— Никодим, ты гений! — воскликнул Артём, разглядывая аппарат. — Это же… какая тонкая работа! А игла! Игла выше всякий похвал! Я знал, что ты сможешь!
Кузнец опустил молот, вытер пот со лба, буркнул:
— Ну скажешь тоже, доктор. Не гений, а работяга. Сказал — сделал. Только не сломай, металл дорогой нынче.
Но в его голосе, грубом, как наждачная бумага, мелькнула тень гордости. Он скрестил руки, глядя, как Артём осторожно трогает клапан. Чуть мягче спросил:
— Людям, говоришь, поможет?
— Поможет, Никодим, еще как поможет! Ребенку поможет.
Кузнец только хмыкнул, отворачиваясь к горну.
— Ну, коли так… Добро. Ладно, доктор, бери свою штуку и иди. Дел у меня по горло.
— Спасибо тебе!
Артём заметил, как уголки его губ дрогнули — кузнецу было лестно.
Доктор уже собрался взять аппарат, но остановился. От Юрки, для которого этот аппарат был предназначен, мысли перешли к другому подростку — сыну кузнеца.
— Никодим, — начал он осторожно, — а как там твой отпрыск? Всё в порядке? Я его, знаешь, ни разу не видел. Не выходит он что-то. Стесняется? Или, может, болеет? Я бы посмотрел, если нужно…
Молот кузнеца замер в воздухе. Лицо Никодима, только что смягчённое похвалой, вновь стало твёрдым, как наковальня. Глаза сузились, и он резко развернулся к Артёму.
— Васька мой? — прорычал кузнец. — Здоров он. И не твоего ума дело, доктор. Бери свою машину и иди. Некогда мне.
Артём опешил. Такой резкости он не ожидал. Никодим, обычно ворчливый, но добродушный, смотрел сейчас на него волком.
Доктор открыл рот, чтобы возразить, но кузнец шагнул к нему, указывая молотом на выход.
— Сказал — иди. Работы много.
Артём не стал вступать в споры — понял, что для кузнеца тема эта непростая. Ладно, выдастся еще случай узнает что там. Сейчас нужно готовиться к процедуре.
— Аглая. Вот тебе деньги, иди сходи в трактир и купи пару литров спирта. Нет, лучше уж сразу три… Только, будь добра — осторожно, помни про закон. Сильвестр обещал, однако…
Артем принес аппарат в больницу и теперь рассматривал его со всех сторон. Даже на помощницу не повернулся, не смея оторвать взгляда от чудо-машины.
— Батюшки! — вскинул руки Аглая. — Та зачем же столько? Дрянью такой травить себя? Захмелеете же в миг, задурнеете со спирту то! Ну хотите обновку обмыть — хорошо. Но не нужно же так! Давайте я лучше вам настойки своей принесу, рябиновой. Она и пьется легче, и голова с нее наутро не болит.
— Аглая, да мне не для питья! — проворчал Артем. — Для операции нужно, для обработки аппарата. Чтобы микробов убить. Понимаешь?
— Ах вон оно что! Поняла, — закивала головой Аглая, принимая деньги.
— Если спирта не окажется, купит тогда самое крепкое, что есть. Только чтобы без примесей, без добавок.
— Все будет! — Аглая тут же упорхнула.
Свет керосинки дрожал на столе, но даже так было видно все мастерство, которое применил кузнец, изготовив оборудование. Идеально подогнанные кожаные меха, точно выточенная деревянная рама, металлический клапан, с хитроумным подсоединением.
Артём покрутил трубки, проверяя герметичность, провел пальцами по швам, шершавым от кузнечного труда.
Пока разглядывал вернулась Аглая.
— Принесла, — запыхавшись, выдохнула она, поставив бутыль на стол. — Самый хороший взяла.
— Спирт?
— Спирт.
Артём наполнил граненный стакан до самых краев, смочил тряпку и прпинялся протирать клапан и трубку. Аглая следила за приготовлениями доктора с любопытством.
— Обработка, — пояснил Артем, вытирая металл до скрипа. — Это надо чистить, чтобы зараза не попала в организм. Если в лёгкие залезет грязь, будет хуже, чем ваша Скверна. Спирт эту дрянь убивает, делает аппарат чистым, как родник.
Аглая наклонилась ближе. Прошептала:
— Вера Николаевна, мамка его, приходила давеча, кричала что сынок ее помирает. Ох и вздорная же баба! Это хорошо, что мы сейчас процедуру делаем. А то ведь припрется опять, начнет…
И словно черт, которого помянули не к месту, в комнату влетела Ростовцева.
Её лицо, обычно бледное, городской барыни, пылало теперь багровым, глаза сверкали.
— Я абсолютно ничего не понимаю! — без всякого приветствия начала Вера Николаевна. — Доктор, когда вы наконец начнёте лечить моего Юрочку⁈ Или вы ждёте, пока он умрёт? C’est intolérable! (Это невыносимо!) Отвечайте, немедленно!
Артём выдохнул, стараясь не сорваться.
— Я уже лечу Юру, Вера Николаевна, — сказал он твёрдо.
— И чем же вы его лечите, позвольте спросить?
— Вот этим аппаратом, — он кивнул на чудо-машину.
Вера Николаевна замерла, её глаза расширились, рот приоткрылся, как у рыбы.
— Cette… cette machine⁈ (Эта… эта машина⁈) — прохрипела она, указывая на меха дрожащей рукой. — Вы… вы уже терзаете моего мальчика этим… этим monstre de fer (железным чудовищем)⁈ Mon Dieu, c’est la fin! (Боже мой, это конец!)
Она покачнулась, будто собираясь упасть в обморок. Потом, поняв, что ее ловить никто не собирается, схватила стакан, стоящий на столе.
— De l’eau, vite, je me sens mal! (Воды, быстро, мне плохо!) — простонала она и опрокинула стакан в себя одним залпом.
Артем даже сказать ничего не успел. Аглая пискнула, зажав от смеха рот.
Вера Николаевна поставила стакан и только теперь поняла, что что-то не так. Дыхание перехватило. Женщина закашлялась, лицо побагровело, глаза вылезли. Некоторое время женщина не могла дышать, только открывая рот словно рыба, выброшенная на берег.
— Sainte Marie, c’est du poison! (Святая Мария, это яд!) — прохрипела она, едва смогла говорить и схватилась за горло. Потом, поняв что выпила, выдавила: — Вы… вы хотели меня отравить, docteur maudit (проклятый доктор)! C’est un complot! (Это заговор!) Я напишу своему мужу, в Петербург, в газеты!
Артём рассмеялс, прикрыв рот. Аглая отвернулась, плечи ее тряслись.
— Вера Николаевна, это всего лишь спирт, — сказал доктор, давясь смехом. — Для аппарата. Вы случайно выпили. А насчет процедуры… она безопасна. Я знаю, как её делать.
Вера Николаевна, принялась обмахивать себя веером.
— Мой Юрочка, mon seul espoir (моя единственная надежда), не ваша жертва! C’est barbare! (Это варварство!)
Она осела на лавку, бормоча про «scandale» (скандал) и «mon pauvre cœur» (моё бедное сердце), но глаза уже заблестели. Было видно, что алкоголь умерил пыл дамы.
— Вы хотите тут побыть? — спросил Артем. — Пока идет процедура? Или вас проводить?
— Я буду тут! — с трудом выговаривая слова, ответила Вера Николаевна.
— Аглая, — Артём повернулся к девушке. — Готовь Юру. Чистые полотенца, салфетки, кипячёную воду. И убери бутыль, пока Вера Николаевна не допила.
Он глянул на Ростовцеву, пыхтящую, как кот.
Аглая, кусая от смеха губы, кивнула и выбежала, прижимая бутыль к груди. Артём посмотрел на аппарат, затем на Веру Николаевну. Юра ждал в соседней палате, его хрипы доносились даже сюда.
— Пора начинать, — сам себе сказал доктор и направился вместе с аппаратом в палату.
Больничная палата, — если этот сарай с серыми стенами и мутным окном можно было так назвать, — дышала сыростью. Артём встал у лавки, где лежал Юра — худой, бледный, с ввалившимися щеками.
— Колоть будете, доктор? — спросил Юра, но в голосе не слышалось страха, напротив — только любопытство.
— Буду, — честно признался Артем. — Но аккуратно и постараюсь не больно.
— Я боли не боюсь!
«Ишь какой смелый!»
— Вот и хорошо.
Артём поправил аппарат, проверяя трубку уже в который раз. От клапана пахло спиртом, запах, резкий, был как напоминание о том, что это всё, что у доктора есть вместо стерильных операционных.
Доктор тщательно вымыл руки, вытер о полотенце. Взял иглу.
«Длинноватая, — отметил про себя. — Не такая, какие были в интернатуре».
Для той процедуры, которую он собирался сейчас провести, желательно было бы иметь под рукой еще и рентген. Сейчас же были только его руки, меха и надежда, что он не ошибётся.
А если ошибётся?
Мысли лезли, как непрошеные гости. Если игла войдёт слишком глубоко, воздух хлынет не туда, и лёгкое Юры рухнет, как карточный домик — пневмоторакс, от которого мальчишка задохнётся за минуты. Помочь в таких условиях будет очень проблематично. Или грязь, которую не выжег спирт, проникнет в грудь. Потом сепсис и осложнения.
— Иван Палыч, вы… готовы? — тихий голос Аглаи заставил его вздрогнуть.
Артём сглотнул, чувствуя, как горло сжимает.
— Готов, — ответил он. И обратился к Юре: — Будет немного больно, но ты задышишь. Держись.
Мальчишка кивнул.
Артём стиснул иглу, пальцы дрожали.
«Да что за черт⁈ Как у студента-первогодки! Успокоиться, немедленно!»
Он закрыл глаза на миг, заставляя себя дышать ровно.
«Ты делал это, — шепнул он себе. — В Москве, в реанимации, под лампами. Ты знаешь, как».
Он вспомнил своего наставника, старого хирурга, который говорил: «Руки боятся, а голова знает. Доверяй голове.» Страх отступил, не исчез, но стал тише, как далёкий лай собак Зарного. Доктор перестал отвлекаться на него. переключившись на главное.
Артем открыл глаза. Его руки больше не дрожали.
— Аглая, полотенце, — сказал он спокойно. — И держи судно ближе.
Она кивнула, пододвигая миску. Артём приподнял рубаху Юры, обнажая впалую грудь. Кожа была горячей, липкой от пота.
— Протри спиртом. Не жалей. Большую площадь протирай. Да, вот так.
Аглая обработала бок.
Доктор нащупал место укола — между пятым и шестым ребрами, где лёгкое ближе всего. Игла сверкнула в свете лучины, и Артем ввёл её — медленно, плавно, чувствуя, как металл проходит через кожу.
Юра дёрнулся, тихо вскрикнул, но Аглая мягко придержала его плечи.
— Тихо, Юрочка, тихо, — шепнула она.
Артём подключил иглу к трубке, затем к мехам. Плавно нажал на рычаг, и аппарат зашипел, выдувая воздух. Звук был резким, почти живым, словно в углу притаился старичок-домовой, вздыхающий о нелегкой своей судьбинушке.