Земля Забытых Имен — страница 26 из 74

Возмещение — у князя?!

— Я прощаю и не держу зла и обиды, ибо ведаю, что не черный умысел, а недоразумение легло между нами. Пусть же оно будет забыто, — сказал Нехлад.

Только сейчас он по-настоящему понял, в какую жестокую западню угодил. Если бы кто-то из ближников князя, вернее всего Велимир, не уговорил его рассмотреть дело тайно, если бы шутовское судилище происходило на боярском совете, выхода бы не осталось. И сам Нехлад не смог бы отказаться от возмещения, а Брячислав — тем более. Причем при любом исходе князь остался бы в глазах боярства лжецом и глупцом — как править после этого?

И ведь Нехлад мог потребовать что угодно! У славиров принято сурово обходиться с лжесвидетелями, а уж такой чудовищный навет, с предположением, что сын убил родного отца… Если бы гнев ослепил Яромира, что перед лицом собрания было отнюдь не исключено, он мог потребовать и суда богов.

Даже испытание, не подразумевающее смерти состязающихся, могло убить князя. Скажем, несли бы они «свадебный дар»[31]… Весна милосердна, но не к лжецам! И до разрыва сердца может довести — бывали случаи…

О поединке и говорить нечего. Громовник — правдолюб не меньше своей предвечной невесты, благословленный им меч всегда выдает обманщика.

Так только ли против Нехлада был направлен весь замысел?

Князь помедлил, словно ожидал, что Яромир сейчас спохватится, потом торжественно объявил:

— Да будет так! И на этом покончим. Велимир, отведи Нехлада в гостевые покои, устрой. Позаботься и о ближниках его. Жду тебя завтра на совете, Яромир, владетель Сурочи. Отныне ты принимаешь все обязательства своего отца — и должен присутствовать. Боги да благословят тебя, иди… Ах да, вот еще что. Сохирь, я недоволен твоей работой. Ты больше не служишь у меня. И если хочешь жить беспечально — постарайся больше не попадаться мне на глаза.

Сохирь молча поклонился и тотчас направился к выходу. Нехлад проводил его тяжелым взглядом. Выждал несколько ударов сердца, низко — до земли, заметно ниже необходимого при его положении — поклонился князю и последовал за Велимиром. Сохиря в переходах кремля уже не было видно.

— Велимир, прости и ты меня, если в сердцах сказал что лишнее, — обратился Нехлад к княжескому ближнику.

— Пустое, сердца не держу, — ответил тот. — Но ты как будто не слышал княжеской воли, молодой боярин! Сказано: предать забвению. Так предадим же.

— Обещаю. Однако постой, Велимир, гостевой покой подождет. Отведи меня к друзьям…

— Не тревожься, я прямо сейчас их к тебе приведу. Только вот еще что. Молодые люди от зрелых отличаются не гладкостью лица, а открытостью: все у них на лбу написано. Я, может, не ахти какой чтец, только думаю, что угадал. Ты ведь, наверное, про Сохиря сейчас думаешь? Так вот, запомни хорошенько: между вами ничего нет. И быть не может. Не только по воле Могуты с самого начала, по закону. Сохирь всего лишь выполнял свою работу. Плохо ли, хорошо, но не более того. Понимаешь меня, боярин?

— Понимаю, — отводя глаза, сказал Нехлад.

— Нет, уж ты на меня посмотри… вот, а я о чем говорю?

Читается, будто аршинными буквами написано. Забудь! Не по закону месть будет.

Яромир подавил глубокий вздох и произнес:

— О какой мести ты говоришь, почтенный Велимир? Может быть, я что-то запамятовал?

— Наверное, — кивнул боярин с тенью улыбки. — У меня, признаться, уже выскочило из головы, что сказать-то собирался.

* * *

На совете Нехлад коротко рассказал, что в Безымянных Землях сурочцы подверглись нападению неведомых врагов, владеющих черным колдовством. Отдельно сказал, что, поскольку характера опасности никто не знал, он не видит смысла препятствовать людям, которые предпочтут вернуться в Нарог. Подробности не потребовались. Разумеется, все бояре уже что-то слышали и теперь без долгих споров постановили усилить посты на западных границах да начать строительство застав в Согре.

Вообще же все новости их сейчас волновали только в применении к ливейским неурядицам. Оно и немудрено, казна на треть наполнялась через торговлю с Ливеей, и не было боярина, с чьей земли товары не возились бы в страну даори. Говорили о том, что Белгаст ударил по Мадуфу, и теперь все ливейские князья готовы обрушиться на него.

Вообще же в продолжение совета Нехлад только сидел да слушал — и то не все понял. Была у него возможность разузнать об этой южной смуте поподробнее, но наутро навестил его брат Ярослав, тоже прибывший в столицу и понятия не имевший, что Яромир уже здесь, а не в Затворье. Им нашлось о чем поговорить.

Братья-стабучане на совете сидели с каменными лицами, на Нехлада не смотрели. Так и не разгадал он, как ни старался, их мыслей. Хотя вроде бы все ясно: сколь ни хитер Сохирь, такой замысел далеко превосходит его воображение. Вот они, заговорщики!

При воспоминании о Незабудке на сердце стало тепло и сладко. Ярослав легонько толкнул брата в бок: ты что, мол?

Слушай давай — вот о выделанной коже речь пошла, а у нас как-никак пять дубилен, нам тоже надо думать, чем купцов подмасливать, если придется им ходить через страну, охваченную войной! Да как с купеческой гильдией договариваться, чтобы и сами торгаши помогали войну предотвратить, да не нужно ли…

Тяжким грузом лежала у него на сердце гибель отца, однако молодой боярин умел держать себя в руках. Нехлад с гораздо большим трудом поспевал за ходом споров и рассуждений. А думалось-то все о Незабудке…

«Думай о насущном! — одернул он себя. — Теперь и в поместье дел выше крыши, и Крепь, считай, упущена, утекла между пальцев, и все же надо попробовать что-то спасти… А о ней — забудь! Нет, ведь она — Незабудка… но смирись, смирись!..»

Так, в хаосе быстро теряющих связность мыслей, и просидел Яромир на совете.

* * *

Вечером был пир. Не слишком веселый, ибо отнюдь не обо всем бояре договорились окончательно, однако не закончить дела пиром — значит вовсе не закончить его. С главным-то определились: Белгаст был выгоден Нарогу куда как больше, чем прочие кичливые князья даори.

За следующие дни совета наметили основные шаги, уговорились временно снизить налоги, чтобы привлечь купцов, составили общее письмо в гильдию — и за вразумление воздали должное богам на новом пиру.

В Сурочь братья Булатовичи отправились утром. Ярослава сопровождали трое старых отцовых дружинников, Нехлада — Тинар да Торопча.

Молодой лих выглядел слегка осоловевшим. У себя на родине он считал, что ведет очень беспокойную жизнь, но теперь, поглазев на два города (особой разницы между которыми не заметил, только про столицу сказал: «Пестряди больше»), на неисчислимые толпы разного люда, на бояр и — мельком — на князя нарожского, посидев в заточении и счастливо от него освободившись, а главное — повидав и послушав Милораду Навку, он решил, что пережил по меньшей мере три века.

Зовиша — таково было прозвище Ярослава — без устали рассказывал о том, что делалось в Сурочи.

— Спасибо Вепрю, сильно помог он мне, особенно в первые дни, как поселенцы возвращаться стали. Мы с ним ополченцев не сразу распустили, подержали лишнюю седмицу, повелели им вместе с дружиной избы рубить в посаде. Люд-то из Крепи — на две трети ненашенский, со всего Нарога сманивали. Кто год, кто два года назад ушел — куда им теперь? Посад, конечно, стал не понять на что похож, зато у всех крыша над головой, и мастера согласны жить у нас. Потом и еще заботы были… Ты не держи на меня обиды, брат, что не навестил тебя в Затворье, но ведь столько дел!

— Зовиша, ведь говорено уже, — отвечал Нехлад. — Все ты правильно сделал. Ну приехал бы — что с того? Я в беспамятстве лежал, не узнавал никого. А людей нам упускать никак нельзя.

— Ради того я и зерном помог новопоселенцам.

— Меня, Зовиша, другое больше беспокоит. Что люди говорят? Не шепчутся ли, что, мол, за боярами и сила черная вслед прийти может, мол, проклятие они с собой на плечах принесли…

— Нет, что ты! — воскликнул Зовиша. — Боги упаси, такого и в помине нет. Напротив, иные подумывают, что зря с места сорвались, про вас с отцом говорят: сами претерпели, но людей уберегли. Ведь после пожара в Перекрестье ничего такого больше в Крепи не было.

Глава 3

Мать свою он почти не помнил, она умерла, давая жизнь Ярославу, когда самому Нехладу еще двух лет не сровнялось. Однако Владимир Булат, никогда больше ни на одну женщину не посмотревший, сумел сделать так, что дух ее постоянно ощущался в тереме, оживая в рассказах, в незначительных для стороннего глаза бытовых мелочах и обычаях, заведенных ею и бережно сохраняемых вдовцом.

Теперь о матери могли рассказать только старые слуги, но они не умели этого делать так хорошо, как отец, и, обнаружив это, Нехлад с грустью понял, что эпоха их с Зовишей родителей безвозвратно ушла в прошлое.

Чаша памяти — в ней горечь полынная…

Славиры и в Деревле, и в Нароге хоронят усопших в заповедных рощах, сажая над могилой дерево. Древний обычай требовал укладывать тела лицом на восток и непременно в позе младенца в материнской утробе, чтобы ушедшему проще было возродиться.

Однако теперь уже мало кто, кроме волхвов, помнит о заблуждениях предков. Каждый славир знает, что душу ждет после смерти великий суд и служение богам либо рабство у демонов. Уже много поколений славиров кладут покойников в могилы распрямленными — в знак того, что они открыто встречают посмертную судьбу. А деревья — покровители рода теперь лишь указывают, что человек прожил честную жизнь и оставил по себе добрую память.

Когда-то славиры хоронили вместе с покойными вещи, которые могли понадобиться им в загробном мире. Нужно же человеку охотиться в райских кущах, пока он ждет перерождения!

Однако сегодня все, даже переселенцы из Деревли, понимают, что предки ошибались.

Предки ошибались… страшноватые слова, леденящие кровь! Однако же нельзя не признать правоту волхвов, которые говорят, что перерождения душ больше не существует. Племя славиров растет, и откуда бы взялись тогда новые люди, если одни и те же души в каждом поколении возрождаются? И как бы могли старые души творить новые дела?