Он свернул к площади, где стояла хибара, и замер. У крыльца, под старой берёзой, стоял Гробовский.
— Иван Павлович, — протянул он, приметив Артема. — Доброе утро, голубчик. А я уж думал, вы в школе задержитесь. С Анной Львовной, поди, чай пили? Или… о чём-то поважнее шептались?
Молодой доктор похолодел. Неужели вчера все же выследил, чертов шпик?
Глава 9
Гробовский…
Какого черта он тут делает? Артем едва сдержался, чтобы не сморщиться. Кивнул, подойдя к гостю.
Плащ Гробовского (фамилия то какая, словно специально под него подобранная!) был покрыт дорожной пылью, манишка с бабочкой пожелтела ещё сильнее, а котелок, слегка съехавший набок, придавал гостю вид коммивояжёра. Но глаза — холодные, цепкие, с еле заметной насмешкой — выдавали хищника.
Гость опирался на трость, постукивая ею по сапогу, и лениво беседовал с Аглаей, которая, теребя фартук, отвечала сбивчиво, явно напуганная.
— Иван Павлович, голубчик! — протянул он. — Я уж думал, в этой глуши вас не сыскать. Не откажите в минутке, потолковать надо.
Артём стиснул кулаки. Последнее, что сейчас хотелось, так это разговаривать с этим типом.
— Алексей Николаевич, — ответил он холодно. — Чем обязан? У меня дела в больнице, сами видите, не ждут, так что по возможности…
— Ох, Иван Павлович, дела, дела, — перебив Артема, протянул он, качая головой, словно сочувствуя. — Понимаю, докторская ноша тяжела. Больные, язвы, сифилис… — Гробовский чуть прищурился, его улыбка стала шире, но глаза остались ледяными. — Слыхал, слыхал, вы тут с народом о чистоте беседуете. Похвально!
— Вы об этом хотели поговорить?
Гробовский сделал шаг, сокращая дистанцию.
— Знаете, Иван Павлович, — он понизил голос, — чистота и санитария — это хорошо. Но вот что я вам скажу. Не все болезни от грязи. Некоторые… от мыслей дурных. От идей, что в головы лезут. Вот, к примеру, Анна Львовна Мирская. Учительница, барышня умная, резвая. Однако ж эта ее резвость может много кому бед сотворить. Не замечали за ней чего… необычного?
— Не замечал. Анна Львовна учит детей, книги читает. Что в этом необычного или плохого?
Гробовский хмыкнул, его тонкие пальцы легонько постучали по набалдашнику трости.
— Ну, Иван Павлович, неужто вы так просты? Или пытаетесь показаться таким? Вы очень умный человек. И думаю все прекрасно понимаете.
— Что я должен понимать? — теряя терпение, спросил Артем.
— Барышня-то не только Пушкина читает. Слыхал, она с народом шепчется, о «земле для всех» говорит, о «справедливости». А такие речи, знаете ли, до добра не доводят. Говорят, вечера особые в школе проводит.
Он пристально посмотрел на Артема, пронзая того взглядом.
«Вот ведь клещ!» — подумал парень, с трудом выдерживая этот буравящий взгляд.
— В Липках, поди, слыхали, амбар разнесли? — продолжил Гробовский. — Бунт, жандармы… Жертвы людские есть. Одному жандарму по голове съездили колотушкой. Разве это хорошо? У него дети, у него жена, а его — колотушкой. Еще не известно выживет ли. А всё от таких вот «учителей». Неужто не боитесь, что и в Зарном искры полетят? Вы же доктор, за людей стоите. Помогли бы нам, а мы бы… защитили вас. И больницу вашу.
«Ишь куда клонит! По больному бьет, за больницу беспокоиться».
— Бунты? Тут? — улыбнулся Артем, пожав плечами. — В Зарном мужики в трактире сидят, а бабы за детьми смотрят. Какие искры? А Анна Львовна… мы с ней про другое беседуем.
— И про что же? — оживился Гробовский. И тут же вновь растянулся в тонкой улыбке. — Ох, Иван Павлович, скромничаете. Да поймите же вы, что я вам не враг. Я друг.
«С такими друзьями и врагов не нужно!»
— Ведь вы человек заметный. С Субботиным, говорят, не поладили? Сын его, Аристотель, на вас зуб точит.
«Гляди-ка, и это знает!»
— А мы ведь могли бы… уладить разногласия. Становой наш друг, слово скажет — и Субботины вас не тронут. Только помогите нам с Анной Львовной. Пара слов в неделю — кто с ней видится, о чём шепчутся. Пустяк, а вам покой. И больнице вашей — поддержка. Лекарства, скажем, ртуть для ваших… язвенных. Пилюльки там всякие.
Артём почувствовал, как кровь прилила к лицу.
— Лекарства? Спасибо конечно, но я в уезде прекрасно все закажу, Алексей Николаевич. А что до Субботиных, я с ними сам разберусь. Про Анну Львовну мне сказать нечего. Она учительница, не бунтовщица. А теперь, извините, больные ждут.
Но Гробовский не дал ему уйти — схватил за плечо и зашипел почти в самое лицо:
— Разберётесь, говорите? Смелые слова, Иван Павлович. Уж не знаю, с Субботиным просто так не разобраться. Не по зубам он вам. К тому же времена нынче неспокойные. Война, дезертиры, бунты… А вы, доктор, человек заметный, но молодой. Неопытный. Не за тех стоите. С Анной Львовной дружите, с Субботиными ссоритесь. А ну как кто донесёт, что вы с ней заодно? Что в школе по вечерам не только чай пьёте? — Он сделал паузу, наблюдая за реакцией: — Следствие, знаете ли, дело неприятное. Бумага в уезд, пара свидетелей — и вот вы уже не доктор, а поднадзорный. Больница ваша под замок, а вы… в кутузке, или, не дай Бог, дальше. А всё почему? Из-за упрямства.
Холод пробежал по спине.
— Следствие? — ледяным тоном произнес Артем. — Пугать изволите, Алексей Николаевич?
— Не пугаю, Иван Павлович, — сказал он, разведя руками, будто сдаваясь. — Предупреждаю. А упрямство ваше понятно. Молодость, пыл… Но подумайте на досуге. Повторяю — мы ведь не враги. Анне Львовне только лучше будет, если мы её от дурных идей убережём. А вы… вы человек умный. Знаете, где правда. Я ещё загляну, потолкуем.
Он приподнял котелок, кивнул и пошёл прочь. Артём смотрел ему вслед, чувствуя, как гнев сменяется тревогой. Гробовский роет как крот. Со всех сторон подбирается. Нужно Анну предупредить, чтобы осторожней была.
Артем повернулся к Аглае, которая смотрела на него с округлившимися глазами.
— Иван Палыч, — прошептала она. — Это жандарм, да? Про Анну Львовну спрашивал… Я ничего не сказала, клянусь! Да я и не знаю, что сказать.
— Молодец, Аглая, — сказал он, заставив себя улыбнуться. — И не говори ничего, если еще будет спрашивать. А теперь за работу. Ефимку проверь, воду прокипяти.
— Иван Палыч, там Юрочка… мальчонка тот, Веры Николаевны.
— Что с ним? — напрягся Артем.
— Чахнет парень.
Артем хотел прочитать Аглае длинную лекцию про туберкулёз, но не стал — как-нибудь потом. Сейчас пора на обход.
«Как раз и глянем нового пациента», — подумал он и направился в больницу.
В комнате, которую наспех переоборудовали в палату, было тихо, лишь изредка доносился кашель подростка. Юрий был бледен, как полотно, с впалыми щеками и горящими от жара глазами. Его белое лицо было видно еще издали в темной комнате и напоминало маску привидения.
— Как поживаешь, дружок? — спросил Артем, подходя к койке. — Ночью кашлял? Жар держится?
— Нормально все, — тихо ответил парнишка.
— Ничего не нормально, — с укором буркнула Аглая, вставая в дверном проеме. — Ночью кашлял так, что я глаз не сомкнула. Кровь опять пошла. Жар то спадает, то снова его трясёт. Вспотел — хоть простыни выжимай.
— Юра, — сказал Артём мягко, наклоняясь к мальчику. — Мне правду говори, все как есть. Не бойся. Мы же договаривались уже об этом, помнишь? Как на исповеди. Как дышишь? Болит где?
Юрий слабо кивнул, его голос был хриплым, почти шёпотом:
— Дышать… тяжело, доктор. Грудь… жмёт. Вот тут. И кашель… опять.
— Йодистый калий давала? — спросил он Аглаю.
Та кивнула.
— Давала. Кашель смягчался, но ненадолго.
Артем задумался. Одним йодистым калием тут конечно же не поможешь. Нужно что-то более кардинальное. В его время такое обычно лечат комбинацией антибиотиков — изониазид, рифампицин, пиразинамид, — но здесь, в 1916 году, таких препаратов еще не существует. Лучшее, что есть из доступного — свежий воздух, питательная еда и покой в санаториях. Но Зарное — это далеко не санаторий.
Его мысли прервал очередной приступ кашля. Артём дал мальчику глоток кипячёной воды.
— Скверна… — начала Аглая и тут же осеклась, увидев полный упрека взгляд Артема. — Иван Палыч, вы бы просветили — для общего развития.
Артем взял ее за локоть, мягко отвел в сторону.
— Это болезнь называет туберкулёз. Инфекционное заболевание. И не Скверна тут виновата, а палочки Коха — микробактерии такие. В основном поражают легкие — поэтому малец и кашляет. Разрушает ткань лёгких, образуя каверны — полости, где множатся бациллы, — произнес он. — Если не остановить процесс, мальчик долго не протянет. Вот если бы убрать пораженные области…
— Убрать? — насторожилась Аглая. — Как же… Живой же. Что мы ему, легкое что ли того…
— Конечно же нет, но вот если не дать микробам распространяться…
И тут его осенило: коллапсотерапия!
— А ведь это идея! — пробубнил он, подойдя к окну.
— Иван Палыч, что-то придумали? — осторожно спросила Аглая.
— Искусственный пневмоторакс, — ответил тот.
Аглая даже переспрашивать не стала — не выговорила бы эти мудрёные слова. Лишь буркнула:
— Ну главное, чтобы не резать… Все-таки мальчонка еще совсем.
— Да никто резать не собирается! — отмахнулся Артем. — Так, одна крохотная дырочка… Просто есть одна процедура…
А идея была довольно простой — сжать поражённое лёгкое, вводя в плевральную полость воздух или газ через иглу. Это «выключило» бы лёгкое из дыхания, давая ему отдых и замедляя распространение инфекции. Каверны, лишённые кислорода, рубцуются, а бациллы — перестают размножаться так активно. Радикально, но может помочь.
Такие процедуры раньше уже проводили. Они как раз и назывались коллапсотерапией. Артем помнил, как про них на лекции рассказывал профессор Сибиряков.
Но тут нужно обдумать детали. Процедура рискованная. Неправильный укол может повредить лёгкое, вызвать кровотечение или занести инфекцию. Нужен стерильный инструментарий — иглы, трубки, шприц, — а главное, устройство для подачи воздуха.