— Все равно… Попадет тебе!
— А я утренним — в город… А там… Да, кстати! — Аристотель шлепнул себя по лбу, словно что-то вспомнив. — Знаешь, Иван Палыч, я парней на станции встретил… Ну, когда сюда… Двое — городские, не наши. А третий — наш. Якимка Гвоздиков. Недалеко, в Липках, живет. Стояли, поезда ждали… И пахло от них керосином! А Якимка, как меня увидал — за фонарный столб спрятался. Вот я сейчас и думаю — к чему бы это?
«Да, действительно, к чему бы?» — невольно сжал кулаки Артем.
Утро после пожара в Зарном было хмурым, с низкими тучами, предвещающими осенний промозглый дождь.
«Вчера его не хватало, будь он неладен!» — хмуро подумал Артем, оглядывая больницу.
Хибарка стояла закопчённая, с выбитым окном и обугленной крышей, словно раненый солдат, чудом уцелевший в бою. Артём, в пропахшем гарью пальто, то заходил внутрь, — бродил по коридору, проводя ревизию ущерба, — то вновь выходил на улицу, тяжело вздыхая.
Анна Львовна тоже была тут. Новости в Зарном распространяются быстро и она знала о горе, которое постигло больницу.
— Иван Павлович, — тихо сказала Анна. — Все плохо, да?
— Как видишь, — вздохнул тот, кивая на больницу.
Одна комната, где занялся матрас, выгорела сильно: стены чёрные, койка обуглилась, потолок грозил обвалиться. Коридор и соседняя палата пострадали меньше — копоть, треснувшая штукатурка у одной стены, запах дыма. Крыша, мокрая от сентябрьских дождей, всё же прогорела в двух местах, и через дыры теперь капала вода. Аглая, с красными от бессонницы глазами, скребла пол, пытаясь отмыть сажу, но её напевы про «Илью Муромца» звучали тише обычного.
— Как же так… Больница… Раненые… Где их теперь держать? — словно у самой себя спросила Анна. — Ремонт нужен. И очень срочно!
— Денег на ремонт нет, Анна, — сказал Артем. — Уезд на лекарства самые простые еле даёт, а доски, шифер, гвозди… Земская касса пуста. Если не починим, больных придётся в избы расселять. А это… это конец больницы.
Анна повернулась к нему, её глаза сузились, в них мелькнула решимость. Девушка поправила платок, её пальцы слегка дрожали, но голос стал твёрже.
— Иван Павлович, не отчаивайся, — сказала она. — Я попробую кое-что придумать. Есть… люди, которые могут помочь, которым это и под силу, и по карману. Дайте мне час.
— Анна, — начал он, догадавшись к чему она клонит, — не ходи к Субботину. Он…
Но она уже шагнула к тропинке. Не оглядываясь, учительница бросила:
— Я знаю, что делаю. Ждите.
Анна шла быстро, целенаправленно, к Субботину, который был в Зарном силой, причем большой.
«Как бы не самой главной», — хмуро подумала Анна, перепрыгивая через лужи.
Его деньги могли бы спасти больницу. Девушка надеялась, что ради села, ради больных, он согласится помочь. Ведь и сам туда порой ходит, и работников своих отправляет.
Конечно, не хотелось просить у него помощи. И вечера в школе, беседы и запрещенная литература, которую они читали в кружке, способствовали этому отторжению и даже некоторой брезгливости к этому человеку. Но ради больницы, ради Ивана Павловича… Она готова была идти к кулаку на поклон.
Субботина искать следовало в такой час только в одном месте — в трактире. И Анна пошла туда.
Кулак сидел за стойкой, его лицо, обычно румяное, теперь было бледным, с багровыми пятнами. Глаза, налитые кровью, горели злобой, а руки дрожали, сжимая стакан с мутной жидкостью. Анна невольно удивилась его преображению. Он как будто заболел.
— Егор Матвеич, — начала она. — Я к вам по очень важному делу.
— Занят я, — буркнул тот, опрокинув стакан в себя. — Некогда.
Субботин подал знак половому, тот тут же принес бутылку с вином.
— Егор Матвеич, я все же настаиваю выслушать меня. В Зарном беда — больница сгорела.
— Я ее не поджигал! — прорычал тот, отвернувшись.
— Я не обвиняю вас в поджоге, — стараясь держать мягкий тон, ответила Анна. — Я лишь хочу сказать, что без больницы Зарное пропадёт. Дети, раненые, старики — где им теперь лечиться? Вы в селе человек влиятельный. Доски, гвозди, деньги — хоть что-то. Ради людей, помогите.
Субботин поднял взгляд, его губы искривились в усмешке, больше похожей на оскал. Он стукнул пустым стаканом по стойке.
— Больница? — ядовито прохрипел Субботин. — Так это твоего дохтура забота, учительница, а не моя! Он мне мор… лекарства не даёт, а я ему доски? Пусть горит его хибарка! И вы с ним заодно сгорите, коли шушукаетесь! Вон пошла!
Анна замерла, её щёки вспыхнули. Она ожидала гнева, но не такого — дикого, слепого, как у зверя. И унизительного.
Её руки сжались, но она сдержалась, понимая, что спорить бесполезно.
— Егор Матвеич…
— Я все сказал.
Совсем не о таком разговоре она думала. Но теперь, стоя здесь, в пропахшем перегаром и кислятине трактире, она вдруг поняла, что другого исхода и не получилось бы. Иван Павлович оказался прав — не следовало ей приходить сюда, унижаться. Прав был и Иннокентий Заварский, не смотря на свои радикальные мысли. Давить таких кулаков надо.
«Может, есть все же зерно истины в идеях этих интернационалистов?» — подумала Анна, глядя в заплывшие красные глаза Субботина.
Ребята они решительные, буйные. Многое кровью хотят решить, Анна против конечно этого. Но вот сейчас скажи ей кто, дай такой выбор — поставить к стенке этого Субботина, да пистолет наведи — только команду крики. Она очень сильно сомневалась бы в том, что не дала бы команды нажать на спусковой крючок. Дала бы. Только за то, что больницу под удар поставил — а вместе с ней считай и все Зарное, которое его и обогащало.
— Егор Матвеич, — не своим голосом произнесла Анна. — Вы Зарное держите, а больницу, что людям жизнь спасает, в грязь топчете. Бог вам судья.
Субботин махнул рукой, словно отгоняя докучливую муху.
— Вон пошла, учительница! — пьяно прохрипел он. — С дохтуром своим книжки читай, а мне не указывай! А то ведь и я могу кое-чего кое-кому рассказать.
Анна задохнулась от его наглости, её щёки вспыхнули с новой силой, но спорить с этим зверем было всё равно что биться о стену.
Она резко повернулась и пошла прочь. Дверь трактира, тяжёлая и скрипучая, поддалась с трудом, но Анна толкнула её с такой силой, что петли взвизгнули. Холодный воздух ударил в лицо, но не остудил гнева, бурлившего в груди.
Анна остановилась у плетня. Больница маячила вдали, и Анна знала, что вернётся к Ивану Павловичу с пустыми руками. Её план рухнул, а гордость, с которой она вошла к Субботину, теперь жгла, как угли. Вот ведь дуреха! И на что надеялась?
Она поправила платок и пошла к школе — сдаваться Ивану Павловичу на милость. И искать новый выход.
Скрип телеги прервал невеселые думы Артема. Парень поднял взгляд, и увидел Фому Егорыча, кряжистого мельника с околицы. Тот с невозмутимым видом слез с телеги. Потом с тем же невозмутимым видом стянул брезент и достал стопку свежих досточек, пахнущих сосной.
— Иван Палыч, — буркнул мельник. — Я это… Слыхал про пожар. Беда, понимаю. Без больницы нам худо будет. Вот, доски привёз, с лесопилки. Не шибко много, но на стену хватит.
Артём моргнул, не сразу найдя что ответить.
— Фома Егорыч, ты… спасибо, — сказал он, пожимая его мозолистую руку. — Нам любая помощь важна!
Не успел Фома Егорыч ответить, как за плетнём показался сапожник, имени которого Артем не запомнил. Помнил лишь, что тот приходил к нему как-то с гнойным пальцем, который проколол шилом. Сапожник нёс молоток, клещи и мешочек с гвоздями, звякающими на ходу.
— Иван Палыч, мое почтение вам! — воскликнул он, раскосо улыбаясь. — Вот, держи, инструмент и гвозди. Чинить будем?
Артём ошарашено кивнул.
Потом пришел конюх с ведром смолы и охапкой дранки. За ним шагала вдова Матрёна с мотком верёвок и старым куском шифера.
— Иван Палыч, — сказала Матрёна. — Ну чего такой удивленный? Ты нам как свет в оконце. Без больницы пропадём. Вот, чем могу, помогу. Сейчас еще Прокопьевна придет, она извести принесет, побелку организуем.
Пришел кузнец Никодим, притащил железные скобы и лист жести для крыши.
— Иван Палыч, — сказал Никодим. — Ты в медицине силен, а вот думаю с крышей вряд ли справишься. Сейчас мы тебе все справим как нужно, залатаем дыры. Жесть крепкая, не протечёт. Будет больничка как новая.
Артём смотрел на собравшихся — мельника, сапожника, конюха, вдову, кузнеца — и чувствовал, как ком в горле растёт. Зарное, угрюмое, неприветливое, холодное, вдруг открылось совсем с другой стороны, единым, дружным семейством. Эти люди, простые и усталые, понимали: без больницы их дети, жёны, братья пропадут. Они несли, кто что мог, и их лица, освещённые решимостью, были красивее любых городских барышень.
Помогали и раненные бойцы. Те, несмотря на протесты Артема, работали во всю силу, не щадя себя.
— Братцы, — сказал Артём, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Спасибо вам. Без вас я бы… мы бы не справились. Давайте за дело. Крышу латать, стены чинить.
И загудела работа.
Колотили доски, мазали смолой щели, утепляли стены, белили. Работали ладно и дружно, разгоряченно, под конец даже песню затянули. Артем носился от одного работника к другому, пытаясь помочь хоть чем-то, но его мягко отстраняли.
— Руки береги, Иван Палыч, — улыбнулся сапожник. — Гвозди то мы сами умеет колотить, тут особого ума не нужно, а вот скальпелем да иглой управлять — только ты можешь. Так что не серчай, но лучше постой в сторонке. Руки твои важнее.
К обеду вчерне закончили крышу, а к вечеру больница уже вновь была как новенькая. Ни копоти, ни дыр.
— Братцы, — расчувствовавшись, произнес Артем, когда все собрались у крыльца, — вы не просто больницу спасли. Вы Зарное спасли. Без вас… без вас я бы не справился.
Все переводили дух после тяжелой работы и посматривали с гордостью на больницу. И в самом деле не запланированный ремонт преобразил ее.