— А, Иван Палыч! Наконец-то, повечерять пришли! А то все в трудах, в трудах…
В горнице доктора встретила женщина лет сорока, вполне себе симпатичная, но с морщинистым лицом и грубыми крестьянскими руками. Длинные юбка, кофточка из плотной серой ткани с красивыми деревянными пуговицами и кружевами. Две косы тщательно обвязаны на голове — прическа! Ну да, дома-то в платке чего ходить?
— Ну, Иван Палыч, проходите уже… Как раз только что коровушку подоила… Садитесь-ка за стол, да давайте молочка парного!
За широким столом, располагавшимся справа от входа, на лавках вдоль стен и на скамье уж сидели ребятишки — две смешливые девочки лет по двенадцать и мальчик возрастом чуть помладше. Все босые — в избе же — девочки в длинных цветастых платьях, с косами, мальчик же — в серо-зеленой косоворотке, подпоясанной узеньким наборным поясом, и такого же цвета штанах. Серые глаза, темные, как у Аглаи, волосы стрижены «в скобку».
— Здрасьте, Иван Палыч! — искренне обрадовались дети. — Это что же, Аглашка-то наша… скоро настоящая врачиха будет?
— Не врачиха, а докторша! — вымыв по рукомойником руки, молодой человек подмигнул ребятишкам. — Аглая ваша — молодец! Не знаю, чтоб без нее и делал.
Возившаяся у печки хозяйка при этих словах зарделась и украдкой смахнула слезу; видно было — гордилась.
— Ну, давайте кашу… Да вот, молочко, яйца… А хлеб уж какой есть.
Хлеб — каравай — и впрямь был какой-то странный, ноздреватый, серый, с горьковатой отдушкой.
— Лебеды пришлось добавить… Мука-то у Субботина в лабазе — гривенник за фунт! А до войн-то по две копейки была! Как так-то?
Еще похлебали какого-то варева — по вкусу, крапивный суп с овощами… За столом много не болтали — кушали степенно, перекрестясь на божницу в красном углу.
— Поели? — наконец, осведомилась хозяйка.
«Как же ее зовут-то? — запоздало подумал Артем. — Ах, не спросил у Аглаи… совсем забыл. Неудобно».
— Мам мы на улицу!
— Козу отвяжите — да в хлев. Да полить не забудьте.
— Подоим, матушка, ништо! А потом можно побегать?
— Набегаетесь ишо… Ох, Иван Палыч… Как муж на войну ушел — так никого сладу. С полгода назад забрали. Письмецо недавно прислал! Где-то он в Перемышле, что ли… Повезло — в обозных. Ну, так он всю жисть с лошадьми…
Убираясь на столе, женщина вдруг искоса глянула на постояльца:
— Иван Палыч… А вправду вы Аглаю хвалите?
— Да уж конечно!
— Да-а… Вы не смотрите, она хоть и не грамотная, да девка умная, шустрая…
— Грамоте бы её не худо б…
— Да хотела в школу отдать… Так тятенька все — зачем девкам грамота, да замуж никто не возьмет! Так и не отдали… Ой! Иван Палыч! Вы ведь завтра в управу? За жалованьем?
«Вот! Все уже знают, что завтра в город за зарплатой надо. Один я особо не в курсе! Был…»
Артем усмехнулся:
— Ну да!
— Так вы, Иван Палыч, не забудьте, напомните там про дрова! Вам пять возов забесплатно положено. Как раз на зиму и хватит. Если шибко-то не топить. В горле-то дрова по восемьдесят пять копеек воз… А у нас Суботин, черт, по целковому продает! Одно слов — ирод. Ой… совсем забыла сказать… — хозяйка почему-то понурилась. — Аглая-то в трактир собирается — посуду мыть. Пять рублев обещают! Неплохи деньги…
— Это Субботина трактир-то?
— Его… Потому и боимся. Одначе ведь — деньги. Жить-то на что-то надо.
Наемная «квартера» доктора занимала полноценную горницу в два окна — почти полдома. Узкая кровать, лоскутное одеяло, стол, шкаф, этажерка с книгами… Чехов, Лесков… медицинские журналы… похоже, на немецком…
В шкафу обнаружилось суконное черное пальто, шляпа и штиблеты. Хорошо, есть в чем в город съездить! Теперь было бы — на что…
В столе нашлось портмоне… и — ура! — деньги… Две купюры по три рубля… и еще мелочь…
Хм… Интересно, до города хватит? И как еще до него добраться-то, а?
Следующий день пролетел чрезвычайно быстро и, можно сказать, вполне хорошо. Если не считать женщины с провалившимся носом, явившееся на прием уже ближе к обеду.
Сифилис, что уж тут говорить. И в запушенной стадии. «Темное пятно скверны», как сказала Аглая… Да, что уж тут говорить. Интересно, много в селе таких?
Зато прооперированная Марьяна явно пошла на поправку: порозовела, заблестели глаза… Даже с аппетитом съела принесенную Аглаей кашу. И блины с черничным вареньем.
Как пояснила помощница — и то и другое принесла тетка Марьяны Пистимея… Навестила, значит, племянницу. Славно!
А вот чаепитие у Анны Львовны вышло каким-то сбитым — не вовремя пришли родители одного из учеников. Правда, учительница попросила их обождать немного.
— Сама же их и вызвала! — разливая чай по расписным фаянсовым чашкам, виновато призналась Анна Львовна. — Только на завтра. А они, видите ли, сегодня пришли. Ну, не прогонять же!
— Конечно, не прогонять, — дуя в блюдце, улыбнулся Артем.
— Вот! Вы пейте, пейте, не торопитесь! Берите, вот, конфитюр.
Улучив момент, молодой человек все же справился о Субботине.
— А-а, вот вы о ком… — поставив чашку, напряжено протянула барышня. — Знаете, он ведь с моим папенькой когда-то в одной гимназии учился! Даже в классе одном… Ну, что еще про него сказать? Да вы сами знаете… Ой! Хотела вас попросить. Коллега мой приболел малость… Вы бы не могли в земстве за нас жалованье забрать? Я напишу записку…
Доктор радостно заулыбался:
— Да, да! Конечно же, пишите. Буду весьма рад помочь.
— Вот и славненько!
— А… вы обычно в каком месте денежку получаете?
— Там же, где и вы! — подняв глаза, Анна Львовна удивленно моргнула. — В земской управе. Кузнецкая, двадцать пять… Да! С утра на станцию знакомый Николая Венедиктовича, коллеги моего, поедет. На бричке… Он бы вас и подкинул…
— Ага.
Железнодорожная станция располагалась верстах в семи от села. Симпатичный домик, обшитый досками и выкрашенный в ярко-желтый цвет. На платформе — начищенный до блеска колокол.
Когда подъехали, в него как раз зазвонил служитель.
А вот паровоз на Артема никакого впечатления не произвел. Обычный такой паровоз, черный, с трубой и дымом. Таких доктор много повидал… в фильмах.
Молодой человек ехал в сидячем вагоне, вторым классом — и билет обошелся в полрубля. А, если б поехал третьим классом — то и гривенника бы хватило! Но, там такая толпа… Тетки с корзинками, с мешками, с гусями… Цены на билеты, к слову сказать, Артем подсмотрел на станции, на висевшем на стене плакатике. Да, станция называлась почти так же, как и село — Зарная…
Сосед — по виду, городской — вежливо поздоровавшись, углубился в газету, так что в пути никто доктору не докучал.
Выйдя на перроне, Артем миновал шумный вокзал и оказался на привокзальной площади, вымощенной мощеной булыжником и окруженной липами и акацией. У афишной тумбы — в местном театре давали «Гамлета»! — толпились извозчики.
— Вам куда, барин?
— Кузнецкая, двадцать пять.
— А-а, в управу… Пятьдесят копеек!
— Ого! Это на поезде столько.
— Ну-у, барин…
Сошлись на двадцати, что тоже, наверное, было дорого… Суля по тому, как быстро добрались до места — да!
— Вот вам, барин, сдача… Благодарствуйте!
Хлестнув лошадь, выжига-извозчик был таков.
Земская управа располагалась на третьем этаже помпезно, с облупившейся штукатуркою, здания, несомненно, знававшего некогда и гораздо лучшие времена. Поднявшись по мраморной лестнице с бордовым, траченным молью, ковром, молодой человек с любопытством вошел в приемную. Вытянутое, с портьерами окно, парадный портретом государя императора, огромный конторский стол, обитый зеленый сукном. За столом…
— Здравствуйте! Не подскажете ли…
— А! Иван Павлович! За жалованьем?
Завидев доктора, улыбнулась вдруг худая, в возрасте, дама в глухом черном платье и с дымящейся папиросой в руке. Узкое скуластое лицо, сросшиеся брови, пенсне на длинном, с горбинкой, носу. Прическа в стиле «я у мамы вместо швабры» и, самое главное — голос! Что у дьякона, голос. Таким хорошо орловских рысаков подзывать… Перед дамой, на столе, располагалась устрашающих размеров пишущая машинка иностранной фирмы «Ундервуд».
— Что-то вы нынче припозднились, мон шер! — дама вдруг хмыкнула и выпустила дым. — Не сбежали еще? Да ладно, ладно, не обижайтесь. Проходите сразу к Чарушину, вон… Виктор Иваныч!
— Да слышу, слышу я. Пусть войдет!
Деятель земской управы Чарушин оказался лысеющим молодящимся брюнетом лет хорошо за пятьдесят. Унылое желтоватое лицо, манишка, цветной, с модной заколкою, галстук, сюртук. Иссиня-черные, неестественного цвета, пряди тщательно зачесаны на лысину… Впрочем, человеком Виктор Иванович, кажется был неплохим…
— А! Иван Палыч! За жалованьем явился… Не сбежал еще? А давай-ка чайку-кофейку? У нас чайник электрический — американский! Небось, ты такого чуда в глуши свое не видал! А пальто вон, на вешалку, вешай… Ну, что скажешь, что расскажешь?
— Да я бы… хотел бы… — Артем нерешительно уселся на стул.
Похоже, Ивана Палыча здесь неплохо знали… Так, тогда ведь можно и осмелеть!
В приемной вдруг послышалась пулеметная очередь — загрохотал «Ундервуд»…
— Мне бы ставку медсестры… или санитарки…
— Ого! — Чарушин всплеснул в ладоши. — Да нет у нас ставок-то. Сам знаешь, гласные против будут.
Очередь резко оборвалась.
— Виктор Иваныч! А мы им не скажем! — послышался утробный голос секретаря. — Тихой сапой ставку введем. Да скажем — так и было! А то что же Иван Павлович там один мучается? Он, в конце-то концов, доктор или прислуга за все?
— А…
— Да от пяти-то рублей земство не обеднеет! Тем более, у нас Иван Палыч на фельдшерской ставке…
— Ну да, — состроив скорбное лицо, развел руками Чарушин. — Иван Палыч! Пойдет у тебя кто на пять рублей? Прислуга в богатом доме больше получит…
— На пять рублей-то? — доктор обрадовано вскинулся и даже подскочил на стуле. — Да! Есть у меня такой человек… девушка…