— А он с коляской может?
— А…
— Парни! Почтамт здесь?
— Да, дяденька, вон он…
— А телефоны?
— На втором этаже.
Шлем с очками, краги и куртку доктор оставил внизу, в гардеробе.
Быстро поднялся на второй этаж в телефонную залу. Всмотрелся, вслушался в рабочий шум.
— Петербург, квартира Добринских… Соединяю!
— Соединяю… Дэ триста пять…
— Говорю же, еще раз повторите номер! И пожалуйста, не надо кричать.
Машу Иван Палыч узнал сразу, подошел, взял за локоток.
— Поговорить бы… Дело важное!
— Да-да… я знаю… Анна телефонировала вчера… Верочка! Подмени минуты на две… Вот спасибо! Ага…
Оба вышли в коридор.
— Заварский? — опустив глаза, переспросила Мария. — Нет, не видела. Где он — не могу даже предположить.
Не знаешь? Тогда зачем отводишь взгляд? Ой, врешь девочка, врешь…
— Хотел предупредить… Вдруг появится? Иннокентию грозит опасность! Шпики идут по следам. Адреса ваших квартир им могут быть известны! Если вдруг увидите… Пусть Заварский срочно уезжает из города… Срочно! Вот так.
Сказал — и немедленно вышел. Экипировался, уселся в седло… Родная мать не узнает!
Ага, вот на улицу выбежала Маша. Вся такая растрепанная, нервная… Помахала извозчику… Села. Поехали… Клюнула, рыбка, на уловку.
Запустив двигатель, Артем покатил следом. Мотоцикл легко делал километров сорок в час и, верно, мог ехать быстрее…
Подпрыгивая на ухабах, навстречу прогрохотал грузовик. А вот попался на пути таксомотор, похожий на гужевую пролетку! Двадцатый век… Автомобиль уже не был такой уж редкостью. Даже в уездных городах.
Извозчик остановился у проходного двора. Маша выскочила. Пролетка осталась ждать. Поправляя очки, чуть в отдалении ждал и доктор.
Ага! Вот из подворотни вынырнули двое. Маша и…
Иван Палыч узнал Заварского!
И, чуть выждав, запустил мотор, легко нагоняя пролетку…
Что теперь было делать? Как-то сообщить в полицию? Или, пока что просто проследить?
Глава 19
Городской полдень был шумным, и площадь гудела, как улей: извозчики покрикивали на лошадей, мальчишки сновали меж телег, ругался сам с собой пьяный в дым дворник. Иван Палыч притормозил мотицкл, решил пока активный действий не применять. И было от чего.
Маша, растрёпанная, нервная, шла за Заварским. Тот, в потёртом сюртуке и военных штанах, шагал быстро, даже не оборачиваясь на девушку. Доктор прищурился, примечая интересную деталь: рука Заварского, небрежно лежащая у пояса, то и дело касалась чего-то под сюртуком, словно поправляя.
«Револьвер…» — понял Иван Палыч, и внутри всё сжалось, как пружина. Этот тип не так прост. Посреди города, в людном месте — и с оружием. Отчаянный. Или дурак.
Впрочем, молодость видимо списывала многое. Кровь у парня кипела, а вместе с кровью бурлили и мозги. Кажется, совсем не понимает, чего творит.
Артём заглушил мотор, чтобы не привлекать внимания, и слегка откатил транспорт в сторону, прячась за телегой с сеном. Лезть сейчас к Заварскому опасно. Мало того, что самому можно схлопотать пулю, так и остальные ни в чем не повинные люди могут пострадать. Начнет еще палить во все стороны.
Маша и Заварский остановились у стены дома, их голоса, резкие и торопливые, доносились обрывками, перебиваемые стуком колёс, ржанием лошадей и гомоном площади. Артём напряг слух, пытаясь расслышать хоть что-то.
— … Полицаи поймают, Иннокентий! — тонкий голосок Маши прорезал шум. — Они уже рыщут, шпики везде! После трактира все на ушах! Уезжай, пока не поздно! Мне сказал…
Лицо Заварского покраснело от гнева, он шагнул ближе к девушке. Его рука снова легла к поясу, и доктор заметил, как пальцы сжали рукоять револьвера под тканью. Каторжник был разгорячён.
— Поймают? Кто? Гробовский? — прорычал громко Заварский и сплюнул в пыль. — Да я этого пса сам убью!
— Иннокентий, да ты чего? — испугалась Маша. — С ума сошел⁈
— Решено! — отмахнулся тот. — Следующий — он! Это будет жест эсеров, знак всем этим сатрапам! Пусть знают, что с нами шутки плохи. Они думают, нас задавят? Мы им покажем кровь!
— Одумайся!
— Чего ты боишься? Не надо боятся. В губернатора стреляли — что мне сделали? Ничего!
Маша отступила, её глаза округлились, и она схватила его за рукав,
— Иннокентий, не надо! — голос девушки задрожал, как струна. — Ты… ты нас всех подведёшь! Анну Львовну, ребята… Их же схватят! Подумай!
— Не схватят!
Иван Палыч, слушая, сжал кулаки. Первой мыслью была: Заварский приукрашивает. Горячий, как всегда, размахивает руками, кричит про кровь, Гробовского грозиться убить, но это же просто слова, бравада юнца, чтобы впечатлить Машу и держать её в узде. Он ведь всегда так — трибун, а не боевик, любит речи, а не пули. Его харизма, его громкие фразы — это театр, чтобы гимназисты вроде Николая, Степана и Юлия хлопали в ладоши.
Но тут же, как удар молнии, в голове всплыло воспоминание: школа, собрание, Заварский, с горящими глазами, кричит про «дорогу» и «губернатора». Тогда доктор тоже думал — пустое, шутка, парень горазд языком молоть. Он даже посмеялся про себя, представляя, как Заварский размахивает руками, а сам прячется в подвале. А потом — трактир, стрельба, кровь Чарушина, стекающая по шинели, стоны Кругликова, и Парфенов, чудом уцелевший, потому что его приняли за шофёра.
Вот тебе и горячая молодая кровь…
Заварский не шутил тогда, и не шутит сейчас. Его рука на револьвере, его голос, полный ярости, — это не игра. Он убьёт Гробовского, или Лаврентьева, или любого, кто встанет на пути, и Зарное утонет в жандармских облавах, а Анна, её гимназисты, Маша — все окажутся в кандалах.
Маша что-то пробормотала, её голос утонул в гуле площади. Заварский, отмахнувшись, двинулся к пролетке, где извозчик, дремавший на козлах, встрепенулся, поправляя кнут. Доктор решил последовать за ним, но как назло прямо перед ним, перегородив дорогу, остановился воз с сеном. Доктор принялся обходить преграду, но пролетки с Заварским уже и след простыл.
Вот ведь черт!
Доктор завёл мотоцикл, мотор затрещал, как автоматная очередь, и мальчишки, обступившие его, с визгом разбежались. Иван Палыч выждал, пока Маша свернёт за угол, в узкую улочку, чтобы не попасться ей на глаза. Потом направился в Зарное.
Всю дорогу, что он ехал, доктор думал о словах Заварского. Хочет убить Гробовского… Странное ощущение его одолевало. Он и сам готов был сомкнуть свои пальцы на шее этой ищейки, который уже в открытую угрожал ему тюрьмой. С другой стороны убивать людей без суда из следствия, даже таких, как Гробовский, — не дело. Как тогда поступить? Предупредить Гробовского? Только поверит ли тот? Вряд ли, будет вынюхивать какой-нибудь подвох. Вот ведь задачку подкинул этот Заварский!
Солнце клонилось к закату, заливая уездный город золотым светом. Доктор, в мотоциклетной куртке и очках-консервах, вывел свой «Мото-Рев Дукс» на дорогу и дал «газу». Мотор затрещал, как рой рассерженных пчёл, и мотоцикл, блестя никелем и свежей серо-голубой краской, рванул вперёд, пугая воробьев.
Сердце заколотилось — не от страха, от азарта. Почему же он раньше, еще в прошлой жизни не осмелился купить себе такое чудо? Благодать!
Артём выехал за город, миновав последние дома с облупленными стенами и покосившиеся заборы. Тракт в Зарное, разбитый телегами и дождями, стелился впереди, ухабы и колеи блестели от талого снега, что выпал утром. Доктор прибавил газу, мотор зарычал громче, и мотоцикл, подпрыгивая на кочках, понёсся вперёд, вздымая пыль и брызги грязи.
У-у-х!
Ветер хлестал в лицо, пробираясь под очки. Ощущение скорости, тряска, рёв мотора — всё это будило в докторе радость, почти детскую, которую он не чувствовал с той, другой жизни. Здесь, в 1916-м, на этом старинном «Дуксе» с его V-образным двигателем и цепной передачей, он будто украл кусок свободы у времени, у Зарного, у жандармов и революционеров. Да к черту их всех!
Ухабы тракта били по колёсам, мотоцикл кидало из стороны в сторону, но парень, наклонившись вперёд, ловил равновесие, как заправский наездник, укрощающий норовистую лошадь. Вспомнил слова Сергея Сергеича: «Дело нехитрое, справишься», — и усмехнулся. Нехитрое, ага! Руль дрожал в руках, седло скрипело, а ремень, идущий на заднее колесо, гудел, как струна. Сорок километров в час, а ощущается как все сто! Это тебе не на лошадиной тяге сонно трястись в пролетке.
На одном повороте колесо угодило в глубокую колею, мотоцикл накренился, и Иван Палыч, стиснув зубы, вывернул руль, удержав машину. Грязь полетела в лицо, заляпав очки, но он только рассмеялся, вытирая их тыльной стороной краги. Это был полёт — не на крыльях, но на двух колёсах, сквозь холодный воздух, пахнущий мокрой землёй, соснами и дымом далёких печей.
Лечу!
Поля, раскинувшиеся по обе стороны тракта, были покрыты тонким слоем снега, что искрился под солнцем, а лес вдали темнел стеной. Иван Палыч обогнал телегу с дровами, чей возчик, бородатый мужик в тулупе, только перекрестился, увидев «чёртову машину». Мальчишка, бежавший за телегой, заорал: «Дядь, гони, как „Руссо-Балт“!» — и доктор, не сдержавшись, махнул ему рукой, чувствуя, как радость бурлит в груди.
Тракт вильнул, и Зарное показалось вдали: крыши, покрытые снегом, дым из труб, купол церквушки, где он так и не поставил свечи. Доктор сбавил скорость, ухабы стали реже, но мотоцикл всё ещё подпрыгивал, как норовистый конь. Радость от поездки не ушла, но теперь она была острой, как скальпель: доктор знал, что впереди — непростые вопросы, на которые нужно найти правильные ответы. Сдать Заварского Лаврентьеву, рискуя Анной? Убедить Машу выгнать каторжника? Поговорить с Гробинским?
Мотоцикл въехал в Зарное, эхом отразился от домов, невольно привлекая к себе внимание. Артём подъехал к больнице, заглушил мотор. Снял очки. Полёт закончился, пора было вновь ступать на землю.