— Только не в трудностях причина. Я, например, если честно, их не боюсь. Можете верить или нет.
Он хотел сказать, что, может быть, поедет на восток или еще куда-нибудь. Но не сейчас. Сейчас он никак не может уехать.
Чисто личные обстоятельства. Сейчас ему совершенно необходимо устроиться на шаланду.
Кадровичка читала его анкету, и он замер, выжидая.
— Так где же трудовая книжка?
— Нету.
— Не понимаю. У тебя ее что, совсем нет? Как это может быть? Так ты работал на кроватной фабрике или нет?
— Работал, но мало совсем. Я ж вам говорил. Так что не успели выдать.
— Ах, вот что — не успели, — сказала она таким тоном, что Лешка даже взмок, поняв: она не верит ему.
— Ну да. Не успели.
— Понятно. — Она покладисто сложила руки на стекле, покрывающем письменный стол. — Не ты первый. Позволяете себе много… Что вам трудовой стаж! Запачкаете трудовую книжку, бросите ее, давай новую!
Он понял, в чем она подозревает его.
— Говорят же вам! Не оформляли. Там ведь сначала испытательный срок был. А я ушел, не стал оформляться…
— Вот-вот, — сказала она.
Он почувствовал, как кровь ударила ему в лицо. Но он молчал. Он сдерживался. Он даже сам удивлялся, как крепко держал себя в руках. Ему во что бы то ни стало необходимо было устроиться на шаланду.
— Ваше дело. А только…
Он замолчал, волнуясь. Сунул машинально руку в карман, вытянул ключ от дома. Все в его жизни сошлось сейчас на ее решении.
— А мы тебя тоже без испытательного срока не допустим.
— Это конечно. Это пожалуйста. Я не подведу, сами увидите.
— Школу бросил. Фабрику бросил. Что же получается? Вот и надо было это отразить в автобиографии. Русским языком.
И объяснить, как это: взял и ушел с фабрики.
— Понятно. Это я сейчас все допишу.
Но она и не подумала вернуть Лешке его коротенькую автобиографию.
— А почему с фабрики ушел? Не понравилось, неинтересно мне было. Вот и ушел. А почему не понравилось?
Он намотал до отказа на палец веревочку от ключа, с отчаянием чувствуя: что б он ей ни говорил, она будет верить себе, а не ему. И как только она могла показаться ему привлекательной? Это же отрава, не человек.
— Во вторник явишься за ответом, — сказала она и в последний раз взглянула на него бархатистыми карими глазами.
Он постоял, слушая, как подрагивают, дышат и скрежещут заводские корпуса. Посмотрел на строгие мартеновские трубы в полукилометре отсюда, зачем-то пересчитал их, хотя, как любой житель в городе, и так знал, сколько их.
Доменные печи, соединенные подвесными мостами, растянулись по берегу, заслонив море. Слышен ритмичный звук. Это скользит вверх груженая вагонетка. «Жжж-и-их!» — вагонетка ссыпает шихту в доменную печь.
Лешка пошел по заводской территории, спускаясь с нагорной части в низину, к заводскому порту. Его обгоняли машины. Они громыхали в облаке пыли, и пыль оседала на серые кусты, аккуратно выезженные у дорожной насыпи. А верхом, заслоняя солнце, несло сюда огромные клубы дыма, удушливо пахло гарью и драло лицо и глаза от несгоревшей угольной мелочи.
Тут надо не один год поработать, чтобы прилепиться душой.
Лешка шел мимо одноэтажного длинного дома-столовой, сквозь затянутые густыми проволочными сетками окна виднелись на столах бутылки из-под кефира. У входа был прибит комсомольский стенд. Он подошел ближе. Стенд назывался «На сатирической орбите». Какой-то мастер товарищ Берландий его хмурая сфотографированная физиономия была приклеена к нарисованному телу-грубит рабочим. «Вот так дядя-автомат — что ни слово, то и мат».
«Заснять бы кадровичку и приклеить сюда, — подумал Лешка. — Эта и без мата заплюет». Она все время старалась уличить его в чем-то, а он вертелся, как паршивый щенок, оправдывался.
Ему стало жарко от вспыхнувшей в нем злости. Он пошарил в кармане и вытащил сигарету.
Рядом под стеклом висела вчерашняя многотиражка с какими-то стихами. Заводской поэт писал:
…В этом городе в большой семье рабочих Человеком стал, как говорят.
Лешка усмехнулся и присвистнул. «Откажете» — твердо решил он. Он хотел бы знать, о чем это она говорила, на какую такую большую дорогу она вышла в своей жизни.
Бренчали стрелки, волоклись составы-по исполосованной рельсами заводской земле надо ходить умеючи.
Над стареньким туннелем виднелась полустершаяся дата:
«1933» — год пуска завода. Это одно из немногих сохранившихся за войну сооружений на заводе.
Лешка вошел в туннель. Проезжая часть его была сильно изношена, а на оттиснутой к стене узкой пешеходной дорожке то тут, то там стояли лужи воды, и через них приходилось прыгать.
— Эй, откуда ты взялся?
Перед Лешкой стоял, загородив проход, парень в темном комбинезоне, проволочная скоба прихватывала его курчавые волосы. На плече у него лежал конец трубы, которую несли вместе с ним несколько человек, вынужденные из-за него остановиться.
— Как дела?
Это был Гриша Баныкин. Лешка обрадовался ему — как-никак вместе плавали на шаланде прошлым летом.
— Дела? В большом порядке.
— На завод устраиваешься, что ли?
Лешка бросил под ноги в лужу окурок, одернул ковбойку, спросил настороженно:
— А что?
— Давно не виделись с тобой. Надо бы поговорить. Не здесь, конечно, в нормальной обстановке.
Он поправил конец трубы у себя на плече, Лешка, не зная сам, для чего он это делает, подставил плечо, и труба сразу же тяжело налегла.
Они двинулись по туннелю, неся трубу, — впереди Гриша Баныкин, за ним Лешка, а позади еще несколько человек. Мимо, обгоняя их, шли и шли торопливо люди в комбинезонах, на их спины падал свет лампочек. Лешке нравилось так шагать со всеми, таща на плече эту тяжелую трубу. Он готов был идти и идти так без конца. Они уже вышли из туннеля, кто-то сзади сунул Лешке рукавицу, и он подложил ее под трубу.
— Куда это все прут? — крикнул он в спину Баныкину.
— Привет, Маруся! Ты откуда свалился? Не знаешь ничего?
Печь номер два стала!
Ему передалась общая тревога. Аврал. Вроде как в ту штормовую ночь прошлым летом. Тогда шаланду метало в волнах, как какую-то щепку. Волны перекатывались по палубе. Кого-то смыло, и Лешка бросился в воду, ничего не разбирая. Они барахтались вместе-Лешка и свалившийся дядька, грузчик, не нюхавший моря, он совсем ошалел, захлебывался и топил Лешку.
Лешка помнит только прыгающий конец, который он старался ухватить, чтобы приладить к нему дядьку, и свое бессилие, и мгновенную леденящую жуть от сознания, что сейчас утонет.
И вынырнувший вдруг рядом Баныкин, этот самый, что шагает впереди него своей морской походочкой, слегка покачиваясь.
Баныкин остановился и стал громко командовать: «Раз-два!»
Все дружно сняли с плеча трубу и опустили ее на землю.
Лешка обернулся. Рядом был парень в тельняшке, видневшейся в распахнутом вороте комбинезона, на голове его ловко сидела шапочка, сложенная из газеты. Лешка протянул рукавицу.
— Ваша?
Тот кивнул, беря.
— Познакомились, Цыган? — спросил, подходя, Баныкин. — Это мой приятель, — сказал он, показывая на Лешку, — Мы с ним вместе в одной переделке прошлый год были.
Лешка покраснел даже-помнит все-таки. Это была не пустячная аттестация. Он понял это по тому, как зыркнул на него черными глазищами Цыган, промямлил вежливо:
— Будем знакомы.
Баныкин отвел Лешку в сторону и, переминаясь с ноги на ногу, стал вдруг выспрашивать, свободен ли он завтра.
— А то приходи в клуб моряков.
— А что там?
— Так, кое-что. Я там выступать буду. Если, конечно, здесь управимся. Пока дутье не дадим, с завода никуда. — Он сунул Лешке руку, наклонившись и ищуще заглядывая в лицо. — А то, может, придешь завтра? В семь ровно.
— Постараюсь. Если свободен буду.
Лешка поправил косынку на шее, одернул ковбойку и пошел назад к выходу с заводской территории. Издали он увидел: на солнцепеке в группе людей торчала лысина Игната Трофимовича, его соседа по дому, мастера доменного цеха. А сам Игнат Трофимович, размахивая руками, шумел:
— Здорово! Воодушевили людей! Нечего сказать!
Он заметил Лешку и не удивился, откуда тот мог взяться, не до того ему сейчас. Подозвал его пальцем.
— Леша! Слетай домой, живо! Предупреди там у меня: может, к ночи вернусь, может, нет. Как печь задуем. Пусть не тревожится.
— Схожу. Погодя немного. У меня дело тут, — сказал Лешка. Он хотел заглянуть в заводской порт.
— Ты только не забудь.
Игнат Трофимович и вообще-то не умел обижаться, зла не затаивал. А тяжелые впечатления дня и вовсе вытеснили у него из памяти недавнее столкновение с Лешкой. Он позабыл, что позавчера на «топталовке» между ними произошла перепалка. Он с доверием наклонился к Лешке, темные косоватые глаза запали на осунувшемся лице.
— Слыхал?
Лешка кивнул;
— Слыхал.
— Стала, — сокрушенно сказал Игнат Трофимович. — Режем прямо по живому месту.
Он замолчал, прислушиваясь к разговору рабочих. Один из них вызывался лезть на верхотуру, чтобы ускорить дело.
— Милый, — сказал прочувственно Игнат Трофимович, — сейчас время не военное — не допустят.
Он опять заспорил, и Лешка, удаляясь, слышал, как он ругал какого-то начальника из «Домноремонта», Лешка спустился в заводской порт незадолго до обеденного перерыва. Скоро «грязнуха» причалит сюда.
С моря дул ветер, дышалось легко. Лешка сел на лавочку у портовой конторы, в тени, отбрасываемой лихтером, пришвартовавшимся под разгрузку. Лихтер пришел, как и все остальные суда, выстроившиеся у причала, из Камыш-Буруна, доставил агломерат для доменных печей.
Камыш-Бурун. Может быть, для кого-то это название полно загадочной неизведанности, а Лешка сколько себя помнит, столько же и его. Однако, чтобы добраться туда, надо пройти двести двадцать километров. Это уже кое-что.
Он заметил вдалеке черную точку, привстал, следя за ней, — «грязнуха» ковырялась в километре отсюда. Но вскоре он потерял ее из виду. Может, «грязнуха» зашла за «Прибой», ждущий на рейде разрешения войти в порт и стать под краны.