Но тут такое дело: папа, мама, Ребенок 1 младшего школьного и Ребенок 2 промежуточного школьного – это полный и симметричный вариант нуклеарной семьи; потеря любого из кормильцев может оказаться невыгодной и разрушительной, потеря ребенка же может оказаться невыносимой. Поэтому семья в лице двоих кормильцев, посовещавшись, подает на благотворительный грант, попутно вложив в это дело все свои сбережения. В итоге они почти даром выигрывают резервную нуклеарную копию в качестве потери.
Нуклеарные копии выдаются далеко не всем – это экспериментальная версия балансировки между черновым и налоговым годом. Создание нуклеарной копии – длительный и трудоемкий процесс, но некоторые семьи с высоким налоговым и кредитным индексом имеют право попробовать.
Копия обычно приходит за месяц до Рождества, не позже, чтобы успеть за это время стать членом семьи. Но и не раньше, потому что предел чернового времени для человечества только год – возможно, через пару десятилетий этот предел расширится, но сейчас никак. Семья должна постараться, семья должна очень постараться, чтобы все получилось, напоминает Мама остальным за ужином, потому что иначе все разрушится, и мы больше не будем вместе, вы же помните, близость и эмпатия, и понимание, и любовь. (Ребенок 1 обычно приносит из школы низкие баллы за близость и эмпатию, и понимание, и любовь, но что поделать).
Сходили всей семьей сдали кровь, буквально через неделю все было готово.
Когда приходит Копия, Ребенок 1, заваливавший в школе близость и эмпатию, и понимание, и любовь, выбежав в коридор, выдыхает и спрашивает у Мамы и Папы будто бы через нос, сжав сведенные судорогой восторга челюсти: это ангел, да, правда, это нам, это мне? Копия приходит бледный и красивый, у него будто бы крылья, но на самом деле не крылья, а некое защитное облако чистоты, новизны и прозрачности словно следует за ним; может быть, это и есть крылья на самом деле, возможно, крылья сейчас такие, или эту вещь раньше изображали как крылья, чтобы мозгу было проще обрабатывать информацию через знакомые образы.
Копия совсем белый-белый, как бумага, потому что на него все будет записываться. Он стоит в коридоре с дымящей чем-то осенним и прозрачным спортивной сумкой в руках, и коридор как будто наполняется дождевой водой и луговым, сенным запахом случайного догорающего костра за поворотом на черный влажный лес.
– Как вас правильно называть? – смущенно спрашивает Папа.
– Ну дайте имя какое-нибудь, – говорит Копия, – Михаил, Рафаил, Варахиил, что-нибудь бытовое такое. Иофиил. Как у вас в семье обычно называют.
– Дай сюда паспорт свой, – говорит Папа. – Все равно документы у нас должны храниться.
Копия протягивает техпаспорт, хотя не очень понятно, как он может держать его крыльями или что там у него.
По паспорту Копия называется сложной комбинацией из цифр и букв, Папа звонит в налоговую, ему объясняют, что Копии лучше дать имя кого-нибудь из прадедушек, бабушек каких-то любимых, обычно все так и поступают, так проще сблизиться. Копию решают назвать Снежком в честь кота Снежка, который был у Папы в детстве. Это Папа не сориентировался, а потом было уже поздно, Снежок и Снежок, дети его так и называли.
Копия вроде как изначально понимает, в чем дело, но с ним не говорят ни о чем прямо; поначалу между всеми участниками проекта возникает некоторая неловкость. Копии выделяют комнату, одну из детских спален, хотя не очень понятно, ребенок он или взрослый: по виду взрослый, по поведению, скорей, ребенок, не разобрать. В документации и паспорте Копии написано, что Копии проходят что-то вроде обучения на протяжении чернового налогового года, а потом их отправляют во времени назад в приблизительно за месяц до Рождества (резервный, черновой год используется для моделирования и планирования года актуального), и вроде они должны что-то понимать, но прямо спрашивать, что они там понимают, страшно.
Копия улыбается и послушно, как на казнь, идет в ванную со стопками выданных паровых розовых полотенец. Утром является к завтраку – свежий, смущенный, улыбчивый, похожий на них всех, но такой новый, новее не бывает. Мама вспоминает, что даже Ребенок 2 женского пола не был таким новым, когда родился (Ребенок 1 мужского пола почему-то с самого начала был какой-то поживший, видавший виды, будто немного потасканный, Мама тогда решила, что все мальчики, видимо, изначально такие).
– Мы хотим, чтобы ты чувствовал себя как один из нас, – говорит Мама, скривившись и накладывая Копии побольше омлета.
– Я один, – говорит Копия. (Это, видимо, просто сокращенный ответ.)
Не очень ясно, насколько Копия заинтересован в том, чтобы стать одним из них, но он в каком-то смысле действительно совсем один. Выяснить, как себя вести с Копией, фактически негде, не у каждой семьи такое было, потери происходят у всех время от времени, но получить копию удавалось единицам, это большая удача. В Сети о правилах поведения с Копиями ничего толкового не написано, только слухи. Все обычно подписывают молчание, поэтому если где-то и есть тексты про жизнь с Копией, там явная ложь: подписание молчания делает любое обнародование информации структурно невозможным. По идее, думает Папа за завтраком, с тех пор, как потери стали предварительно индексировать так же, как прочие расходы, прикрепив их для удобства к налоговому году, у некоторых его знакомых явно что-то такое случалось – но как узнать, как посоветоваться, как вести себя с этим белым, странным, неясным, чужим?
– Снежок, – говорит Ребенок 2, – ты будешь мне помогать уроки делать, да?
Снежок послушно бредет в комнату Ребенка 2: длинные, тонкие цапельные ноги, низкая жужжащая облачность журавлиных плеч, идеальная жертва, думает Папа, даже бесит. Копия их семьи должна была выглядеть более витально, бойко, задиристо, не настолько нескладно.
«Щавлик какой-то», – брезгливо думает Папа. Как-то странно сыграл кровяной коктейль.
Тем не менее, кровь работает кровью. Ребенок 2 играет с Копией в какие-то развивающие интеллектуальные игры. Маленький Ребенок 1 тоже что-то такое с ним делает: разучивают стихи, что ли. Детям как-то проще сближаться с кровными незнакомцами. В какой-то момент оказывается, что Копия может восстанавливать мелких живых существ по сохранившемуся биоматериалу, поэтому Ребенок 2 с восторгом воссоединяется с черепахой Маркизой (сохранился панцирь; Маркиза ушла на чердак умирать и высохла там, фактически один лишь панцирь и нашли) и ахатиной Винни (понятно, чтó сохранилось) и проделывает с ними какие-то гуманные скоростные эксперименты для школьных проектов. Копия великолепно справляется с услугами няни: подай-принеси, со школы забери, на балет и на баян отведи. Его лучезарная услужливость слегка бесит Маму и Папу, но им неловко друг другу в этом признаваться.
Иногда по вечерам Мама и Папа предлагают Копии выпить, чтобы сблизиться с ним. Копия пьет немного («Ну какая же это наша кровь», – думает Мама), все время за это извиняется, отодвигая стакан белой дождевой ладонью. Мама и Папа рассказывают Копии свою молодость, как познакомились в студенчестве, как Папа ради Мамы вышел на карниз восьмого этажа и прошел все общежитие снаружи вдоль целиком справа налево, и как Мама после этого считала его полным отморозком и даже целоваться с ним не хотела, встречалась с кем попало, и только через десять лет, где-то встретив на конференции, вспомнила ту историю и вдруг подумала: рисковый какой был! любил, видимо! надо на кофе позвать! Копии не очень интересно (что удивляет Маму и Папу), но он вежливо улыбается мелкими жемчужными зубами, будто молочными, и Маму неприятно передергивает, почему, думает она, зачем заданы эти молочные зубы из той детской книги, они мне заданы будто нарочно, как условие, как домашнее задание, неужели они всегда вырастают с молочными, которые никогда не сменятся, сколько там у них времени. Мама вдруг с болью и отчаянием чувствует, что у нее полон рот каменных постоянных зубов, которые тихо искрят и потрескивают в ее челюсти, как электрические столбы ночью в черном мартовском поле.
Копии любые биографические нюансы не очень интересны, скорей, его интересуют совместные активности: он рвется помогать Маме пересаживать авокадовые деревья в оранжерее, помогает ей с мытьем посуды, и Маму это тоже бесит. Папа просит ее отстать от Копии, хотя бы не выговаривать ему, ведь Копия просто хочет им понравиться, хочет любви, их так учат – чтобы получить любовь, нужно стать незаменимыми, вот они и помогают.
Мама выпивает вечером коктейль с виски, предлагает Копии потанцевать, они танцуют под какой-то старый нелепый джаз, лицо у Копии безучастное, но вежливое и неизменно нежное, полное внимания, любви и абсолютной незаинтересованности в происходящем. Как любовь может сочетаться со вниманием и отсутствием интереса, думает Папа, пусть они хоть поцелуются сейчас, ну. Внезапно он начинает чувствовать что-то лихое, гарцующее, молодцеватое, что-то вроде ревности и возмущения, и от удивления и восторга чуть-чуть даже приподнимется всем телом над поверхностью кресла, но потом вспоминает, что Копия им верна генетически практически целиком, и списывает эту маленькую победу над гравитацией на всеобщее ощущение глобальной эйфории и победы над смертью, все-таки именно для этого нам Копия дана (и будет век нам всем генетически верна, повторяет мысленно Папа, доливая себе виски, чтобы больше не думать про инцест).
– Прекрати на него раздражаться. Если он не станет одним из нас, кто-то из нас умрет, – говорит Папа Маме перед сном, обнимая ее. При этом Папа вдруг чувствует страсть, потому что неожиданно понимает, что во всем их нынешнем варианте нуклеарной семьи только два человека имеют целиком и полностью различную комплектацию ДНК – это он и Мама. Все остальное это инцест. И только он с Мамой не инцест. Папу это захватывает всего целиком, как волной.
– Чего это ты, эй! – удивляется Мама. Не очень понятно, рада она или возмущена.