Байраму вдруг захотелось подойти и послушать, о чем говорит старик, орудуя щетками, но взгляд его натолкнулся на афишу, украшенную портретом улыбающегося мужчины, и он повернул обратно — человек на фотографии стал ему вдруг просто ненавистен. Кощунственной показалась довольная улыбка, с которой он взирает на старого чистильщика.
Опять вспомнился Назар, один случай с ним в июне пятьдесят второго года — центральный эпизод поэмы, законченной сегодня ночью. Назар сдавал выпускные экзамены, а в дни, когда экзаменов не было, работал в поле. На его попечении была целая карта хлопчатника — большой, вытянувшийся вдоль старого арыка участок недалеко от села. Всходы в тот год были хорошие. Сев провели рано, и расстояние между рядами с каждым днем сокращалось — хлопчатник ветвился, набирал силу. Кое-где начал уже зацветать.
Назару оставалось два экзамена, и он должен был распроститься со школой, с селом, с этим вытянувшимся вдоль арыка полем, с этим рослым молодым хлопчатником. Он знал, что поедет учиться, но думал об отъезде без радости. В Ашхабаде много садов, и рядом Фирюза, где прохладно даже в июльский зной, все это так, все это он не раз видел, приезжая в гости к Байраму. Но ведь в каждый свой приезд он уже через неделю начинал тосковать по селу.
Кругом были многоэтажные дома. Дома, дома, дома — до самого горизонта. Да здесь и горизонта-то не было, на краю города дома упирались в горы… Хотелось выйти поутру на крыльцо и увидеть поля и сады. И бездонное синее небо. И пусть лучше печет солнце, пусть воздух горяч, как дыхание раскаленного тамдыра, и пусть щиплет от пота глаза — прикрыть их нельзя, зубцы культиватора могут поранить стебли — все равно только здесь ему хорошо.
Назар никому не говорил об этом, наоборот, он с гордостью показывал приятелям письмо брата, в котором тот велел ему приезжать сразу же после экзаменов. Он знал, что сверстники завидуют ему. Никому не решился бы он признаться, что с тоской думает об отъезде, что не может понять, как Байрам столько лет живет в Ашхабаде, раз в пять лет на денек приезжая в село.
В Ашхабад Назар так и не уехал. И аттестат в тот год не получил — имя его жирной чертой вычеркнули из списка выпускников.
Это решилось в знойный июньский день, когда Назар, помахивая плеткой, ходил за парой быков по узкой и длинной карте. Ближе к полудню на дороге появилось пять человек: бригадир и четверо приезжих. Впереди всех шел высокий худой мужчина в соломенной шляпе. Этого, в шляпе, Назар раза три видел у магазина. Уперши руки в бока, приезжий внимательно разглядывал проходивших мимо людей, словно пытался узнать, найти кого-то. Все три раза возле этого человека торчал их председатель, но горожанин с ним не разговаривал, он даже не глядел на председателя. Видно было, что человек этот на должности — простой смертный не осмелится не замечать колхозное начальство.
Говорили, что приехал уполномоченный, большой начальник, и приехал не просто так — пошумел да обратно в город, а будет обмерять землю; трое, которые с папками, его помощники. Обмеряют все поля, карта за картою, окажется хоть на пять метров больше, чем в плане значится, перепахивать заставляют. В соседнем колхозе две карты вот так сгубили.
— Убирай быков, — негромко приказал Назару человек в шляпе.
Назар вопросительно взглянул на старика бригадира. Опаленное солнцем, черное лицо, с губ слезает кожа, глаза затравленные…
— Делай, сынок, что велят, — не глядя на Назара, сказал он хриплым, придушенным голосом.
Что ж это? Неужели они и правда хотят уничтожить хлопчатник, рослый, прямой, сочный?! Не может этого быть! Штрафуют, если нечаянно повредишь пару кустиков, а тут целое поле! Какая у него ни должность, человек же он!
Назар выпрягал быков, а сам все поглядывал на этого в шляпе. Он и сейчас стоял, как там, у магазина, расставив ноги, уперев руки в бока. Стоял и, наморщив лоб, поглядывал в сторону села. Трое с папками, словно виноватые, молча переминались с ноги на ногу.
— Куда этот чертов трактор запропастился?! — проворчал уполномоченный и вдруг повернулся к бригадиру. — Не радуйтесь, все равно придет! Узнаете, как государство обманывать! — Он окинул бригадира презрительным взглядом. — Старик, а бороду свою позоришь. Может, это потому, что у тебя ее, почитай что и нет? — Уполномоченный коротко хохотнул.
Словно для того, чтоб убедиться, что борода у него действительно не растет, старик тронул рукой голый морщинистый подбородок и, как пойманный с поличным воришка, виновато опустил голову.
— Гектаром больше, гектаром меньше, — не поднимая головы, пробормотал он. — Из-за такой малости…
— Прекратить болтовню!
Бригадир замолк.
— Орден нацепить захотелось! — громко кричал человек в шляпе. — Советскую власть обмануть решил? Мы тебе прицепим орден! Такое тебе прицепим!.. А ты чего стоишь, пасть распахнул?! — напустился он на Назара. — Убирай культиватор! Ну!
Волоча большой тяжелый плуг, от села шел гусеничный трактор, тракторист был нездешний.
Назар стоял на берегу арыка и смотрел на свое поле. После недавнего полива кустики хлопка прямились, широко раскинув листву, темно-зеленые листочки чуть трепетали под горячим ветром. Месяц назад из земли показались ростки с двумя крошечными листочками. Потом появился третий листок, потом четвертый… Потом начал ветвиться стебель. А когда появится первый бутон, увидевший его человек сразу же побежит в правление — приятно принести людям радостную весть. Хлопчатник зацвел! Об этом будут писать в газетах, передавать по радио, снимать кинохронику… А этот длинный, в шляпе прикажет сейчас трактористу давить и кромсать хлопчатник! Живой, сильный сочный!.. Назар в отчаянии бросил взгляд на бригадира, но старик только ежился, сникал, словно усыхал на глазах. И, как назло, председателя нет! А хоть бы и был. Разве он посмеет такому слово сказать поперек! Сбить бы с этого длинного шляпу!..
Уполномоченный обернулся к трактористу.
— Начинай!
Бригадир заметался, подбежал к нему.
— Не надо, сынок! Не губи хлопок!
— Молчи, отец!
— План увеличь! Сколько хочешь добавь! Не губи урожай!
— Сказано, молчи!
— Уж если для примера, в наказание, пойдем, я другую карту покажу, похуже!..
— Никуда я отсюда не пойду, ясно? Нам эта карта нужна, у дороги! Чтоб знали! Чтоб каждый видел, как государство обманывать!..
— Сынок! Так ведь…
Человек в шляпе сердито глянул на тракториста.
— Чего ждешь? Сказано, начинай!
Рев трактора заглушил все звуки. Могучие гусеницы крошили и мяли сочный молодой хлопчатник, а вывернутые плугом влажные пласты земли намертво придавливали его. Лишь кое-где из-под темной земли, словно рука утопающего, тянулся листок или сломанная ветка…
Закусив губу, Назар швырком скинул с ног башмаки и рванул наперерез трактору.
— Стой! Стой! — кричал он, размахивая руками.
Тракторист растерялся, нажал на тормоз. Все четверо бросились к Назару. Первым вцепился в него человек в шляпе. Ухватил за руку, поволок.
— Прочь отсюда, щенок! Прочь, поганец!
Назар не сдавался, он не хотел, не мог уступить. Он извивался у них в руках, взмахивая кулаками, кусался… Сбил с длинного шляпу, тот кинулся ее поднимать, поспешно натянул на блестящую багрово-красную лысину. Губы уполномоченного дергались, руки тряслись. Перепуганные помощники, побросав свои папки, намертво вцепились в Назара.
— Уберите его! Вышвырните к чертовой матери!
Когда они отпустили Назара, трактор перепахал уже полкарты. Назар лежал на земле прямо на хлопчатнике, широко распластав руки, и рыдал, жадно хватая ртом воздух, пропитанный ароматом земли. Трактор прошел совсем близко, Назар не поднял головы. Трактор дотарахтел до конца карты, развернулся, обошел Назара с другой стороны, он даже не пошевельнулся.
— Вставай, сынок… — услышал Назар хриплый старческий голос. — Вставай, милый… Что уж теперь…
Старик не договорил, ему перехватило горло, он отвернулся и всхлипнул. Сухое маленькое тело затряслось от сдерживаемых рыданий.
Утром Назара вызвали к директору школы. В присутствии представителя районо, специально прибывшего по такому случаю, Назару было сообщено, что он исключается из школы. Представитель районо подробно объяснил, в чем его вина. Нападением на представителя райисполкома он опозорил не только себя, но и весь район, опозорил звание ученика советской школы. Человек, способный на столь недостойные поступки, не заслуживает аттестата, свидетельствующего о гражданской зрелости выпускника и дающего право на поступление в высшее учебное заведение. Он выговорил все эти слова, хотя и по голосу и по глазам его видно было, что так же, как и директор школы, понимает, что Назар невиновен. Мало этого, представитель районо добавил, что, если Назар осмелится протестовать, дело будет передано в суд, за нападение на уполномоченного можно получить два года.
Работник районо перевел дух и умолк. Директор школы молча глядел на. лежавшие на столе бумаги.
Назар ушел, не сказав ни слова. Умные люди советовали ему, даже директор через людей передавал: поезжай в Ашхабад к брату, пусть правды добивается, иначе год пропадет. Назар в Ашхабад не поехал. И письмо Байраму не написал. Два последних экзамена остались несданными, но каждое утро он выходил в поле.
Назар не хуже других понимал, что, появись здесь брат, все еще можно было бы уладить. Но для этого Байраму пришлось бы говорить с тем, в шляпе, просить у него прощения за брата. Да чтобы Байрам перед этим подлюгой шапку ломал! Чтоб просил за него перед негодяем, надругавшимся над землей, пропитанной крестьянским потом!.. Лучше в тюрьму! Лучше сдохнуть!
В конце концов Назар все-таки написал брату. Описал ему все как было и просил ни в коем случае не приезжать, он сам будет отвечать за свои поступки. Рано или поздно они поймут, что совершили несправедливость. Назара позовут и попросят у него прощения, а пока этого не произойдет, ни он, ни бригадир, ни земля, обездоленная лиходеями, не простят им такого бесчинства.