Тот ответил не сразу, сомневаясь, нужно ли вообще отвечать. Но все же произнес:
— Здесь удобнее.
— Древлевед настаивает, чтобы белгастиды остались за стенами города, в полевом стане. Мол, они если и потребуются, то лишь для того, чтобы боковым ударом довершить разгром войска Тьмы.
Это не звучало как вопрос, но Яромир понял: совет мага поколебал уверенность боярина в его благорасположении. И сильно поколебал, если уж Ярополк готов прислушаться к мнению сурочца!
— Все правильно, — сказал Нехлад. — Я бы даже посоветовал им отойти еще дальше, чтобы даже случайно не привлекли внимание демоницы.
Ярополк ничего не сказал, но сомнения ясно читались на его лице: что, если эти двое сами призвали темные силы, чтобы перебить стабучан, низвергнуть его, Ярополка, и вернуть Крепь молодому сурочцу… который, пожалуй, и правда сам навлек погибель на отца ради власти?
Что ж, пускай думает, как ему нравится. Теперь по-настоящему можно оценить мудрость Древлеведа, который позаботился о том, чтобы завоевать доверие Ярополка! Остатки его пока удерживают правителя Стабучи от необдуманного вмешательства, а после боя нелепость подозрений станет очевидна.
Широко шагая, Ярополк направился вниз. Нехлад посмотрел ему вслед, потом поднял глаза на город.
Мрачные слухи ползли по Новосельцу, один страшнее другого. Невесть откуда взявшиеся тучи наплывали на город, двигаясь поперек дуновения ветра. Сразу припомнилось людям, что рассказывали о беде, постигшей сурочцев, и домыслы всплыли, и новые добавились. Сегодня Нехлад, поднимаясь на крепостную стену, ловил на себе откровенно неприязненные взгляды.
Но Ярополк не растерялся. Волхвы с утра созывали народ и объясняли, что великий маг, с благословения светлых богов обладающий немалой силой, и молодой сурочец, который — уж это всякому известно! — отлично знает повадки нечисти, несомненно, смогут победить злых духов. Особенно если горожане, чем галдеть без проку и ладу, поторопятся вознести молитвы под сенью капищ.
Стабучские дружинники готовились к осаде, воины Белгаста уже к обеду оставили лагерь под стенами и отошли на холмы, чтобы, как передал гонец Ярополка, остановить навайев, если они решат обойти город и обрушиться на селения.
Нехлад перевел взгляд на тучи, призывая в душу пустоту, которой так старательно учился в последнее время. Тьма подбиралась все ближе…
Как повторение кошмара, сверкнул в расщелине меж небом и землей багровый пламень заката, но теперь еще высветил копошение серой орды на западном берегу Житы. Навайи! Сердце сжалось, а руки невольно потянулись к мечу.
Потом хлынул проливной дождь, скрывая врага. Древлевед поднялся на стену и увлек Нехлада в караулку над воротами, затворил за собой дверь и плотно закрыл окна ставнями.
— Зорче смотреть надобно, — пробормотал он. Яромир выставил на грубо сбитый стол бронзового сокола.
В навь скользнул, как по льду на коньках.
Маг уже ждал его там. На сей раз облик его изменился: вместо крепкого, но древнего старика Нехлад увидел человека пожилого, облаченного в доспехи, а вместо посоха в руках его было копье, от которого исходило слабое голубоватое сияние.
— Что это? — спросил Яромир, указывая на оружие. — Еще чья-то мечта?
— Да. Но добытая очень-очень давно. Нынче так мечтать не умеют.
Ночная равнина отсюда выглядела серенько, словно в пасмурный день, но отчетливо. Колыхались бессмысленные сгустки теней, серебрилась Жита, непривычно запятнанная клочьями мрака. Навайи же смотрелись какими-то тусклыми пузырями, в которых светилась крошечная искорка — разглядеть ее можно было, только приложив усилия, — их духовная сущность.
За навайями надвигалась непроглядная Тьма. И чем ближе подходила она, тем смелее вела себя бледная нежить. Вот настал миг — и полчища двинулись вперед, подгоняемые и опекаемые Тьмой. Они ряд за рядом спускались в реку и шествовали по ее дну. Нехлад прекрасно видел их сквозь воду. Искры навайев разгорались все ярче.
Засветились бледно-зеленым страхом души людей на крепостной стене. Первые навайи шагнули на восточный берег.
— Лишь бы сразу не накинулись, лишь бы побольше их скопилось, — донеслась до него мысль Древлеведа.
Незримая серая стена вокруг города наливалась силой и билась в такт биению сердца мага. Молодой боярин догадался, что усилием воли Древлевед сжимает ее, втискивает внутрь зримой стены, чтобы потом дать расправиться и выплеснуть преображенный магической силой страх людской, обратив его в грозное оружие… Стоило подумать об оружии, как пальцы ощутили прикосновение рукояти. Меч действительно ждал Нехлада и возник в руке по первому зову. Но пока в нем не было потребности: кроме навайев и плотного облака Тьмы, ничего не было видно.
Красная горенка казалась Милораде серой. На всем чудилась печать обреченности: и на узорной резьбе наличников, и на шитых полотнищах, что ждали своего часа, чтобы рассыпаться трухой, и в огоньке светильника, что ждал своего порыва ветра. И дождь оплакивал тщету людских усилий, и гусли, к которым она ненароком прикоснулась, очнувшись, исторгли непривычно затхлый звук.
Как тихо и пусто в кремле… Стража, понятно, вся у дверей, а слуги где? Попрятались, что ли? Навка спустилась на нижнее жилье. Невмоготу ей было сейчас одной. Подружки вспоминались, но нет, прав был отец, когда не велел ей брать в спутницы подружек. И в дороге мало ли что могло приключиться, а уж сейчас — их самих утешать бы пришлось…
В пиршественном чертоге, гулком и темном, она вдруг увидела отца. Грозный Ярополк сидел, по-стариковски сгорбившись, подле едва тлеющего очага. Лицо его, видимое вполоборота, было пустым. Почему он здесь, а не с людьми? Болен?
Навка подбежала к боярину, схватила холодную руку:
— Отец, что с тобой?
Он смерил ее безразличным взглядом и незнакомым скрипучим голосом произнес:
— До чего ж дрянная штука это — власть. Ради чего?
— Отец, тебе плохо?
Он дернулся, как от пощечины.
— Да! Радуешься? Знаю, знаю, вечно рада была уязвить меня силой своей. Вся Стабучь — не земля во владении боярина, а все равно что твой наряд.
— Что ты говоришь… — отстранилась Навка. Однако Ярополк уже будто и не замечал ее.
— А все равно глупо, — глядя мимо дочери, с кривой улыбкой укорил он. — Чем ни правь: любовью, страхом, волшбой, секирой… все не то. От всего эти люди устают. Все им не впрок. Как глупо было мечтать… Да, мне плохо, доченька, плохо, родименькая! У меня на сердце холодно. А в голове пусто-пусто…
Непонятная злоба на его лице сменилась отчаянием, и Навка, перебарывая страх, опять приблизилась к нему. Боги, за что вы так караете его?
— Отец, — тихо сказала девушка, — я тебе помогу. Все хорошо. Только тебе отдохнуть надо, а я тебе помогу… Хочешь, я спою тебе?
Душевная песня — испытанное средство. Бывало и раньше, Ярополк, правда без единого слова жалобы на что-то, звал к себе дочь и просил потешить душу. А сейчас вскочил с горящими глазами и заорал:
— Да пропади ты пропадом со своими песнями! Только сердце распаляешь… Уйди!
Непонятно это было, неправильно и жутко, но хотя бы властность былая проснулась в боярине. И Mилорада, чувствуя, что сделать больше ничего не может, безмолвно пошла прочь.
Дождь стихал. От стены неслись крики, но ожидаемого звона стали не было. Один из стражников на крыльце мягко, на настойчиво остановил девушку:
— Не след сейчас, боярышня, из дому уходить.
— Раненым помощь нужна, еще одни руки лишними не будут.
— Обожди, как все кончится, — посоветовал стражник. — Раненым помочь найдется кому, а за тебя мы головами отвечаем.
— Да и нет там, поди, раненых, — добавил второй. — Я ли звуков боя не знаю? Не сходились наши с врагами, а крики победные. Видать, Древлеведова магия и впрямь не шутка!
В снопах света, что падали вниз от мощных светильников с медными отражателями, было видно, как скопившиеся под самыми стенами нелюди двинулись в атаку. Неясно было, как собираются они брать стену, не имея ни лестниц, ни веревок с крючьями, но никто не сомневался: эти возьмут. Хоть ползком.
Камнеметы молчали: их зарядили в расчете, что навайи возьмутся ладить переправу. Разнеслись приказы:
— Стрелки! Га-атовсь!
Напряглись луки. Вот первые навайи в неестественной, давящей тишине достигли стены — и прямо по ней наверх подались, прилипая, ровно пауки! Ну еще чуть-чуть, чтобы, падая, своих же сметали… хотя что нежити падение? Однако привычка брала свое, и лучники норовили высмотреть у врага ряды таких же, как они, стрелков, а прочие защитники выжидали — еще чуть-чуть…
И вдруг, словно волнистый ковыль под напором ветра, качнулись навайи прочь!
— А-а! — не сдержал кто-то крика, может, испуганного, но остальные подхватили с восторгом:
— Ура! Даешь, Древлевед!
Навайи падали, их тела растекались, обращаясь в зловонную жижу, которая быстро засыхала, покрывая землю сплошными буграми. Взбурлила река — видно, и тем, кто еще по дну вышагивал, досталось. По западному берегу будто частый гребень прошел.
— Наддайте-ка им! — крикнул Буевит, и во тьму полетели стрелы, громом стукнули камнеметы.
Затяжная молния огненной змеей скользнула по западному берегу, высвечивая ужасную картину мятущихся полчищ. Казалось, невидимый бич исполина хлещет по навайям, добивая остатки орды. Радостные крики на стенах не заглушил даже гром.
Ратникам было невдомек, что настоящая битва только сейчас и началась.
Непроглядный туман клубился в нави.
— Не бойся, — сказал Древлевед. — Слушай сердце — и никакой туман тебя не украдет.
— А может украсть?
— Этот туман — завеса из отдаленных граней нави, откуда Иллиат вызывала помощников… А вот и они.
Он махнул рукой, точно убирая с дороги паутину, и Нехлад, догадавшись, повторил его жест, направляя в туман свою волю и обращая белесую мглу в хлопья пепла — первое, что пришло в голову. Помогло. Серый снегопад быстро редел, открывая взору жуткие фигуры, сутулые, с длинными лапами и горящими глазами.