысль о величии вселенной, правда? – спросил Эндрю, пощелкав языком, чтобы привлечь внимание раскрашенной черепахи, которая забрела под кофейный столик и предпринимала попытки выбраться на свободу.
Дядюшка Артур с мудрым видом кивнул.
– Я всегда был другом свиней, – сказал он.
Разговор погас. Казалось, что Пиккетт пытается найти какой-то способ разговорить старика, но беседа неизменно заходила в тупик.
– Вы заказываете себе животных? – спросил Эндрю, помахав каталогом.
Артур пожал плечами.
– В известном смысле. Много лет назад я некоторое время занимался изучением дикой природы. Меня увлекали миграционные повадки определенных животных, в особенности кабанов – одичавших свиней. Большинство людей понятия не имеет, что происходит с сельскохозяйственными животными, которые выбираются за пределы хлева. Они, вероятно, вырабатывают у себя определенные… функции. Их там, в дикой природе, гораздо больше, чем вы можете себе представить. Они живут собственной жизнью, освободившись от ярма. – Дядюшка Артур помолчал, проницательно взглянув на Эндрю, потом продолжил: – Свиньи – своеобразное племя. Выпусти одну свинью из хлева – и один господь знает, куда она побредет. Это как отпускать в воздух надутый шарик с посланием внутри, если вы меня понимаете. Шарик этот может оказаться в самых невероятных местах. И объясняется это в основном, конечно, воздушными течениями. Одичавшие свиньи из того же рода явлений, правда, к воздушным течениям они безразличны. Освободившимися свиньями движет другая разновидность – чего? – скажем, силы. Я даже написал монографию на эту тему. Но то было пятьдесят с лишком лет назад.
Пиккетт кивнул с умудренным видом и подмигнул Эндрю.
– Настоящая свиная история, правда?
– И довольно глубокая, друг мой.
– Господи боже, Эндрю, – вдруг проговорил Пиккетт, словно только сейчас вспомнил что-то. – Ведь ложку на ферму Наоми принесла свинья? Выдумки, наверное?
– Нет, сущая истина – так, по крайней мере, мне говорили. Вы не слышали эту историю, дядюшка Артур?
Старик пожал плечами.
– История вполне себе правдивая. Старая серебряная ложка. Весьма любопытно. Я бы к ней и навозными вилами не прикоснулся. И уж бога ради не ешьте этой ложкой, ребята. Оставьте ее. Свинье ведь она была не нужна.
Пиккетт отрицательно покачал головой.
– А кому-нибудь она нужна?
– Что? – переспросил Эндрю, предполагая, что старик задает вопрос общего плана. – Нужна ли? Не думаю.
– Одному только Жюлю Пенниману, – сказал Пиккетт и многозначительно посмотрел на Эндрю, словно давая ему понять, что он намеренно направил разговор в нужное русло.
– Пенниману? Он уже заполучил ее?
Дядюшка Артур вдруг зевнул, словно этот разговор начал утомлять его своей тривиальностью.
Эндрю отрицательно покачал головой.
– Ни в коем случае. Он…
– Тогда пусть оно так и будет. – Старик вытащил перочинный нож из кармана и очень медленно принялся вычищать грязь из-под ногтей. Потом вдруг поднял глаза на открытую входную дверь. – Черт побери! – воскликнул он, вставая. – Еще одна удрала.
Действительно, крашеная черепаха, успевшая выбраться из-под кофейного столика, проползла через дверь и теперь шествовала по газону. Уже третья черепаха перешагивала через порог и находилась в считаных дюймах от свободы.
– Я ее поймаю, – вскричал Пиккетт и вскочил на ноги.
– Посади ее в машину, – сказал дядюшка Артур. – Одну поверх другой. Я их вывезу. Проветриться.
Через несколько минут три черепахи сидели одна на другой в коробке, а четвертую он посадил на пассажирское сиденье. Пиккетт пересортировал черепах так, чтобы самая крупная была внизу, а все вместе они образовывали маленькую пирамиду, похожую на предмет поклонения какому-то языческому богу.
– Ничего себе у вас груз, – сказал Пиккетт. – И куда они теперь отправляются?
Дядюшка Артур застегнул на пуговицы твидовое пальто, вытащил платок из кармана и протер крыло машины.
– Прогуляться немного и по делам. Небольшой моцион и все такое. Наоми упоминала, что вы, ребятки, решили поучаствовать в охоте на сокровища.
Он сел на водительское место и надел тонкие кожаные перчатки с отрезанными пальцами. Пиккетт был ошарашен этим сообщением.
– Охота на сокровища?.. – начал было он, но Эндрю оборвал его:
– Точно. А я ведь начисто об этом забыл.
Он напряг мозги, пытаясь понять, откуда тетушка Наоми могла узнать про их охоту на сокровища. Вероятно, услышала их разговор на веранде. Но почему она сочла нужным сообщить об этом дядюшке Артуру?
– Окажите старику маленькую услугу, ребятки. Не откажете?
– Конечно, никаких проблем.
– Принесите на охоту вашу свиную ложку. Я бы хотел на нее посмотреть. Бог знает, сколько лет я ее не видел. Сказать по правде, она оживит во мне воспоминания.
– Конечно. Принесем. Если вы хотите ее увидеть, – сказал Эндрю. – Я могу ее привезти завтра, могу попозже сегодня, если хотите. Нет нужды ждать какой-то охоты.
– Нет-нет. – Он чуть ли не с яростью пожал руку Эндрю. – Его лицо, казалось, побледнело. – Она мне не нужна. Надежно храни ее до дня охоты. И именно в этот день я тебя прошу принести ее с собой. Она нам может понадобиться. И ни слова об этом Пенниману или кому другому. Вы двое можете покинуть город на пару дней? И взять ложку с собой?
– Это невозможно. Кафе открывается завтра вечером. Нам еще нужно подготовить поварские колпаки. Нас будет снимать КНЕКС – маленький рекламный ролик, который я сочинил. А зачем уезжать?
– Бог с ним. Но храните ее надежно. Не доверяйте Пенниману.
– Ни за какие коврижки, – сказал Эндрю. – А что вы о нем знаете?
– Что он чертовски нехорош. Между нами двумя были серьезные разногласия. Но не говорите ему, что я это сказал. Вообще не упоминайте меня. Он не знает, что между нами двумя были разногласия. Не упоминайте черепах или свиней, вообще ничего не упоминайте. Держите рот на замке.
Дядюшка Артур подмигнул на манер тайного заговорщика и завел маленький жужжащий электродвигатель. Раздался щелчок, машина задом выехала с парковки и двинулась дальше по петляющей дорожке. На полпути к улице она срезала угол, проехав по газону, наткнулась колесом на край кирпичного ограждения вокруг клумбы и со стуком скатилась с бортового камня. Машину качнуло на ее миниатюрных покрышках, потом жужжание усилилось, и вскоре она скрылась из виду в юго-восточном направлении.
– Едем! – прокричал Пиккетт и тут же сорвался с места, бросившись к «метрополитану». Эндрю побежал следом, подгоняемый нетерпением Пиккетта. Они открыли дверцы машины, запрыгнули на сиденья, Эндрю завел двигатель, и через считаные секунды машина в сером облаке выхлопа уже свернула на пустую улицу.
– На углу сворачивай налево, – сказал Пиккетт. – Мы должны его догнать. На моцион отправился! Черепахи! Да бога ради!
Эндрю свернул за угол, и они в трехстах ярдах впереди увидели машину дядюшки Артура, исчезающую за рядом многоэтажных парковок.
– Там нет выездного шлагбаума, – заметил Эндрю, переходя на вторую передачу, когда они приблизились к небольшому проулку вдоль гаражей. – Он отсюда не выедет.
– Езжай за ним. – Пиккетт упирался рукой в металлический приборный щиток, лицо его находилось в нескольких дюймах от лобового стекла. – Не потеряй его. Это жизненно важно.
Эндрю скосил глаза на рассерженное лицо друга.
– Нет проблем, – сказал он. – Я его не упущу.
Но они тут же его упустили. Проулок за гаражами делал неторопливый поворот и упирался в пожарный гидрант, стоявший на краю газона с цветочными клумбами. Трава и клумбы не были для дядюшки Артура преградой. Он протиснулся между пожарным гидрантом и шлакобетонной стеной, а теперь ехал прямиком по газону, по дождевателям. Покрышки машины оставляли неглубокие рытвины в земле.
– Бога ради… давай назад! В объезд! – Пиккетт был весь в пылу погони.
Эндрю включил заднюю передачу и поехал задом по проулку, машина шла неровно на высокой скорости, и он плохо ее контролировал. Он надавил ладонью на клаксон, предупреждая о своем движении в сторону улицы, и машина с седоволосыми женщинами резко остановилась, пропуская его. «Метрополитан» ревел, заворачивая задним ходом в переулок, по которому он так и поехал задом-наперед. Он услышал сердитый звук чужого гудка, но даже не повернулся. Для него сейчас не существовало ничего, кроме машины, но он оторвался от нее, прокричал сквозь смех, ущипнув Пиккетта за плечо.
– Расслабься! – проорал он. – Мы его догоним!
Кто сказал, что он паршивый водитель? Ах, если бы Роза могла увидеть его теперь, увидеть, как он мчится по улицам «Праздного мира» в погоне за крохотным автомобилем с грузом божьих тварей в виде черепах и невероятно странным стариком-водителем. Сколько людей могли сказать, что они способны на такое? Он вдруг понял, что дядюшка Артур исчез, и сбросил газ по мере приближения к углу, где и свернул к сточному желобу справа. Как советуют проходить повороты гонщики? Входи в поворот медленно, выходи из него быстро, что-то в таком роде. Он сжал зубы и надавил на педаль газа, развернулся на месте под визг покрышек. Может быть, то, что Роза его не могла сейчас видеть, оно и к лучшему.
– Вон он! – заорал Пиккетт, хлопнув себя по лбу.
– Держись! – крикнул Эндрю и левым колесом заехал на бордюр, а правым – на маленький бетонный пандус для инвалидной коляски. Они помчались по газону. Эндрю посматривал в зеркало заднего вида – нет ли признаков погони. Мысль об оглушающем вое сирен полиции «Праздного мира», мчащейся следом за ними, будила его воображение. Розе придется вносить за него залог в импровизированную местную тюрьму. Может быть, она принесет ему платье прачки, чтобы обмануть охрану и бежать. Она увидит его прикованным к клюшке для шаффлборда[77]. Он громко рассмеялся. Не наезжай на дождеватели, сказал он себе, выворачивая руль в сторону улицы. Если «метрополитан» застрянет…
– Да сбрось ты газ, бога ради! – крикнул Пиккетт. Впереди возвышалась стена гаражной парковки. Эндрю резко крутанул баранку и проехал в каких-то дюймах от стены, покрышки вырвали из газона клок влажной дернины. Женщина, несшая по газону клюшку для гольфа, с криком метнулась к открытой двери. Эндрю надавил на клаксон и вдавил в пол педаль газа, колеса некоторое время крутились на месте, но потом машина резко рванулась в сторону улицы. Они выиграли сотню ярдов, срезав угол по газону. Он кое-чему научился, наблюдая за дядюшкой Артуром. У старика были крепкие нервы, в этом ему трудно было отказать.
И снова дядюшка Артур ехал впереди по улице к торговому центру. Он направлялся к южному выезду из «Праздного мира». Теперь они ехали слишком быстро, еще несколько секунд – и они догонят его, и тогда у старика не останется сомнений в том, что они его преследуют. Эндрю крутанул рулевое колесо, и машина въехала в пространство за мусорными бачками, где он нажал на тормоз.
– Дадим ему секунду, – тяжело дыша, сказал Эндрю.
– Но не больше, – сказал Пиккетт. – Мы должны выехать отсюда. Если кто-нибудь позвонит в охрану, то нас расстреляют еще на подъезде. Охрана вооружена, черт побери. От этих стариков не приходится ждать, что они будут проявлять осторожность, когда речь идет о порче их газонов.
– Так ты же сам настаивал, чтобы мы его догнали. Я же только…
Эндрю включил заднюю передачу, сдал назад, а потом выехал на улицу. Оглянувшись через плечо, он увидел какую-то служебную машину, медленно ползущую у въезда в проулок приблизительно в сотне ярдов от них.
– Они у нас на хвосте! – сказал он, снова чувствуя приток адреналина.
– Скорее! – прокричал Пиккетт, повернувшись, чтобы посмотреть через заднее стекло. – Пока они не засекли нас и не сообщили по рации охране.
Эндрю медлил. У него возникло искушение развернуться, промчаться, давя на клаксон, мимо служебной машины, высунуться из открытого окна, отчаянно жестикулируя обеими руками, чтобы спровоцировать их на преследование по лабиринту улиц, сбить пожарный гидрант, повалить несколько почтовых ящиков, распугать голубей на газоне, пробить ограждение и выскочить на нефтяные поля, таща за собой пятьдесят футов проволочной сетки ограждения. Мотив? Он им расскажет, когда они станут заводить на него дело. Вот тогда он посмеется.
Он улыбнулся Пиккетту, когда они приблизились к выезду. Перед ними ехала машина, которая сбросила скорость, проезжая по маленьким согнутым стальным пальцам, торчащим из земли. Единственный охранник отдыхал в будке. Эндрю услышал звонок телефона, когда машина перед ним преодолела лежачего полицейского и резко ускорилась. Подчиняясь какому-то инстинктивному порыву, он выжал сцепление и включил первую передачу, потом добавил оборотов и опустил окно.
– Не делай этого, – прошептал Пиккетт.
Эндрю кивнул с видом абсолютной уверенности в себе.
– Я справлюсь.
Охранник с телефонной трубкой в руке неожиданно пригнулся и выглянул в окно, удивленно посмотрел на них, а потом закричал в трубку:
– Да, это они! – с этими словами он бросил трубку и поспешил к двери.
– Езжай! – в отчаянии заорал Пиккетт.
Раздался щелчок, стук и длинный деревянный шлагбаум начал опускаться, перекрывая дорогу. Эндрю спокойно смотрел на преграду. Пиккетт ударил его по плечу и прокричал:
– Да езжай уже, черт побери!
Охранник искал что-то в кармане пальто – что? Пистолет, значок, баллончик со слезоточивым газом? Эндрю громко рассмеялся и начал говорить, но тут удар по его ноге сбросил ее с педали сцепления, и туфля Пиккетта нажала на его другую ногу над педалью газа. «Метрополитан» рванулся вперед, успел проскользнуть под закрывающимся шлагбаумом и устремился прямо на бетонный вазон слева, подчиняясь произвольному повороту баранки.
Эндрю, преодолевая сопротивление рулевого колеса, крутанул его вправо. Он кричал что-то неразборчиво и с поворотом перебрал – задние колеса машины занесло.
– Убери к чертям свою ногу!.. – прокричал Эндрю, закручивая рулевое колесо в другую сторону. В какую-то секунду Пиккетта отбросило на дверь. Потеряв равновесие, он надавил на педаль газа и на ногу Эндрю еще сильнее в тот момент, когда тот левой ногой выжал сцепление. Двигатель взвыл, выстрелив серым облаком выхлопа, и Эндрю отпустил педаль сцепления, ожидая услышать звук крошащихся металлических деталей движка. Он снова надавил на ногу Пиккетта.
– Ой! – вскрикнул Пиккетт. – Черт побери!
Их снова занесло, и они чуть не ударились о багажник припаркованной машины, их крутануло еще сильнее, да так, что попали на парковку торгового центра «Праздный», ударив тележку для покупок. Эндрю наконец-то убрал свою освободившуюся ногу – на нее больше не давила туфля Пиккетта – с педали газа, слегка притормозил, после чего, держа трясущимися руками рулевое колесо, медленно, целенаправленно поехал по парковке к выезду на Вестминстер-бульвар и дальше по улице, пока не свернул на парковку тепловой электростанции Хейнса, нашел место для машины и заглушил двигатель.
Несколько секунд он сидел молча, потом сказал:
– Здесь они нас не найдут.
Он тяжело дышал, чтобы перебить громкий стук сердца. Потом вылез из машины, подошел к заднему колесу, колпак ступицы которого прошелся по бортовому камню. Колпак был смят так, будто кто-то молотил по нему кувалдой.
– Черт побери, – выругался Эндрю. Колпаки для колес «метрополитан» на дороге не валялись. Передний бампер тоже немного погнулся в том месте, где Эндрю поддел тележку из супермаркета.
Эндрю вернулся в машину, и тогда Пиккетт прервал свое молчание.
– Ответь мне, бога ради, что ты собирался сказать охраннику? – спросил он. – Я тебя предупредил: у них лицензия на ношение оружия.
– Меня обуяло дикое желание прочесть ему стихи, – сообщил своему другу Эндрю. Он неожиданно улыбнулся, к нему внезапно вернулась малая толика того нездешнего чувства, которое проснулось в нем, когда он увидел охранника.
– Стихи?
– Конкретно Вейчела Линдсея[78]. – Эндрю выдохнул, успокаиваясь. «Бум-лэй, бум-лэй, бум-лэй, бум![79] – процитировал он, молотя в такт кулаком по приборному щитку. – Ручкой швабры из стола выбиваем шум!» Что скажешь? Добились бы мы этим желаемого результата?
– Конечно, – сказал Пиккетт. – Конечно, добились бы. А как иначе? – Он повернулся и посмотрел вдаль, мимо машин на улицу. – Его не было в этом торговом центре.
– Кого? Охранника?
– Нет, твоего дядюшки. Я не видел его машины на парковке у центра. Он исчез. Куда, черт побери? Мы его потеряли, потому что валяли дурака.
Эндрю нахмурился.
– Ты уж скажи, что это я валял дурака. Поехали. Они не будут нас преследовать. У охраны нет юрисдикции за пределами муниципалитета. А в полицию по таким мелочам они звонить не будут. Городская полиция не станет присылать своих людей из-за пожеванных газонов. Я не хотел делать ничего такого. Меня просто понесло.
Пиккетт хранил молчание.
– Поедем-ка в Отдел дератизации и поговорим с Шато – узнаем, что ему удалось выяснить про этот рыбий эликсир.
– Ладно, – вздохнул Пиккетт. – Но где, черт побери, старик взял этих черепах и зачем? Как нам это узнать? Вопрос жизненно важный. Я в этом уверен.
Эндрю только пожал плечами. Они влились в общий трафик и поехали по Вестминстерскому бульвару к Студебейкер-роуд, где Эндрю собирался сделать разворот и направиться снова на восток по краю нефтяных полей. «Жизненно важный» – Эндрю не мог понять, что скрывается за этими словами. Жизненно важными были десятки вещей: закрасить краской еще один участок стены, закончить работы на кухне, для разнообразия брать на себя ответственность. А он тут опять втирает очки как восемнадцатилетний мальчишка. То, за что он был ответственен, являлось, черт его раздери, судьбой мира, махинациями призраков Пиккетта. Шло бы оно все к дьяволу, все это дело с монетами и колдовством. Ничего из этого не вышло, кроме помятого колпака.
И ложка свиная шла бы к дьяволу. Она ему ни чуточки не нужна. Ни малейшего желания владеть ею у него не было. Он был почти готов отдать ее Пенниману, чтобы раз и навсегда покончить с этим. Вот только Пенниман был грязный сукин сын, и Эндрю и десяти центов ему бы не дал, если только к монетке не приварен гвоздь, забитый в пол. Он улыбнулся против воли. Ну, хорошо, они с Пиккеттом заглянут в Отдел дератизации поговорить с Шато, который, конечно, ничего не знает про эликсир, а эликсир этот, возможно, не что иное, как масло из тресковой печени. Тогда они спешно повезут эликсир домой. Если поторопятся, то к одиннадцати будут на месте. Эндрю сочинит правдивую историю об их возвращении, расскажет что-нибудь про только-только начавшийся хороший клев. И это будет не ложью, а уж скорее актом самосохранения. К тому же в последний раз. Пару дней он будет занят по горло кафе и поварскими колпаками – Роза в своей бесконечной мудрости согласилась их изготовить. Она давала ему шанс проявить себя на свой эксцентричный манер. Он знал это. С ее стороны это было проявлением доверия. И он не мог ее подвести.
Он ударил ладонью по рулевому колесу. Он почти что опозорил себя этим утром. Ради чего? Нет, он пока перевернет эту страницу, он будет хорошим парнем, достойным ее…
– Давай быстрее, – сказал Пиккетт.
– Что?
– Я сказал прибавь скорость немного. Тут ограничение скорости в сорок пять миль в час. Как ты можешь ехать на двадцати?
– Да, извини. – Он и в самом деле ехал на скорости в двадцать миль и понемногу прижимался к обочине справа. Он сжал зубы и прибавил скорость, сделал поворот, дождавшись разрешающего цвета светофора, и изменил направление движения, а утро неожиданно помрачнело.
Собрался туман, и солнце то набирало яркость, то тускнело с каждым порывом ветра, то уносившим туман, то сгущавшим его. Темные нефтяные вышки стояли враждебные и одинокие в тумане, и насекомоподобные оголовники нефтяных качалок то поднимались, то падали, как металлические кузнечики, разбросанные без всякой системы здесь и там на двух сотнях акров пустоши. В застойный воздух салона «метрополитан» проник запах нефти, хотя окна и были подняты. Нефтяные поля опустели, там не было видно ни людей, ни строений, если не считать пары убогих сараев вдали в полумраке. Эндрю, несмотря на решимость поспешить, сбросил скорость. Кипучая энергия, обуявшая его во время погони, полностью лишила его сил.
– Вон там! Смотри! – вскрикнул вдруг Пиккетт. – Тормози!
Эндрю механически крутанул баранку и съехал с дороги на землю нефтяного поля. Машина, ехавшая следом, пронеслась мимо с недовольным гудком.
– Вон туда – за тот сарай, – приказал Пиккетт, опуская окно и высовывая наружу голову.
Эндрю сбросил скорость и остановился, заглушил мотор, прислушался к туманистой тишине и поскрипыванию качалок.
– И что?
– Там, на севере. В той стороне, – сказал Пиккетт. – Разве это не его машина? Да точно его.
Эндрю прищурился. На лобовом стекле появился налет тумана. Пиккетт был прав. Из-за горки деревянных паллет выглядывала задняя часть машины дядюшки Артура.
– Ты его видишь?
– Нет, – сказал Пиккетт. – Да. Вон он – у забора, у олеандровых кустов. У него что-то на уме. Идем.
Прежде чем Эндрю успел возразить, Пиккетт выскочил из машины и, пригибаясь, побежал к нефтяной качалке вдалеке. Дядюшка Артур стоял в сотне ярдов от них и что-то делал с черепахами. Эндрю увидел деревянную коробку на земле в десяти футах от того места, где стоял, согнувшись, старик. Эндрю вытащил ключ из замка зажигания и побежал следом за Пиккеттом, чувствуя себя полным идиотом. Их поймают и арестуют за нарушение права собственности. А когда полиция осмотрит его машину, в них двоих мигом признают то хулиганье, что терроризировало «Праздный мир».
Он встал, пригнувшись, за Пиккеттом, который устроился между ржавым сеточным ограждением и всяким скважинным оборудованием, которое отчасти скрывало его.
– При нем все черепахи, – сказал он. – А что по другую сторону сетки?
– Военно-морская оружейная база, – ответил Эндрю.
– А что он там делает, черт его забери? Давай подойдем поближе. Мы тут не можем долго торчать.
С этими словами Пиккетт поспешил к горке паллет, а Эндрю снова двинулся следом, оглянувшись через плечо на машину. Никого рядом по-прежнему не было. Машины неслись по хайвею, их очертания едва улавливались за туманом. Нужно было заехать чуть дальше в поля, чтобы машину не было видно с дороги. А так она может их выдать. А может, им и повезет. Может быть, проезжающая мимо полиция решит, что это машина рабочих-нефтяников.
Они, не производя ни звука, обошли горку паллет, слыша, как дядюшка Артур что-то мурлычет или напевает себе под нос. А может быть, он разговаривал с черепахами. Дядюшка наклонился и поднял одну из них, потом присел на корточки среди олеандров и исчез из виду. Из кустов доносилось какое-то шуршание, потом он поднялся и протянул руку к коробке, где оставалась еще одна черепаха. Он, казалось, освобождает их, отпускает в кустах, а, может быть, подсовывает под сетку. Это было очевидно: он направлял свой черепаховый взвод в поля оружейной базы. Теперь оставалась последняя.
В этой черепахе чувствовалось что-то необычное, на ней, казалось, был довольно вульгарный ремень.
– Какого черта?.. – пробормотал Эндрю. А потом он вдруг неожиданно увидел, что оно такое – да, это и в самом деле был ремень из навахского серебра в форме крупных, соединенных между собой цветков тыквы. Дядюшка Артур вернулся в олеандровый кустарник.
– Это охота за сокровищами, – прошептал Эндрю в ухо Пиккетту. Тот повернулся и посмотрел на него со значением. Эндрю приложил палец к губам и, показав головой в сторону машины, двинулся на цыпочках вдоль горки паллет. Но они опоздали. Дядюшка Артур избавился от последней черепахи и теперь, не догадываясь об их присутствии, направлялся к своей машине. Если они побегут к своей, он наверняка их увидит. Пиккетт, явно понявший это, присел на корточки и дернул Эндрю за полу пиджака. Они оба стали двигаться вдоль горки паллет по часовой стрелке, чтобы не попасться на глаза старику. Потом до них донесся негромкий хлопок дверью, щелчок и жужжание мотора. Они быстро развернулись теперь против часовой стрелки, глядя на машину дядюшки Артура, которая тронулась с места и поехала вперед. Они продолжали прятаться, а старик тем временем сделал разворот вокруг нефтяной вышки и поехал в их направлении. Он несколько раз нажал на клаксон, проезжая по другую от них сторону горки паллет. Его машина, переваливаясь через рытвины, направилась на восток, явно к дому в «Праздном мире».
– Черт побери, – громко сказал Пиккетт, вставая и засовывая руки в карманы пиджака. – Это он нам гудел. Он знал, что мы здесь. Нам не удалось его обмануть.
– Он не мог знать. «Метрополитана» в этом тумане не видно. Мне кажется, он сигналил черепахам.
Пиккетт посмотрел на него, и они направились к хайвею.
– Что ты об этом знаешь? Похоже, ты ничему этому не удивился – ни серебряным украшениям для черепах, ни выпусканию их на свободу в тумане. Что это за охота за сокровищами с помощью черепах?
Они ехали в обратную сторону к бульвару Сил-Бич и скоростной дороге, когда Эндрю сообщил Пиккетту о таинственной охоте за сокровищами. Пиккетт, верный себе, похоже, не счел эту историю такой безобидной, какой она показалась Эндрю. Эндрю рассказал ему, как такие охоты проводились в прежние времена, наводя Пиккетта этим рассказом на мысль о том, что такие охоты вещь обычная и никаких тайн за ними не стоит. Но Пиккетт отмел его соображения уничижительным жестом руки.
– Это ключ – вот, что это такое, – сказал Пиккетт. – И старику нужно, чтобы там была свиная ложка. Зачем? И зачем эти черепахи? И объясни мне, бога ради, зачем это он покупает фермерский скот? Вот что я хочу знать. И что это за история со свиньями? «Та самая свинья» – странноватое название для книги, тебе так не кажется? Это не имело бы большого смысла, если бы не все остальное. Мне нужно кое-что посмотреть в библиотеке. Не хочешь съездить в Лос-Анджелес?
– Это без меня, – сказал Эндрю. – У меня на сегодня работы по горло. На всю неделю. Ты не отказываешься от обязанностей метрдотеля?
– Ни в коем разе, – заверил его Пиккетт. – Я буду у тебя в лучшем виде.
– Слушай, не относись к этому так серьезно. Возможно, все это дурацкая чушь и не имеет к нам никакого отношения. В два часа ночи это кажется страшно диким и важным, но в свете дня оборачивается глупостью. Два старика выкидывают дурацкие номера. Разве не так?
Пиккетт посмотрел на него испепеляющим взглядом.
– В Ванкувере распилили пополам человека. Другого человека проглотила рыба в Пьюджет-Саунд. Стадо разукрашенных черепах гуляет по тыквенным полям военно-морской оружейной базы. Тут… Постой-ка. А куда ты спрятал ложку?
– Положил ее за книги у себя в комнате, – сказал Эндрю.
– На твоем месте я бы придумал что-нибудь получше. Ты рыскал в комнате Пеннимана. Мы должны исходить из того, что он собирается порыскать в твоей. Достань ее оттуда. Зарой под домом.
– Ненавижу лазать под дом. Там полно пауков.
– Тогда перенеси ее в зал кафе. Он туда, кажется, не заходит.
– Не заходит, – согласился Эндрю. – Боится столкнуться со мной, наверное. Он трус по большому счету и не хочет конфронтаций. Я положу ее куда-нибудь в безопасное место. Предоставь это мне.
Пиккетт кивнул, глядя в окно, он уже витал в библиотеке, рассчитывая набрести на Ответ. Они свернули в Гарден-Гроув и заехали на парковку Отдела дератизации, где два сотрудника в коричневых рубашках смешивали в огромной деревянной бадье кукурузную муку с крысиным ядом. Эндрю поставил машину, выключил двигатель. Пиккетт вывернул на себя зеркало заднего вида, посмотрелся в него, разгладил волосы, усы. «Черт побери», – пробормотал он, не в силах справиться со своими вихрами, насыщенными влагой тумана. Эндрю усмехнулся, посмотрел на него, а Пиккетт нахмурился и вышел из машины.
Когда они вошли внутрь через стеклянную дверь, Пиккетт напустил на себя очень деловой вид, кивнул дежурной у дверей, и та мгновенно ответила ему широкой улыбкой, вздернув при этом брови, словно из всех, кого она предполагала увидеть сегодня в этих дверях, Пиккетт был самый желанный. Он покраснел и кинул взгляд на Эндрю, который ухмыльнулся в ответ. Тогда он закашлялся, словно что-то застряло у него в горле.
– Джорджия занята? – спросил он.
– Она там, куда и короли ходят пешком.
– Ясно, – сказал Пиккетт, и в этот момент послышались шаги по ковровой дорожке у них за спиной и появилась подружка Пиккетта. Эндрю подумал, что в своей цветастой восточной рубашке и черных лоферах из чайнатауна она выглядела скорее как ясновидец, чем секретарь.
– Эндрю, – сказал Пиккетт, делая широкое движение рукой, – ты знаком с Джорджией?
– Лет сто, наверно.
– Да, конечно, – сказал Пиккетт. – Конечно.
– Привет, Бимси, – сказала она, подмигнув Эндрю.
– Бимси? – прошептал Эндрю, и Пиккет ответил ему хитрой улыбкой.
Она была миниатюрной и хорошенькой, с приятным ртом и непослушными волосами, в уголках ее глаз собирались морщинки, когда она улыбалась. С учетом всего этого она излучала что-то вроде высокомерия, без которого не мог, вероятно, обойтись ни один медиум в мире, полном людей сомневающихся.
– Вы с Бимси не хотите побыть наедине некоторое время? – спросил у нее Эндрю.
Она зарделась, а Пиккетт словно воды в рот набрал, наклонился и принялся разглядывать в витрине композицию из крысиных муляжей, проиллюстрированных разными примерами их преступлений: перегрызенный провод, пожеванный авокадо в прозрачной пластмассовой шкатулке, набивка из кресла.
– Очень информативно, – тонким голосом сказал он. – Представь только, что могла бы крыса наделать у тебя в мансарде.
– Почти немыслимо, правда? – сказал Эндрю, улыбаясь Джорджии, которая подошла к витрине, словно собираясь объяснить странности в ней. Эндрю показал на приоткрытую дверь неподалеку и спросил:
– Мистер Шато у себя?
– Да, – сказала она. – Вроде он не занят. У него был один джентльмен – уже ушел минут десять назад.
– Тогда я к нему загляну, а вас двоих оставляю подискутировать о крысиной выставке.
Пиккетт отчасти с облегчением, отчасти с разочарованием посмотрел вслед Эндрю, а когда тот исчез за дверью в кабинет, они завязали серьезный разговор, подслушивать который не пожелал Эндрю.
– Эй, на мостике, – весело сказал Эндрю человеку, который сидел, схватившись за голову, глядя на заваленный бумагами стол.
– Что такое?! – почти выкрикнул он, движением испуганного недоумения сталкивая на пол иллюстрированную книгу о насекомых. Выражение на его лице было такое, будто он ожидал появления в своем кабинете чего-то омерзительного. – Мистер Ванберген! Какими судьбами… Это вы? – Он улыбнулся странной улыбкой. У него было веселое лицо, чуть ли не ангельское, но на нем будто бы лежала печать недавнего испуга, и он смотрел не на Эндрю, а в сторону парковки, которую можно было увидеть через дальнее окно. Но вдруг страх словно отпустил его. Стена за его спиной была закрыта множеством лотков с жуками – одни жуки были громадные, другие микроскопические, и все они неискушенному взгляду могли показаться совершенно одинаковыми, отличающимися разве что своими размерами. Сам Эндрю всегда полагал, что нахождение под неусыпным взглядом тысяч жучиных глаз может измучить человека, и здесь он, возможно, видел подтверждение своей мысли.
– Как себя чувствуете? – спросил Эндрю. – Извините за вторжение.
– Да. Нет. Я… задремал на минутку. Я… я думаю, все дело в биоритмах. По правде говоря, паршивенько себя чувствую. – Он сделал этакий короткий объяснительный взмах рукой.
– Сочувствую. Не буду тратить ваше время. Сам спешу. К какому выводу вы пришли с этим рыбным эликсиром?
Шато опять слабо улыбнулся.
– О, да. Этот… как вы его называет? Эликсир? Он не представляет ничего такого, о чем вам следовало бы беспокоиться.
– Прошу прощения, – сказал Эндрю, моргнув. – Я в общем-то ничуть не беспокоился. Я хотел узнать, что он такое?
– Конечно, конечно. Приношу вам свои извинения.
– Извинения?
– Он разбился. В раковине. Боюсь, стекло оказалось слишком скользким. Разлетелось на куски, ударившись о фарфоровую раковину, и все вытекло в сливное отверстие. Не осталось ничего, кроме битого стекла. И кран к тому же был открыт. Смыло все дочиста. Вот жалость. Смыло даже налет на осколках. А того, что осталось, было недостаточно для исследования. Я, конечно, был разочарован. Казалось, что это такое очаровательное вещество, хотя не вполне в области моих интересов.
Он нагнулся, чтобы подобрать с пола книгу о насекомых, избегая встречаться с Эндрю взглядом.
– И ничего не осталось?
– К сожалению. – Он закашлялся, закрывая рот ладонью. – Осколки пришлось выкинуть в мусорный бачок. Джейкокс вывез мусор сегодня утром в шесть часов.
Эндрю открыл было рот, собираясь заговорить, но передумал, он просто уставился в глаза Шато. Он подошел на шаг ближе к столу, наклонился, вперился взглядом в Шато. Он знал, что выдает себя, с избытком выдает свое любопытство, свое удивление. Он выдавал себя целиком и полностью, но его это не волновало. По середине лба Биффа Шато проходила красноречивая линия серо-угольного цвета, чуть искривившаяся на переносице, когда серебряная монетка перескочила туда, и смазанная в тот момент, когда дернулась его рука при появлении Эндрю.
Глава 11
Египтяне обнаружили, что по глазам кота можно определять состояние Луны, потому что они светились ярче при полной луне и становились более тусклыми с новой лунной фазой и уменьшением луны…
– Подкупили! – прокричал Пиккетт, когда они выехали с парковки и повернули к скоростной дороге.
– Я так не думаю, – сказал Эндрю. – Он был перепуган. Я ничего подобного в жизни не видел. Он решил, что зашел не я, а Пенниман, который вернулся с каким-нибудь новым убедительным аргументом. Видел бы ты выражение его лица. Беспримесный ужас. Я думаю, он сопротивлялся перед тем, как сдаться. Он честный человек – этот Шато, и он не отдал бы эликсир без сопротивления. Может быть, Пенниман угрожал ему такой же расправой, какую он учинил над Пфеннигом. – Эндрю пробрала холодная дрожь, когда он подумал об этом.
Пиккетт кивнул.
– Ну, теперь мы хотя бы знаем, что нам противостоит, верно? Мы относились к этому не слишком серьезно, но теперь все меняется. Возможно, Пенниман уже нашел ложку. Он, наверное, искал ее все утро, пока мы тут носились по «Праздному миру». Он-то время даром не терял. Он явно выследил тебя вчера утром, когда ты привозил сюда эликсир. Он человек осторожный. Мы это знаем. Ты говоришь, что слышал, как он отказал миссис Гаммидж – не дал ей и капли, хотя она его умоляла. Теперь все ясно как божий день: эликсир был в ту ночь в его комнате, и миссис Гаммидж пробралась туда, чтобы его украсть. Ты чихнул в коридоре, и она спряталась – все так, как я и говорил. Ты взял только половину унции, потом она, может быть, взяла еще. Потом появился Пенниман и обнаружил, что его запас уменьшился, пока он где-то там распиливал пополам Пфеннига. Может быть, пропала всего одна унция – не очень много, как нам кажется. Но кто знает? Что, если этот эликсир – какая-то разновидность наркотика – унция героина, унция кокаина? Тогда его глаза загораются убийством, разве не так? И что же он делает? Он заглядывает туда-сюда, находит твой фонарик-авторучку. Все просто. Как дважды два. И на следующее утро едет за тобой по скоростной дороге и понимает, что добился-таки своего, когда ты заезжаешь поговорить с Шато. Он дожидается твоего отъезда, входит в здание, и там у него происходит небольшой разговорчик с Шато. Ты знаешь, что Пенниман сказал Джорджии?
– Нет, – простонал Эндрю.
– Он сказал, что хочет покончить с двуми крайне настойчивыми крысами. Он повсюду находит их «экскременты», сказал он. Пуля для них слишком легкое наказание – так он сказал. Он собирается их поймать, нарезать на части, сварить, а потом раздавать котам в доме – по ложке за раз. И это было сегодня утром. Еще и получаса не прошло. Он считает это забавным.
– Боюсь, что он…
– И это еще не все, – оборвал его Пиккетт, – я не сомневаюсь, что он следил за мной в ту ночь, когда я вернулся из Ванкувера. В этом нет сомнений. Ну, я прав? Признай. И хватит говорить о совпадениях. Я не верю в совпадения.
– Ты прав, так что помоги мне. Я говорил это и прежде, повторю еще раз. Мы должны действовать. – Эндрю смотрел в окно на пролетающие мимо пустые поля, поля, по которым маршировал отряд среброносных черепах. – Чего я не могу понять, – продолжил он, скосив прищуренные глаза на Пиккетта, – так это, что тут, черт побери, затевается.
Пиккетт посмотрел на часы. Они выехали с парковки и свернули на бульвар к дому.
– Я приеду попозже, – сказал Пиккетт. Мне нужно часа два побыть в библиотеке. Может, что-то и выясню. Но ты меня подожди. Если он застукает тебя, когда ты один проберешься в его комнату…
– Не застукает, – сказал Эндрю. – Никогда он меня не поймает. Я для него слишком умен. Видел бы ты его лицо, когда он получил от меня письмишко по почте, – его просто оторопь взяла. Он был кораблем без руля. – Это воспоминание развеселило Эндрю, но ненадолго. Он заскрежетал зубами от решимости. Пенниман! Сукин сын. Эндрю предпримет необходимые шаги. И немедленно.
– Его нужно все время держать в таком состоянии – выбитым из колеи. В особенности пока мы не взяли инициативу в свои руки.
– Предоставь это мне, – сказал Эндрю.
Пиккетт ударил кулаком по ладони другой руки.
– Вот что мы должны узнать: с какой это стати он таскается по городу и угрожает людям. И, бога ради, не потеряй эту ложку. Возьми ее, как только мы вернемся домой. Я даже поднимусь вместе с тобой.
– Нет, не надо. Там Роза и все такое. Мы должны сделать вид, будто все это время ловили рыбу. Мы не можем влететь в дом, озабоченные загадками и планами. Ты положил свою коробку со снастями в мешок?
Пиккетт кивнул, а Эндрю уже заезжал на бордюр.
– Не особо у тебя двигаются дела с покраской, да? Какая тут жуткая мазня под окном.
Эндрю заглушил двигатель.
– Это последствия шпионажа. Так где коробка со снастями?
– Она в холщовом мешке вместе с моей курткой для рыбалки и термосом.
– Отлично. – Эндрю вышел из машины и направился к багажнику. Голосом немного более громким, чем нужно было для обращения к Пиккетту, поскольку такой голос предназначался для приоткрытого окна, он сказал: – Неплохой улов для утра, да? – Он поднял потяжелевший мешок двумя руками и подмигнул Пиккетту.
Друг взял у него мешок.
– Тяжелый! – сказал он. – Наверно, фунтов двадцать, вот те зуб.
– Какая бессовестная ложь, – сказал Эндрю. Он вдруг ощутил чувство вины, но и немного гордости за то, что сам он пока фактически не соврал. К тому же их, вероятно, все равно никто не слышал. И не видел. Он закрыл багажник, проследил, как Пиккетт укладывает мешок в свою машину, садится за руль и наконец срывается с места, как заядлый гонщик, потратив перед этим немало времени на прогрев двигателя. Эндрю наконец взял себя в руки и пошел на задний двор, насвистывая, будто после прекрасно проведенного утра.
Роза на кухне мыла посуду, а тетушка Наоми сидела за столом и пила кофе, выглядела она до странности хорошо.
– Ты пахнешь, как рыба, – сказала Наоми, наморщив нос.
Эндрю весело улыбнулся.
– Одно из опасностей увлечения рыбной ловлей. А это что у вас? «Трикс»[81]? Ах, тетушка! «Трикс»? Вы? Хотите выиграть приз! Что это? – Он взял коробку и принялся читать, что написано на заднике. – Кальмар-светящийся-в-темноте! Вы его оттуда уже достали? – Он наклонил коробку, чтобы высыпать изнутри маленькие разноцветные шарики и увидеть дно; почти вся столешница покрылась хлопьями. – Вот он, – он вытащил изнутри маленького кремового цвета кальмара, усыпанного блестками, кальмар имел три дюйма в длину и сделан был из эластичного пластика. Он улыбнулся Наоми, потом Розе и сказал: – Эх, нужно было вам поспешать. А теперь он мой. Могу вам посоветовать: в следующий раз высыпайте все из коробки в пиалу, доставайте приз, а потом возвращайте хлопья обратно. И после этого даже пиалу необязательно мыть – просто протереть. – С этими словами он положил кальмара себе в карман.
Роза легонько ударила его по плечу кухонным полотенцем.
– Я рада, что тебе и тут повезло. – Она повесила полотенце и насыпала в раковину чистящий порошок. – То, что тебе нужно. Приз от «Трикса» – твое вознаграждение за ранний подъем. Поймал что-нибудь?
Эндрю едва заметно кивнул.
– Видела бы ты морскую звезду, что я поймал на батончик «Маундс». – Он прищелкнул языком, словно давая понять, что в море было полно живых существ этим утром и все они оказались у него на крючке. – Пиккетт целый мешок уволок к себе в багажник. А этот мешок потянул фунтов на двадцать, не меньше.
Жалкое он являл собой зрелище – раболепствовал. Стыдобище. И он это знал. Если он был занят чем-то важным, по-настоящему важным, если он сам в этом не сомневается, то почему, черт побери, он не может так и сказать ей об этом? Потому что хочет защитить ее? Отчасти. Потому что все это больше похоже на свинячью чушь? Да. Потому что ему отчаянно хотелось сыграть героя, дать понять наконец всем, что он держал это дело под контролем с самого начала и что, как и в случае с дядюшкой Артуром, его кажущаяся чокнутость основана на категорически научном методе? Вот оно в чем дело. Ему бы хотелось быть героем, правда? Сокрушить этого негодяя Пеннимана. Его снедали гордыня и тщеславие. Он видел себя насквозь и слишком уж ясно, а когда пребывал в хорошем настроении, то в некоторой мере ненавидел себя и за это. Почему он не дает себе покоя? Почему его день за днем снедает знание о том, что он недостаточно хорош? Иногда это вызывало у него рвотный рефлекс. Он поцеловал Розу в щеку и поспешил вверх по лестнице и в спальню, прежде чем обстоятельства снова вынудят его врать.
Ложка лежала на своем месте за книгами. Она была слегка теплой, когда он взял ее, и его пальцы, как ему показалось, отдернулись при прикосновении, отторгнутые неприятным ощущением, словно он коснулся щупалец улитки. И ложка показалась ему чудовищно тяжелой. От ее веса колени подогнулись. Он вдруг почувствовал усталость. Он рано встал. Все эти пеннимановские дела истощали его. И не кто иной, как Пенниман, заражал Эндрю всеми этими сомнениями, неверием в себя. В этом и состояла бесчестная сила Пеннимана. Такими методами он и действовал. У Эндрю жутко заболела спина, ничего в мире не хотел он в этот момент сильнее, чем лечь и уснуть.
Но он поборол это желание. Уснуть было просто. Но его ожидало дело. Вопрос стоял о его потрепанном чувстве самоуважения. Он сунул ложку в карман и медленно пошел вниз, держась за перила. Не сказав ни слова ни Розе, ни Наоми, он незаметно прошел в кафе, порыскал по комнате ищущим взглядом, взял пинтовую кружку, с полдюжины ложек из ящика со столовыми приборами, сунул их в кружку, добавил к ним свиную ложку. Идеальный камуфляж. Он поставил кружку на деревянную полку, которая шла вдоль половины стен кафе и заканчивалась у камней камина. Кружка с ложками среди книг и всяких безделушек выглядела совершенно невинно – еще одна декоративная мелочь, – к тому же кружка находилась выше уровня глаз, а потому не привлекала к себе внимания. Эндрю почувствовал значительное облегчение, и, хотя желание поспать у него осталось, он все же отправился в гараж, чтобы взять кисточку, стоявшую в растворителе. Пора было закатывать рукава.
В комнате Пеннимана все оставалось почти точно таким, каким было два дня назад. Этот человек демонстрировал психопатическую аккуратность. Единственное изменение состояло в том, что стоял здесь теперь другой запах – запах старого дома. Окно было закрыто от океанского ветра, и не чувствовалось красноречивого намека на рыбий эликсир или на парфюм.
Повсюду в доме стояла тишина. Роза ушла куда-то с тетушкой Наоми – это был первый выход старушки из дома почти что за год. Этим утром приходил доктор Гарибальди и был отправлен домой после его восклицания о том, что выздоровление Наоми чуть ли не попахивает чудом. К тому же, как сказал доктор, он в жизни не сталкивался с подобной болезнью, которую до сих эмоционально именовал «общее истощение», а потому его удивление, вероятно, было не таким уж искренним, каким могло быть. Он обнаружил признаки внутреннего кровотечения, и это его беспокоило, но пока Наоми не сдаст анализы… однако Наоми в данный момент анализы не интересовали.
Пеннимана тоже не было в доме. Как и миссис Гаммидж. Эндрю и Пиккетт закрыли двери на дверные цепочки. Если кто-то попытается открыть входную, они услышат дерганье двери и свернут свое занятие, потом выйдут через заднюю дверь в гараж, дверь запирать не станут, а будут делать вид – если потом возникнет разговор о запертой двери, – что, мол, понятия не имели, что входная дверь заперта. Никто не будет знать, что они копались в вещах Пеннимана, кроме, конечно, самого Пеннимана. Он из тех людей, что приклеивают слюной волоски к передней стенке комода и к передку ящика, а потом проверяют – не открывал ли кто ящик.
Но кому до этого есть дело? Пенниман знал, что он у них на крючке. А они знали, что они на крючке у Пеннимана. Так каковы же были шансы сторон? У Эндрю возникло искушение не скрывать следы их вторжения. Может быть, ему стоит проникать сюда два-три раза на день в течение всей недели, пусть у Пеннимана голова болит. Пенниману придется прийти к выводу, что все эти проникновения и мелкий грабеж не преследовали никакой цели, что было очень правдоподобно, поскольку ни Эндрю, ни Пиккетт не имели ни малейшего представления о том, что они ищут.
Эндрю похлопал себя по карману. В кармане лежал эластичный кальмар из коробки с овсянкой. Он вытащил игрушку, принялся ее разглядывать, усмехнулся, отметив выражение неулыбчивой мудрости на лице кальмара. Он отправится в один из носков Пеннимана. Пиккетт не одобрил бы такую идею. Он ко всему происходящему относился с дьявольской серьезностью. Чего он, однако, не понимал, так это явно не менее серьезного отношения к происходящему самого Пеннимана, что придавало особую красоту идее кальмара в носке. Пенниман будет не в состоянии понять, откуда взялся этот кальмар, как не смог понять происхождения письма. И Эндрю не сомневался, что и Пиккетту история с письмом оказалась не по уму. «Ты что там написал?» – спросил у него озадаченный Пиккетт. Потом он повторил про себя несколько раз ответ Эндрю, словно пробуя его на язык. «Не понимаю, – сказал он наконец, – при чем тут сигареты? Вроде песенка такая была, что-то типа «Кури, кури, кури эту сигарету»? Как там дальше?»
Он принялся напевать мелодию себе под нос, вспоминая слова, словно пребывая в убеждении, что в стихах скрыто какое-то послание; вполне возможно, что и скрыто[82]. Он так ничего и не понял. Такие вещи целиком и полностью принадлежали интуитивной сфере, а не сфере рефлексирования; невозможно было после долгих размышлений родить что-то иное, кроме чепухи. Вот почему такие вещи оказывали на людей вроде Пеннимана столь замечательное воздействие. Эндрю знал, что лучше всего рассказать Пиккетту про кальмара уже потом, постфактум. Он чуть не рассмеялся вслух, представив себе, как Пенниман натягивает на ногу носок, ни о чем таком не подозревая, а потом вздрагивает от ужаса. Что это – огромное насекомое? Отрезанный палец? Он вытряхнет эту дрянь на пол, встанет, отойдет подальше. Его лицо побледнеет, и он выругается…
– Ты займись бюро, – сказал вдруг Пиккетт из другого конца комнаты. – Да проснись ты наконец. Давай закончим уже и уйдем отсюда к чертям собачьим.
Эндрю моргнул.
– Да, конечно.
Пиккетт опустился на колени перед альковом с кроватью и осторожно вытащил ящик.
– Нужно все делать без нажима. Мы не должны оставить ему ни малейших улик.
– Называй меня Скользкий Сэм[83], – сказал Эндрю, выдвигая ящики комода в поисках носков. Наконец он нашел их, все они были вытянуты во всю длину и лежали маленькими стопками, начинались стопки со светлых тонов, а заканчивались темными. Эндрю засунул кальмара в носок кремового цвета в середине первой стопки, а потом аккуратно прощупал края ящика и дно между носками. Ничего там не обнаружив, он открыл ящик пониже – в этом лежало нижнее белье, главным образом шелковое. Одна только мысль о поисках в этом ящике вызывала у Эндрю отвращение, но он пошарил и здесь. Под шортами и футболками лежали могучие эластичные джоки[84], обшитые сетчатым пластиком для более надежного сохранения формы и напоминающие экзоскелет цефалопода или какой-то особо отвратительной амфибии. Изготовлены они явно были по особому заказу. Эндрю тихонько присвистнул и вытащил их из ящика.
– Положи назад, – прошипел Пиккетт.
– Какого черта!.. – начал Эндрю. – Ни у одного человеческого существа определенно!.. – Он вдруг смолк. Его осенила идея: переложить кальмара из носка в эластичные джоки, бросить, как ведро в колодец. Он мог бы натянуть резинку джоки на оконную створку и выстрелить кальмаром, как из рогатки, в окно общей комнаты Кена-или-Эда. Он снова выдвинул ящик с носками, чтобы вытащить кальмара, но остановился, подумав, не пускает ли он этим своим действием вразнос всю их затею? Ведь использование джоки в качестве рогатки для стрельбы кальмаром совершенно очевидно нарушит главное правило, требующее художественного изящества. Достигаемого тем или иным способом. Лучше не вдаваться в подробности – каким. Что ж, он пойдет на компромисс и просто оставит кальмара в джоки. Ведь Пиккетт согласился с тем, что Пиннемана следует выбить из колеи? Согласился. Эндрю посмотрел на Пиккетта, стоявшего к нему спиной, и вернул сделанные на заказ джоки на их прежнее место, выровняв все лежащие там вещи, и закрыл ящик.
В среднем ящике лежали одни рубашки – утомительное множество рубашек, накрахмаленных, застегнутых на пуговицы и сложенных. Ему пришло в голову, что в интересах избыточности он почти без всякого риска для себя может вообразить сотню резиновых существ и волею того же воображения запустить их в каждый из драгоценных предметов одежды Пеннимана…
В четвертом ящике он не нашел ничего, кроме галстуков и носовых платков, а еще подтяжек в пластмассовой коробочке. В самом верхнем ящике, как и обычно в верхних, лежал всякий хлам, впрочем, лежал очень аккуратно, а три четверти ящика оставались пустыми. Тут была консервная баночка с мелочью, два перочинных ножа, несколько дорожных карт, одна карта городского центра Ванкувера. Эндрю показал ее Пиккетту, а потом вернул на прежнее место. Рядом с картой лежала виниловая чековая книжка, какими обычно пользуются бизнесмены.
И эта книжка была настоящим кладезем информации: от каждого чека оставался корешок, а на каждом корешке аккуратным почерком было написано, кому предназначался платеж. И опять важную роль сыграла одержимость аккуратностью, свойственная Пенниману – все должно быть в порядке, все должно быть зафиксировано. Интересно, подумал Эндрю, сколько раз на день Пенниман моет руки. Информация на корешках не значила для него почти ничего – одни только пустые имена и даты. Они с Пиккеттом могут найти всех получателей этих платежей, но на это уйдут недели. И какую пользу им это принесет? Они несомненно узнают, кто стирает Пенниману рубашки и кто его стрижет, но у них не было времени на такие бесплодные поиски.
Эндрю вдруг, следуя наитию, отсчитал назад дни на пальцах, пытаясь определить день, когда он столкнулся с Пенниманом в магазине Маниуорта. И точно – в этот день был сделан платеж чеком какому-то человеку с азиатской фамилией на Толедо-стрит. Разобрать имя Эндрю не смог, только установил, что оно было короткое и начиналось с буквы «К». И платеж был немаленький – почти тысяча долларов. Вероятно, за эликсир. И Пенниман ушел из магазина с живым карпом в сумке именно в направлении Толедо-стрит. А дома появился двумя часами позднее со склянкой эликсира. Все выстраивалось в логическую цепочку. Эндрю вытащил авторучку из чековой книжки и записал информацию на ладони – предосторожность на тот случай, если забудет. Потом он неторопливо перешел к следующему корешку. Чек был выписан на Эдварда Фицпатрика.
Кен-или-Эд. Его дом на другой стороне улицы. Эндрю был ошарашен. Что это могло означать? Пенниман купил этого человека. Все разговоры про комиссию по планированию были спектаклем, постановкой, организованной Пенниманом. Джек Дилтон! Вероятно, какой-то пьяница, они его нашли где-нибудь у «Уимпи», спал там, уронив голову на стойку.
Несколько секунд Эндрю боролся с искушением впасть в неистовство, перевернуть в комнате Пеннимана все вверх тормашками. Ах, этот лживый, гнусный… Розе руку целовал! Он заново переживал воспоминания о произошедшем, и от него потребовались немалые усилия воли, чтобы не разорвать чековую книжку пополам. Эндрю очень медленно досчитал до десяти. Он услышал свист Пиккетта в тот момент, когда убеждал себя вернуть чековую книжку на место. Он мог воспользоваться этой информацией. Если же он разорвет книжку, то Пенниман поймет все. Эндрю отыграет сдачу с той картой, что ему выпала. Но отыграет далеко не лучшим образом.
– Ты посмотри сюда, – сказал Пиккетт. Эндрю положил книжку на место, закрыл ящик и подошел к Пиккетту, который стоял на коленях перед правым нижним ящиком под кроватью. В ящике лежала раскрытая сумка с серебряными десятицентовиками. Тысячи монет. – Что за фигня…
– И все серебряные? – спросил Эндрю.
Пиккетт запустил руку в монеты, поднял горсть, пропустил между пальцев, словно искатель приключений в пиратской пещере. Он кивнул.
– Похоже, что так.
– Ты думаешь, он их просто хранит? Ну, я вот храню одноцентовики – и что? Это ведь ни о чем не говорит.
– Но ты не распиливаешь людей пополам. Тут один господь знает, зачем ему столько. Нам от них никакой пользы, да?
Эндрю отрицательно покачал головой.
– А там что такое – в бумагу завернуто? Похоже, книги, да?
Пиккетт достал сверток, почти квадратный, в оберточной бумаге, уголки подогнуты, схвачены скотчем, как рождественский подарок.
– Скотч довольно свежий, – сказал Пиккетт, отодрав уголок. – Еще не крепко прилип. Что, рискнем?
– Конечно, рискнем. Давай украдем их и заменим на «Дайджест читателя» в сжатом виде.
– Ничего такого мы делать не будем, – сказал Пиккетт. Лента отлипла, ничуть не повредив бумагу. Ее вполне можно было вернуть на прежнее место. Эндрю нагнулся над плечом Пиккетта, смотрел, как тот аккуратно разворачивает пакет. Содержимое пакета потрясло Эндрю. Верхняя книга называлась «Луны Хулы» Дона Блэндинга, поэта – и это была одна из пяти книг, похищенных из спальни Эндрю. Значит, атлантидцы тут ни при чем. Это все дело рук Пеннимана.
– Вот сукин сын… – сказал Эндрю. В свертке лежали все пять пропавших книг: Джерхарди, Уолт Келли «Ливерпульский Хорхе»… Эндрю вырвал книги из рук Пиккетта.
– Эй, осторожнее, – сказал его друг. – Не перепутай их.
– Что значит «не перепутай»?! Это мои книги. Я их забираю. И немедленно. Пенниман обыкновенный воришка. Я его держал за преступника всемирного калибра, а он скатился до воровства книжек!
– Мы должны положить их назад.
– Должны? Мы должны только одно: разоблачить его. Я покажу эти книги Розе, пусть в таком, завернутом виде. Улика – вот как я это называю. И она то же самое скажет. Уж она-то знает, что это мои книги. Мы выдворим Пеннимана из нашего дома. Вместе с его ухоженными волосами.
Пиккетт глубокомысленно покачал головой.
– Я считаю, что Пенниман – один из самых влиятельных и опасных людей в мире. Даже не думай о том, чтобы таким вот образом загнать его в угол.
– Если он такой, как ты говоришь, то зачем ему красть книги? Послушай, эти книги – никакая не редкость. Он может приобрести точно такие, просто проехав по городу. Он может купить экземпляры в «Акрах книг»[85]. Там я и купил их большую часть. Самому влиятельному человеку на земле нет нужды воровать книги.
– Не пытайся обосновать это логически, – сказал Пиккетт. – Немало президентов и священников прямо сейчас откалывают такие коленца, что мама не горюй. Можешь поверить мне на слово. Они арестовали этого судью в Беллфлауэре на прошлой неделе за то, что он ходил совершенно голый, в одной только шляпе. Ему ведь не было никакой нужды расхаживать голым, верно? Господи всемогущий, дружище, никакой нужды для него в этом не было, черт побери. И шляпу надевать не было у него никакой нужды. Я проехал тысячу миль, чтобы привезти тебе контрабандные сухие завтраки. Что сказала бы Роза, узнав об этом? Забудь ты все эти слова о человеческих нуждах. И еще: если ты скажешь Розе, что Пенниман украл у тебя эти книги, завернул их в бумагу, а потом спрятал в этом ящике, то у нее могут возникнуть вопросы. Она-то знает о твоей любви к нему.
– Я покажу ей чековую книжку.
Пиккетт скосил на него глаза.
– Какую чековую книжку?
– Чековую книжку Пеннимана, – сказал Эндрю, кивая головой в сторону комода. – Там свидетельство того, что он оплатил услуги толстяка, который живет напротив. Отправил его сюда, чтобы учинить скандал. Роза была всему этому свидетелем.
– Может быть, – сказал Пиккетт, хотя по его лицу было видно, что он сомневается. – Что ты скажешь ей, когда она спросит, чем ты занимался в комнате Пеннимана?
– Не знаю.
– Послушай, ну, хорошо, скажем, она тебе поверит и захочет предпринять какие-то меры, предъявить ему претензии. Но я тебе уже сказал: он опасный человек. Мы же не хотим, чтобы он запустил свою машину уничтожения из-за такой мелочи, как несколько книг.
– Мелочи?
– Да, – ответил Пиккетт. – Мелочи. В сравнении с тем, что он сделал с Пфеннигом, это мелочь, в лупу не разглядишь. Несколько книг… Ты же сам говоришь, что они ничего не стоят. Ждать и наблюдать – вот мой совет. И не втягивай в эти дела Розу. Верь мне. Она не захочет в этом участвовать. – Он забрал книги у Эндрю, завернул, как прежде, потер пальцем скотч, чтобы разогреть клейкую массу, и сунул назад в ящик. – Осталась еще одна коробка. Похоже, это непрозрачный плексиглас с уплотнением крышки из неопреновой прокладки. Может быть, для водонепроницаемости… Давай-ка глянем.
Эндрю молчал. Похищение книг привело его в бешенство. Он должен их вернуть, тут и двух мнений быть не может. И еще он обвинит Пеннимана в краже. Пусть попотеет, когда услышит, как…
– Черт побери! – вскрикнул Эндрю, отпрянув. – Какого… Закрывай ящик!
Комнату наполнил какой-то гнилостный запах тления. Эндрю, чувствуя рвотный позыв, шагнул к окну, распахнул его и, прижавшись к москитной сетке, жадно вдохнул уличный воздух. Он услышал, как скребется за его спиной Пиккетт. Набрав полную грудь воздуха, Эндрю повернулся и сделал шаг в сторону своего друга, который отчаянно пытался плотно закрыть крышку, чтобы пружинная защелка зафиксировала ее на месте в том положении, в котором она будет сжимать прокладку из неопрена. Пиккетт чуть ли не бросил коробку в руки Эндрю и бросился прочь из комнаты, почти не задержавшись у двери и с трудом сдерживая рвоту. Эндрю взял себя в руки, аккуратно поставил крышку на место, упер уголок коробки в свое колено и, надавив на крышку, услышал щелчок замка. Поставив коробку на место, он тут же отпрыгнул к окну.
Слава богу, с океана задувал сильный ветер, сворачивал в проулок и попадал прямо в окно. Несколько минут – и он выдует из комнаты всю эту вонищу. Эндрю знал, что рвотных позывов больше у него не будет. Но эта первая струя запаха… Пиккетт тоже едва выдержал.
И опять вопросы? Коробка, полная разлагающегося… чего? Эндрю видел всего какой-то кусочек, не имевший ни малейшего смысла. Ему показалось, что он видел частичку морды и глаз мертвого опоссума – может быть, отсеченную голову. Но такого просто не могло быть. Поверить в это было невозможно – слишком уж невероятно. Но в коробке было и что-то еще – какая-то немыслимая грязь. Ему вспомнился Пенниман с кошачьим лотком. Невероятно, абсурдно. Объяснение этому могло быть только одно: готовился некий розыгрыш. Такой розыгрыш могло родить только крайне больное воображение. Пенниман предвидел их вторжение и положил коробку так, чтобы ее можно было легко найти. Пенниман, вероятно, смеялся, запечатывая ее, и сам едва сдерживал рвоту. Дератизаторы вообще не доставали мертвого опоссума из мусорного бачка. Его извлек оттуда Пенниман. Эндрю легко представил, как Пенниман разрезает мертвое животное, так же он разрезал кальмара на берегу, так же он разрезал и Пфеннига. Представил, как Пенниман, отрезав голову опоссума, поднимается наверх, чтобы насыпать песок в кошачий лоток. Этот человек настоящий ходячий ужас.
Эндрю закрыл окно, оглядел комнату – все ли на своем месте. Идея поставить собственные ловушки теперь его не привлекала. У него пропал аппетит к такого рода занятиям.
– Не могу себе представить зачем, – сказал мистер Пенниман, садясь на табурет в кухне. Роза занималась раковиной. Стоял вечер. Эндрю работал в кафе – нарезал овощи.
– Что-нибудь исчезло? Было похищено?
Эти сведения явно беспокоили Розу. Кто-то обыскивал комнату мистера Пеннимана, и ничего хорошего в этом она не видела. Слухи такого рода могут уничтожить их шансы на открытие гостиницы.
– Нет, ничего не похищено. По крайней мере, я не заметил никакой пропажи. У меня нет ничего ценного. Да и что можно украсть из комнаты старика? Даже карманных часов там нет. Пугает сама мысль о том, что в твою святая святых проникают какие-то уличные воришки. Слава богу, что меня не было дома. Возможно, они проникли внутрь через окно, как и та банда, которую Эндрю выгнал на днях вечером. Я немного удивлен тем, что Эндрю ничего не слышал. Наверное, был занят в кафе – звякал бокалами и все такое. Я и представить себе не мог, что такой тихий, сонный район привлекает домушников. А вы?
Роза молча покачала головой, но по ее виду казалось, что она собирается с мыслями. Наконец она ответила:
– Хотите, вызову полицию?
Теперь пришла очередь Пеннимана брать паузу. Он пожал плечами и сделал неопределенное движение головой.
– Пожалуй, нет. Нет нужды втягивать в это дело полицию, верно? В конечном счете ведь ничего не украли. Всегда существует вероятность, что подозрения падут не на того человека, когда в такие дела вмешивается полиция. Они бывают изобретательными. К тому же на другой стороне улицы живет беспокойный сосед. Если он начнет болтать о том, что Эндрю лазал по деревьям…
– Что ж, я воспользуюсь вашим советом, – сказала Роза. – Я бы предпочла, чтобы эта история не вышла за пределы дома. И если можно избавить Эндрю от…
– Ни слова больше. – Пенниман поднял руку. – Открытие гостиницы сопряжено с большими нагрузками. Эксцентричные поступки Эндрю имеют свое основание. Даже оправданное. Как он себя чувствует – ему стало получше?
Она посмотрела на него.
– Я не знаю, что вы имеете в виду, но хочу закончить начатое предложение: если можно избавить Эндрю от информирования об этом происшествии, я буду очень признательна. Его это только взбудоражит.
– Конечно, конечно. Я сразу понял, что вы имеете в виду. После той истории с комиссией по планированию на днях… я далеко не психолог, Роза, но мне показалось, что Эндрю в тот раз был близок к срыву. Впрочем, это, конечно, не мое дело. Это его дело… и, разумеется, ваше. Боюсь, он уже проникся неприязнью ко мне. Я им восхищаюсь, такие, как он…
– Вы наверняка преувеличиваете. Он человек решительный, вот этого у него не отнимешь, а мне иногда хочется, чтобы у него этой решительности поубавилось. Но он не может. Он вечно должен быть чем-то занят, у него постоянно какие-то неоконченные проекты, постоянно пытается вложиться в такие вещи, которые по своей природе лишены всякого смысла. Но я, зная его как никто другой, абсолютно уверена: избавься он от всех своих демонов, и оставшееся после этого не будет стоить того, чего оно должно стоить. Я уж лучше предпочту, чтобы он остался таким, какой он есть, и могу вам сказать, что вам не стоит за него волноваться. Я ему скажу полуправду. Я ему скажу, что у вас возникли подозрения, будто кто-то проник в вашу комнату, но украдено ничего не было, так что, вероятно, это миссис Гаммидж наводила там порядок. Такое ведь тоже могло быть, я думаю?
Пенниман кивнул и широко раскрыл глаза.
– Так и будем считать, хорошо? Правда, ее не было в доме в это время, верно? Я просто восхищаюсь вашей преданностью мужу. И знаете что? Если бы я был помоложе, а вы – не замужем… То я бы… Вам следует быть со мной поосторожнее. – Он улыбнулся и подмигнул ей. – Держитесь за вашего мужа. Ему бы ваши энергию и силы.
Пенниман пошел прочь из кухни и дальше – на улицу. Роза стояла не шевелясь, вперившись взглядом в кухонный стол.
Эндрю в кухне кафе нарезал овощи на разделочной доске. Время от времени он останавливался и оглядывал помещение, получая удовольствие от того, что видит. Завтрашний вечер покажет, думал он. Пока поступили два предварительных заказа. Кабельная станция собиралась сделать маленький рекламный ролик, в основу которого будет положен шефский колпак. Ему чертовски повезло – они сами позвонили и предложили провести съемку. Это было покруче, чем простая фотография в «Геральд».
Все должно пройти ровно-гладко. В поварском деле главное правильно рассчитать время – это и еще хорошо подготовиться заранее. Он ненавидел нарезать лук. Он всегда почему-то терял нить того, что делает, и оказывался лицом в шести дюймах от этого долбаного лука, на который капали слезы с его глаз. Сколько он нарезал? Восемь штук? Должно хватить. Не имело смысла готовить десять галлонов гумбо, чтобы покормить десяток клиентов. Впрочем, экономить он тоже не собирался.
Он сгреб в одну кучу на разделочной доске порубленный стручковый перец, потом засыпал в мельницу черный перчик и смолол горошины в пыль. Он уже растолок чеснок и нарезал свиной окорок с тремя фунтами сосисок. Также очистил гору креветок, но головки не стал отрезать из стилистических соображений, а еще для частичного выведения из них соли отмачивалась в пресной воде целая флотилия крабовых ножек.
Когда в одиннадцать часов Пиккетт постучал во входную дверь, Эндрю закончил работу на три четверти. Коты тетушки Наоми бродили туда-сюда весь вечер, оглядывали территорию, подмигивали устрицам и вообще устраивались поудобнее. Поначалу у Эндрю было желание выставить их вон, но он не стал этого делать. Следовало признать, что он преисполнился к ним неким почтением, к таким независимым, какими они были. Его даже озадачивало это неожиданное котолюбие. Он помнил, что был одержим идеей выкинуть их из дома – еще и двух недель с тех пор не прошло, и вот сегодня он скармливает им креветку. То же самое он почувствовал, когда в первый раз поднимался в комнату Пеннимана, – это странное ощущение, будто коты оберегают его, будто они участники одной игры, будто играют в одной с ним команде. Он не удивится, если узнает, что дядюшка Артур побратался и с котами.
– Сядь, – сказал Пиккетт; выглядел он так, будто совершил какое-то немыслимое открытие. – Им пришлось выкинуть меня за дверь в десять. Я бы и ночь там провел, будь у меня такая возможность. Это нечто монументальное. Я разговаривал с Роббом, это тамошний библиотекарь-консультант. Ты его помнишь?
Эндрю, вскипятив сосиски и ветчинный жир, слил из них масло, потом пропустил жир через несколько слоев марли в мерную чашку.
– Не спеши, – сказал он, – а то сейчас взорвешься. Я тебя слушал без спешки, легко, в соответствии с сегодняшним моим настроением. Я сегодня все так делаю. Семь раз отмерь, один отрежь – вот мой девиз. Робб – это кто?
– Рэндал Робб. Из литературного общества. Он грозил Джонсону, когда тот неправильно процитировал фразу из книги Левит.
– Чувак со стальными глазами и кустистыми бровями? Энергичный такой?
– Именно! Он провел меня по всем подвалам библиотеки. Ты не поверишь – чего там у него только нет: бумаги секретных обществ, апокрифические масонские тексты, запрещенные трактаты иллюминатов[86], пустоземельная литература[87]. Это удивительно. И, между нами говоря, власти считают, что недавний пожар в библиотеке не связан с простой пироманией. В этой подвальной коллекции есть вещи, которые кое-кто хочет уничтожить.
– Ух ты, – сказал Эндрю. – Я-то думал, что этот Робб работает в одном из филиалов библиотеки. Где-то в Глендейле.
– В Игл-Роке. Но это давно было. Его перевели в центральную библиотеку. Филиал стал для него слишком мелок. Он один из библиотекарей старой школы – с буйной шевелюрой, в очках, голова полна сакрального знания. Они там все такие. Информация про пяти- и десятицентовики их не интересует. Они находят некую странность здесь, невероятное совпадение там, и это неожиданно наталкивает их на путь, полный намеков, свидетельств и утверждений, уходящих в темные глубины реальной истории – предмет, который замалчивали и всячески маскировали, предмет, о котором, по их мнению, мы не должны знать.
– Опять «они»?
– Именно. Можешь не сомневаться. Но послушай. Он знает Пеннимана. Скажи-ка мне вот что: откуда Пенниман, по его словам, родом? С Востока, так? И попал сюда, как Билли Бонс[88]. Искал причал, с которого можно было наблюдать за морем? Так вот, это все ложь. Робб знал его по библиотеке. Он заходит туда вот уже шесть месяцев, ищет что-то, но человек он слишком скрытный, и что он ищет – не говорит. Он сказал, что представляет Британский музей, хотя и опосредованно. Но его поиски связаны с монетами и библейскими тайнами. Это Робб знает наверняка. А мы с тобой знаем, какие именно монеты он ищет. Но зачем? Мы ведь задаем себе этот вопрос, да?
Эндрю кивнул и зажег газ под чугунным казаном, положил рядом на плиту сбивалку и ложку с длинным черенком.
– Как раз сегодня утром и задавал, – ответил он. – Но тут присутствует еще и элемент «что». Я видел изображение этой монеты, и похоже, у меня есть такая монетка, перелитая в ложку, и эту ложку носила в зубах свинья из Айовы, но я даже представить себе не могу, что все это значит.
– Держись на ногах покрепче, чтобы не упасть. Роббс просмотрел мою книгу из Ванкувера. Эта монета определенно одна из тридцати таких же. – Последнее предложение Пиккетт произнес медленно и многозначительно.
– Опа, – сказал Эндрю, которого отвлек процесс приготовления гумбо – он даже не сразу заметил, что масло в его казане начинает дымиться.
– Тридцать сребреников.
– Так. Тридцать, значит. Так, посмотрим, что из этого получится. – Он высыпал три чашки муки на дымящееся масло и начал перемешивать сбивалкой, разбивать комки. На почерневших боках казана заплясали язычки пламени. – Прихватку! – крикнул он.
– Тридцать сребреников, – повторил Пиккетт, сосредоточенно глядя на него.
– Хорошо-хорошо! – прокричал Эндрю, хватая сбивалку левой рукой и убирая руку с казана, чтобы не обжечься. – Я заплачý, только дай мне эту чертову прихватку, а потом выключи горелку. Господи боже, какая горячая.
Пиккетт просто моргнул, глядя на него, и отправился за прихваткой, которую Эндрю беззаботно оставил вне пределов досягаемости от плиты на стойке.
Эндрю перебросил сбивалку в правую руку, а левую сунул в прихватку. Пиккетт уменьшил пламя вполовину и неуверенно заглянул в кастрюлю.
– Что это еще за чертовщина? – сказал он.
– Соусная заправка. Или то, что со временем ею станет. Деликатный процесс. Посмотри – невооруженным глазом почти видно, как меняется цвет. Если ты хоть на секунду перестанешь сбивать, все превратится в золу. И тогда не останется ничего иного, кроме как выкинуть все на помойку.
С этими словами он поднял миску, в которой горкой лежали нарезанные овощи, и высыпал их в кипящее масло с мукой. Над казаном поднялось огромное чадящее облако, а Эндрю вытащил миску с огня, продолжая сбивать ее содержимое. Худшее было позади. Труды Эндрю увенчались успехом. Он продолжал сбивать смесь, пока она не перестала пузыриться.
– По виду это что-то из дьявольской кухни, правда? – спросил Пиккетт. – Это тебе для чего? Надеюсь, ты уже отказался от идеи отравить котов, да?
– Я никогда и не собирался травить чертовых котов! Ты сам будешь это есть, – сказал Эндрю. – Нужно развести в трех или четырех галлонах бульона, положить туда мясо, креветки и все такое и немного красного перца.
– Столько масла? Это что – масляный суп?
– Божественное вознаграждение за наши жалкие добродетели, – сказал Эндрю, споласкивая сбивалку. Он выключил плиту, закрыл кулинарную книгу, лежавшую на стойке.
Пиккетт с рассерженным видом взял книгу, принялся рассматривать обложку, на которой была фотография ужасно толстого человека с круглым лицом, улыбающимся над ужасающей горой сосисок и даров моря.
– Ты готовишь по книге этого человека?
– Посмотри на него, – сказал Эндрю. – Этот человек умеет есть. Он съел больше, чем все остальные из нас вместе. То, что не съел этот человек, может уместиться в твоей шляпе. А какую кулинарную книгу предложил бы ты – «Диетические советы индусов»?
Пиккетт отрицательно покачал головой.
– Масляный суп с головками креветок. Суп на подгорелом масле с головками креветок.
Он раздраженно сел, достал перочинный нож и сделал вид, что выковыривает грязь из-под ногтей.
– Ну, так на чем мы остановились? – спросил Эндрю с приятной улыбкой. Завтрашняя готовка не потребует особенных усилий. Вся черная работа уже сделана, а еще только одиннадцать. Роза будет им гордиться. Она была наверху, подклеивала шефские колпаки. Она попыталась робко возразить по поводу размеров, по поводу того, что ей приходится шить из огромного куска прорезиненного нейлона размером приблизительно с простыню. Но Эндрю переубедил ее, объяснив ей свою теорию избыточной добродетели. Утром Эндрю сгоняет за баллоном гелия. Съемочная группа из КНЕКСа ожидалась к четырем часам дня, за час до открытия кафе. Чудо, что они сами позвонили и предложили сделать репортаж. Они услышали от кого-то об открытии и захотели снять историю, которая заинтересует людей, – местные жители, творящие добро. Что-то в таком роде. Шефские колпаки были вполне естественны – этакий комический штрих, какие нравятся публике. Все определенно складывалось как нельзя лучше.
Эндрю вдруг обратил внимание на то, что Пиккетт пребывает в каком-то возбужденном состоянии. История с монетками его чуть не с ума сводила, а Эндрю потерял к ней интерес, потому что все его мысли занимала заправка для соуса. Пора было возвращаться на круги своя.
– О, да. Ты прав. Именно так. Тридцать сребреников. Как в Евангелиях. Иуда Искариот и все такое.
– Не «как» в Евангелиях, – сказал Пиккетт, складывая перочинный нож. – Речь идет о тех самых проклятых монетках! Вот о чем я тебе говорю. Я уже давно это подозревал, но то, что я нашел в Лос-Анджелесе, подтверждает мои мысли.
– Они, вероятно, стоят кучу денег. И как их можно оценить? Они ведь как любая другая религиозная святыня. Продать человеку кость старой морской чайки, сказав, что это обломок безымянного пальца левой руки святого Петра.
– Нет. На сей раз никакого мошенничества. Этих монет всегда было только тридцать.
– Что ты имеешь в виду, говоря «всегда»?
– Я имею в виду прошедший исторический период, о котором у нас есть сведения. Я имею в виду тридцать волшебных монет, отчеканенных в античности.
– Если их посадить в землю, они дадут всходы? – У Эндрю голова шла кругом от успешного приготовления гумбо, он был удовлетворен тем, что наконец-то хоть какое-то дело у него получилось. Он улыбнулся Пиккетту, желая его подбодрить.
– Если ты соберешь все эти монеты в одном месте, – ровным голосом и с убийственной серьезностью сказал Пиккетт, – то ты сможешь… Один господь знает, что ты сможешь. Но суть в том, что Пенниман охотился за этими монетами и, похоже, собрал все.
– Что ты имеешь в виду, говоря «похоже»? Он определенно не собрал все и никогда не соберет.
– Это чертовски долгая история, дай я тебе расскажу. Я в библиотеке не сидел без дела. Но послушай. Вдруг ни с того ни с сего десять миллионов событий выстраиваются в один ряд. Вот, что меня поразило – даже всякие мелочи. Ты когда-нибудь задумывался об этой истории с опрокидыванием столов меновщиков в храме[89]? Я спрашиваю – задумывался ли по-настоящему?
– Задумывался. Он опрокинул их столы, потому что сам Он приходил в храм не для того, чтобы деньги менять.
– Другая половина этой истории, – сказал Пиккетт, – так и не была рассказана. Монеты были собраны. Вот что я думаю. Прямо там, священниками. Заговор такой массовый и масштабный, что он поменял ход современной истории. Именно собранные монетки вызвали к жизни неизбежное предательство – падение, если хочешь выразить это таким способом, небес на землю. Они являются физической инкарнацией зла, и они были умышленно разбросаны две тысячи лет назад и…
– А теперь Пенниман снова их собрал. Две монетки на той фотографии, где он с мертвым Джеком Руби…
– Предательство на предательство, зло громоздится на зло.
– Но все он не собрал, потому что у нас…
– Не произноси это слово! – набросился на него Пиккетт. – Моргни два раза, если хочешь на нее сослаться. А где он, кстати?
– Гуляет где-то, как обычно. Или гулял час назад.
– Она спрятана?
Эндрю кивнул.
– И самым блестящим образом. Но что он собирается делать, когда соберет все монетки?
– А вот этого я как раз и не знаю, – признался Пиккетт. – Но и узнавать не хочу. Это еще только первые строки той истории. Я только-только соскреб немного патины. Посмотри, что Робб подбросил. Это часть десятков легенд с самых-самых окраин Европы и Ближнего Востока. Но узнай хотя бы малую толику. У тебя голова кругом пойдет.
Пиккетт взял в руки ксерокопию и прочел:
– «Когда луна стареет, он становится очень, очень старым, но, когда луна молода, он снова обретает молодость». И вот еще: «…отдыхать он может только под двумя скрещенными граблями или лемехами».
Пиккетт положил ксерокопию, сел и погрузился в молчание.
– Кто это сказал? – спросил Эндрю.
– Некто Христостум Дудулаэус Вестфалус. Жил он в семнадцатом веке.
– Вестфалус?
– Это псевдоним. Да его имя ничего не значит. А легенда эта известна повсюду, начиная не позднее чем со второго века. Этот человек, Вестфалус, просто записал историю. Или вот, послушай из книги «Забавные мифы Средневековья»: «Очередное появление Вечного Жида, как нам известно, зафиксировано в 1505 году в королевском дворце в Богемии, он там помогает принцу найти какие-то монеты, спрятанные его прадедом за шестьдесят лет до этого. Монеты обнаружились в кожаной сумке под межевым камнем в форме свиноматки и ее помета. По совету Вечного Жида все монеты были рассеяны по миру, кроме одной, которую злосчастный принц спрятал под языком, а потом расплатился ею за убийство его отца и короля, монетку эту получил некий незнакомец, который и выполнил заказ. Язык принца врос в нёбо его рта и во время его правления, продолжавшегося два года и закончившегося его самоповешением, он был известен как Немой Вальтер.
– Опять свиньи, – сказал Эндрю.
– Свиньи есть, они никуда не делись. Но вот кое-что новенькое, это перевод с французского. Рассказ легендарного Исаака Лакедема[90]. Что ты скажешь об этом? Это имя приводится в искаженном виде, а в виде оригинальном, на иврите, оно означает Исаак Старый или Исаак с Востока. Считалось, что он и есть Вечный Жид и что он походил на Франциска Ассизского, покровительствовавшего всякому зверью на земле и в особенности – представь только себе, – свиньям. Вот послушай: «Когда свиньи, обученные искать трюфели, были приведены в лес Фонтенбло, одна крупная толстая свиноматка убежала в березовую рощу, из которой появилась с ложкой в зубах, следом за ней бежал нищий, свиноматка убегала от обоих – от хозяина и нищего, и больше ее никогда в окрестностях не видели. Шесть лет спустя владелец этой свиньи опознал ее в одной из трех свиней, которых гнал по дороге у Шато-Ландон человек в монашеском одеянии, в котором один из проходивших мимо крестьян узнал Исаака Лакедема, Вечного Жида, который жил во времена Страстей Христовых».
– Так кто же он?
– Подожди, у меня есть еще. Вот это из десятого издания энциклопедии «Британика»: «Как Каин был прототипом Иуды, так и Иуда был прототипом таких обреченных скитальцев, как Малх[91] в Италии и Агасфер в Германии, которые вместе с рядом подобных же скитальцев были известны под разными именами – то как Легион монет, то как Легион Искариота».
– Искариота? Значит, он что-то типа генерала, главаря банды скитальцев? И ты хочешь мне сказать, что они бежали в Западное полушарие и здесь отслеживали судьбу этих тридцати монет?
– Ну это если в двух-трех словах. Но в последние годы они терпели неудачи, и то, что ушло, стало возвращаться.
Эндрю несколько секунд взвешивал услышанное, потом спросил:
– И кто же дядюшка Артур?
Пиккетт пожал плечами.
– Мне известно столько же, сколько и тебе. Почти. Но все говорит о том, что и он как-то связан с этим: имя, темное прошлое, свиньи, домашний скот, лунные фазы, даже скрещенные грабли. Я готов поставить все свои деньги до последнего цента на то, что дядюшка Артур и есть Иуда Искариот.
Эндрю некоторое время сидел молча, отказываясь верить своим ушам, потом сказал:
– Но ведь он живет в Сил-Биче. В «Праздном мире». Водит машину с электроприводом.
– И что?
Теперь настала очередь Эндрю пожать плечами. А в самом деле «и что?».
– И ты думаешь, он – что? – препятствует Пенниману в поисках монеток?
– Именно так я и думаю – он препятствует в поисках монеток кому бы то ни было. Ты знаешь, что Пенниман недавно побывал на Ближнем Востоке и как раз в то время, когда там случились все эти мистические штуки – дождь из мертвых птиц и течение Иордана вспять? Это тебе не напоминает невероятный прилив на прошлой неделе? Морских чаек на улице? Помнишь, что сказала Джорджия о психических эманациях в районе?
– Ты думаешь, они все еще здесь? В его комнате мы их не нашли. Если бы они там были, мы бы их нашли.
– Да, нашли бы. Он держит их не здесь – теперь не стал бы держать, зная, что мы его раскрыли. А где она, кстати? – Пиккетт дважды моргнул.
Эндрю моргнул ему в ответ.
– Пусть она будет моей маленькой тайной, ладно? Она в безопасности. А что насчет Пфеннига? И Маниуорта?
– Они были Смотрителями, как я и подозревал. Союзниками дядюшки Артура. И тетушки Наоми, насколько я понимаю. Она унаследовала сам знаешь что от покойного мужа. Тебе известна ее история. Но ей повезло. Она все еще жива.
– Потому что отдала эту чертову штуку мне!
Пиккетт пожал плечами. Потом вздрогнул, словно его продрал холодок, и шлепнул ладонью по коленям.
– Мне сейчас одна мысль пришла в голову, – сказал он. – Джонсон был прав тем утром в «Прихватке». Там же были свиньи – в Айове, в этой истории с коровьим пастбищем. Конечно, там были свиньи. И они забрали у того чувака монетку! Тебе это ни о чем не говорит? Я так или иначе не выношу этого негодяя. С его стороны это была просто счастливая догадка, бегство домой с закрытыми глазами. В общем, я пришел к выводу, что Пенниман отследил всех Смотрителей и безжалостно украл у них монетки. Расправился с ними, как расправился с Пфеннигом – я тебе о нем рассказывал. Робб нашел упоминание о двух монетах в Апокрифе. Они так и не были обнаружены после неудачной попытки Агасфера повеситься. Их зарыл в землю сострадательный священник на земле горшечника[92], упоминаемой в Евангелиях. Нет сомнений, что третья монета в животе той рыбы в Саунде. Как она туда попала – понятия не имею. И знаешь что? Готов спорить: этой рыбы больше в Саунде нет. Она покинула те места и направилась на южное побережье. Или покидает.
Нам не остается ничего иного, кроме как предположить, что с тех времен остальные монеты, разбросанные по всему миру, всплывали в самых разных местах и творили свои злодеяния. Именно монеты удостоили бессмертием Иуду Искариота. Они наделены такой способностью. Он попытался повеситься, но не смог, и тогда обрек себя на вечное покаяние. Его миссия длится вот уже две тысячи лет.
– Но он выглядит таким счастливым, таким веселым – ездит по газонам и все такое. Ты не думаешь, что этот обрывок веревки у него на стене…
– Конечно, думаю. И почему бы ему не быть счастливым? Он ведь перековался, верно? Он каждый день просыпается с определенной целью. Он добивался умеренных успехов, проводя в жизнь огромный и сложный план… но теперь успехи кончились. Потом его людей стали убивать, и тут появляется Пенниман, кладет себе в карман одну монетку здесь, две – там…
– У него на это ушло, вероятно, не одно столетие. Сколько ему может быть лет? Сколько лет может быть любому из этих Смотрителей? Я представляю себе, с каких времен начинается бессмертие дядюшки Артура, но почему остальные из них?
– Я не уверен, но думаю, что, даже владея двумя монетами, можно добиться такого эффекта. И потом есть еще и рыбий эликсир, разве нет? У меня тут имеется несколько ниточек, которые пора разматывать, включая и твоего азиата с Толедо-стрит.
Эндрю застонал.
– Хотелось бы и мне поучаствовать. Но кафе и все другие дела… – Он широко раскинул руки, показывая в сторону плиты. – А если я опять буду отлынивать, то Роза меня убьет. Она уложит мои вещи в чемодан и оставит его на крыльце. И потому мне придется возложить роль спасителя мира исключительно на тебя.
– Напротив, – серьезно сказал Пиккетт. – Насколько я понимаю, мир покоится на плечах последнего Смотрителя.
– Последнего Смотрителя?
– Никому об этом не говори.
– О, – сказал Эндрю. – Да. Неудивительно, что я чувствую себя усталым. Нелегка работа Атласа.
Но сказал он эти слова без всякого юмора. Все происходящее и не пахло ничем смешным.
Пиккетт посмотрел на лицо друга.
– Подойди на секунду-другую к окну. Давай посмотрим, что делается у нас на улице.
Эндрю ошеломленно последовал к окну за другом. Они вдвоем остановились в свете луны, приближающейся к фазе полнолуния и восходящей над океаном. Туман рассеялся, и лунный свет проникал внутрь дома сквозь оконное стекло, проливая сияние цвета слоновой кости на отшлифованную дубовую поверхность столов. Пиккетт уставился на лоб своего друга, но Эндрю забылся в раздумьях.
– Будь у нас серебряный четвертак и немного истолченной золы… Но если бы Пенниман увидел результаты, для тебя это означало бы смерть.
– Он уже сыграл со мной эту шутку, – сказал Эндрю.
– Он не того выбрал, когда сделал это.
– А что он искал?
– Стигму какую-нибудь. В «Британике» об этом упоминается. А еще в ванкуверской книге. Симпатические отметины, которые материализуются под воздействием золы и серебра. В конечном счете они исчезают, но в течение какого-то времени остаются неустранимыми. – Пиккетт достал еще одну ксерокопию из стопки и прочел: – «Предполагалось, что такая отметина останется на лбу Вечного Жида. Ксемола[93] говорит, что это был красный крест, спрятанный под черной лентой, по этому кресту инквизиция и искала его, но безрезультатно». Это из «Британики». А вот тебе из «Той самой свиньи» в переводе Робба. Он мне записал перевод. «Знак Искариота может быть проявлен на лбах его последователей с помощью серебра и пальмовой золы…»
– Его последователей, – повторил Эндрю, неторопливо потирая лоб. – Я никогда не был ничьим последователем. И уж конечно последователем Иуды Искариота.
– Он теперь не похож на того человека, каким был в Евангелиях, а что ты считаешь, мало кого волнует. Ты один из немногих избранных. В настоящий момент ты – последний из немногих избранных. Призываются многие, – торжественно сказал Пиккетт. – А избранных всего ничего.
Он засунул ксерокопии и записи в карман своего пальто и потянулся к дверной ручке.
– В ночь охоты за сокровищами будет полнолуние.
– Правда?
– Да. Дело будет опасное. Мы не можем положиться на дядюшку Артура, если вся эта история про фазы луны точна. Он будет слабым, будет нести всякую чушь. Может превратиться в полного психа. И весь груз ляжет на нас.
– Ляжет на нас, – пробормотал Эндрю в спину Пиккетту, который открыл дверь и вышел в ночь. Эндрю стоял у окна, глядя в темноту, в которой смог разглядеть – и то как в тумане, – очертания машины Пиккетта, она сорвалась с места и исчезла в направлении шоссе. Он повернулся и оглядел кухню, которая превратилась в черт знает что – здесь и там пятна соусной заправки, кусочки овощей, разлетевшиеся во время нарезки. Почему-то приземленная мысль об уборке кухни против мистического знания, раскрытого Пиккеттом, вызывала у Эндрю головокружение. Он разлил заправку по пластиковым трубкам с завинчивающимися крышками и затолкал их в холодильник, работал он как в тумане. Спина у него болела. Он выбился из сил, а завтрашний день обещал и более серьезные трудности. Он уберет в кухне утром. А сейчас ему нужно уснуть. Пинтовая кружка, наполненная ложками, притягивала его взгляд. Кружка эта, казалось, сияла и подмигивала в сумерках кафе.
«Последний из Смотрителей, – выдохнул он. – Может, единственный самый важный человек в мире…»
Эта мысль порхала в его голове, как воробьишка, который нигде не устраивался надолго, а потому Эндрю не удавалось схватить его, исследовать, получить от него хоть некоторое удовлетворение. Он вышел из кухни и устало поднялся по лестнице, ему хотелось рассказать обо всем Розе, хотя он и знал, что не может этого сделать.