Чуть позади, во дворе стояла изящная коляска на пневматических шинах, запряженная парой серых, в яблоках, лошадей. Кажется, такие назывались — ландо. Кучер в черном котелке, лаковый кузов… еще в коляске кто-то сидел…
— Э, сударь! Да вы меня слышите ли? C’est un putain de truc! (Это же черт знает что!) — добавила дама, похоже, что по-французски.
— Ну да, я доктор! — Артем вовсе не собирался ни с кем ссориться, да и всяких пациентов на своем веку повидал. — Проходите, прошу… Что-то случилось?
— Oh, mon Dieu! Нет, я просто так зашла, чаю с вами испить!
Сразу было видно, что посетительница привыкла повелевать и не терпела никаких возражений.
— Так что же? — спокойно повторил доктор.
— Господи! Mon fils… Сын, понимаете? Он, верно, простудился и… Все время кашляет и мы просто не знаем, что делать!
Дама нервно потеребила кружевной носовой платок и, наконец, представилась:
— Вера Николаевна Ростовцева… помещица. Vous ne me reconnaissez pas? (Вы меня, что же, не узнали?) Je vous vois pour la première fois. (И я вас вижу в первый раз). J’ai entendu quelque chose… (Так, кое-что слышала)
— Так сына… Сына-то ведите!
Помещица обернулась:
— Юра! Юрочка! Иди, милый, сюда… Платон, помоги ему…
— Сделаем, барыня!
Приподняв котелок, кучер проворно соскочил с козел и помог выбраться светловолосому мальчику лет двенадцати, тоненькому, с бледным, несколько осунувшимся лицом и болезненным румянцем на щеках. Вылезая, мальчишка закашлялся… Нехороший такой кашель, да-а…
Однако, тут не простой простудой пахнет.
— Здравствуйте, господин доктор, — подняв глаза, вежливо поздоровался Юра.
— Здравствуй, дружок! Сейчас мы тебя осмотрим. Ты, пожалуйста, не бойся…
— А я и не боюсь. С чего вы взяли?
Сказал — и снова закашлялся. Ох, не нравился Артему его кашель.
— Проходите, прошу… Вот, по крыльцу, в смотровую.
Иван Палыч галантно предложил даме руку. Та фыркнула, но от помощи не отказалась:
— Мы, кончено, и в город бы могли… Но, раз уж рядом больница есть! Тем более, мой супруг — в Совете попечителей! Ну, вы, верно, знаете…
— Вот… налево теперь… Присаживайтесь, вот, на стулья.
— О, Боже! И это вы называете стулья?
Убогий шкаф, старое зеркало, обшарпанный конторский стол… Даже портрет государя выглядел каким-то непрезентабельным, царь словно бы поник головой, стесняясь висеть в этом вот кефиром заведении. Да, девчонки под руководством Аглаи помыли пол, и повесили на окна веселенькие ситцевые занавески, даже почистили ширму, но…
— Ну? — Артем больше не обращал внимания на все закидоны Ростовцевой… точнее — старался не обращать. — На что жалуетесь?
— На дороги! — гневно выкрикнула Вера Николаевна. — Впрочем, это верно, не к вам… Ничего! Доберусь я до Управы! Проверим, на что деньги уходят… Может и мебель вам получше купят, а то просто какой-то horreur! Но это если воровства не обнаружится тут.
— Вера Николаевна! — усевшись за стол, доктор строго взглянул на посетительницу. — Вера Николаевна, я бы просил вас перестать кричать. В палатах — больные, им нужен покой.
— Что-о?
— Лучше послушаем вашего сына… раз уж пришли… Юра, дружок! На что жалуешься?
— Я? Ни на что! — мальчишка горделиво вскинул голову. — Я же мужчина! И дворянин!
— Никто и не сомневается… — спрятал улыбку Артем. — И все же… что тебе мешает? Вот, я смотрю — кашель. А что еще?
— Ну-у… температура небольшая… Еще устаю часто…
Юный пациент снова закашлялся, прикрыв рот носовым платком.
— Температура тридцать семь и пять, — пришла на помощь Ростовцева. — Держится уже вторую неделю. А, может, и раньше была — так он разве скажет? Ночью не спит, все кричит, ворочается… Пот градом! Не ест почти ничего, похудел — смотреть страшно. Да вы сами видите. И кашель этот… ох, Господи-и…
— Что же, послушаем… Сними рубашку, дружок. Вон там, за ширмой… Да! И дай-ка сюда свой платок. Давай, давай не стесняйся — я ж все-таки врач! А у врача — как на исповеди.
А на платке-то кровь! И «мокрый» кашель… В сочетании с утомляемость и бессонницей…
Взяв стетоскоп, Артем прошел за ширму. Все же хорошо, что специализация только в ординатуре.
— Дыши… не дыши… Та-ак… Дышать больно? Только честно, как на исповеди!
Мальчишка застеснялся:
— Ну-у… вообще-то — да.
— Одевайся.
Что ж, картина ясная. Судя по всему — туберкулез или, как здесь говоря — чахотка. Причем — в достаточно запущенной стадии. Парнишка-то может и умереть, и очень быстро.
— Не буду вас пугать, Вера Николаевна… Но, Юре лучше остаться здесь. По крайней мере, мы его подлечим.
— Здесь? — Ростовцева нервно покусала губы. — А это… обязательно?
— Понимаете, здесь все-таки больница. Постоянный присмотр. А дома у вас? Я ведь могу и не успеть…
— Все так страшно? — глаза женщины побелели. Похоже, сына она все-таки любила.
— Если б не война, я бы посоветовал вам съездить с Юрой куда-нибудь на Юг, — ушел от ответа Артем. — Месяца на три. Крым, Черное море…
— Ах, мы когда-то ездили в Ниццу, — Вера Николаевна прикрыла глаза и мечтательно улыбнулась. — Гуляли по Английской набережной, купались. Какое чудесно лавандовое мыло там, на базаре… Так! Значит, говорите — лучше оставить?
— Да!
— Ты слышал, Юра? Что ж… Лечись!
— Надо — так надо, — вздохнув, пожал плечами мальчишка.
А парень-то не в мать. Спокойный, не истерит… Мужчина!
— Ну, до встречи, милый!
— До встречи…
— Вы только сегодня же пришлите с кучером пижаму или ночную рубашку… Можно еще домашнее одеяло, тапочки, посуду… — провожая женщину, напомнил Артем.
Едва они вышли в коридор, как из второй палаты послышался вдруг жуткий вой, перешедший в рычание. Убили кого, не меньше, причем весьма жестоко. Аглая тот час же бросилась на помощь.
Ростовцева заглянула в распахнувшуюся дверь.
— C’est quoi ça? Это… Это что такое? Это что там за чудовище? Человек или зверь? И что, мой сын будет лежать вот… вот с этим?
В палате номер два лежал Ефимка Пугало. Несчастный сифилитик, сходивший с ума от боли. Уж пришлось положить… чисто из сострадания — хоть как-то облегчить мучении, купировать, так сказать. Ну, а что — не выгонять же бедолагу?
Барыня вновь истошно закричала, пугая Ефимку — тот подскочил с кровати, забился в угол и дрожал, поглядывая на гостью как на чудовище.
— Немедленно! — сжав кулаки, Ростовцева возмущенно орала дурниной. — Убрать это немедленно! На улицу! Выкинуть! Иначе… О, вы меня еще не знаете! Я вам всем устрою!
— Успокойтесь! — пытался урезонить Артем. — Успокойте же!
Куда там! Помещица еще больше распалялась… Вот ведь характер! Дурной.
— Я сказал — молчать! — гаркнув, словно старшина на новобранцев, доктор хрястнул кулаком по стене.
От неожиданности помещица замолкла.
— Ну, конечно же, мы не положим их вместе, уважаемая Вера Николаевна! — спокойно произнес Артем. — Уверяю вас, ваш сын будет лежать в отдельной палате. Один! Так что напрасно вы…
— Я ничего не делаю напрасно, молодой человек! — Ростовцева горделиво вскинула подбородок.
— Что тут такое, маменька? — выглянул из смотровой Юра.
— Ах, оставьте меня все!
Махнув рукой, помещица направилась к выходу. На пороге же обернулась, сузила глаза:
— Смотри-ите, я вас предупредила! До свидания. Au revoir.
Она еще и улыбнулась! Но… Как где-то читал Артем — «так улыбалась бы змея, умей она улыбаться».
Да уж…
Господи! А куда же теперь деть Юру⁈ Вот же задача! Палат-то всего две. Правда, большие, на пять коек каждая. Но, в одной — Марьяна после операции, в другой — Ефимко с сифилисом. Поселит к нему еще и парнишку с открытой формой туберкулеза?
— Ушла, что ль? — вышла из палаты Аглая. — Вот ведь орала-то — да-а!
— Как там Ефимко?
— Утих. Эх, бедолага…
— Аглая… А у нас еще какое-то помещение ведь есть?
— Да есть, Иван Палыч, — девушка повела плечом. Вообще, получив официальную должность, в больничке она держала себя по-хозяйски. И правильно! Только вот неадекватную помещицу немного испугалась — ну-у, можно понять.
— Чулан, где метлы, лопаты да халаты старые… Только там оконце узкое — темновато.
— Ничего. Нынче нам с тобой, Аглаюшка, не до жиру, — рассмеялся доктор. — Вот что — позови-ка своих девушек, вымойте там все, выкиньте хлам… койку поставьте… и тумбочку… Все-таки, с туберкулезом и в самом деле отдельную палату нужно, на всякий случай.
— Сделаем, Иван Палыч!
— А я пока с пациентом… Да! Смотровую потом промойте с карболкой, с содой — тщательно. И руки… Халаты прокипятить! С палочкой Коха шутки опасны… Хотя, здорового-то человека иммунитет справится. Но — все-таки! Как говорится — лучше перебдить, чем недоспать.
Доктор вновь вернулся в смотровой кабинет, он же — и приемный покой. Юра все так же сидел на стуле и терпеливо ждал, разглядывая висевший на стене портрет государя императора в красном полковничьем мундире с эполетами и витым шнурами.
— У меня папа тоже полковник! — похвастал мальчишка. — На фронте сейчас. Уже два раз ранен был. Один раз под Перемышлем, а второй — уже не так давно, под Ригой. И брат старший, Вадим, тоже на войне. Первый год. Он юнкером был, а теперь — прапорщик! Я тоже офицером стану… И погибну со славою за Родину и государя!
— Ну, погибать-то не стоит, — усаживаясь за стол, развел руками доктор. — Давай-ка, Юра, запишем тебя в журнал… Да! Меня, кстати, Иван Палыч зовут…
Девчонки управились быстро. Вымыли, вычистили, притащили из палаты койку и даже повесили на окно дешевые ситцевые занавесочки. Прямо не узнать стало чулан!
— Ну, вот Юра. Ложись, отдыхай… — прощаясь с парнишкою, улыбнулся доктор. — Микстуру я тебе дал, укол сделал… Поесть вечером принесут. Так что лежи, сил набирайся. Они тебе понадобятся — лечение будет сложным.
— Я понимаю… Иван Палыч! — мальчишка вдруг встрепенулся. — Я маменьке забыл сказать, чтоб мне… что чего почитать… Майн Рида или что-то такое…