Артём хмыкнул, вспомнив наглую ухмылку ночного гостя. Егор Матвеич, похоже, мечтал о философе, а вырастил деревенского хлыща. Но имя — Аристотель — теперь звучало в его голове как насмешка над амбициями кулака.
Артём отложил ложку и наклонился чуть ближе к Аглае.
— А сюда он приходил раньше? — спросил он, стараясь говорить ровно, но голос всё равно выдал напряжение. — Сам Егор Матвеич или его сын, Аристотель? За… лекарствами?
Аглая опустила голову ещё ниже, её щёки вспыхнули, и она замялась, будто хотела провалиться сквозь землю. Её молчание было красноречивее слов. Артём всё понял. Иван Палыч, кем бы он ни был, имел дела с Субботиными. Снабжал их морфином, может, за деньги, может, из страха. От этой мысли его передёрнуло.
— Понятно, — выдохнул хмуро Артем.
Встал, шагнул к Аглае.
— Слушай меня внимательно. Никому — ни Егору Матвеичу, ни его сыну, ни их людям — морфин не давать. Никогда. Поняла? Если придут, гони в шею. Или зови меня.
Аглая подняла глаза, полные страха. Её губы задрожали, и она прошептала:
— Иван Палыч, так ведь я и не даю. Вы же…
— Это я так, для общей информации. Морфин — только для больных.
— Посечёт же он меня! Егор Матвеич, как узнает, кнутом засечёт, до крови! Он такое не прощает… И вас посечет!
Артём сжал кулаки, его лицо потемнело. Гнев, который он с трудом сдерживал, вырвался наружу, но он направил его не на Аглаю, а на невидимого Субботина.
— Посечёт? — прорычал он. — Пусть попробует. Кнуты обломает, чёрт его дери. Ты меня поняла? Никому. Никакого морфина.
Аглая моргнула, её глаза округлились. Она кивнула, всё ещё дрожа.
— Поняла, Иван Палыч, — прошептала она. — Не дам. Только… вы осторожнее с ним. Егор Матвеич… он не человек, а зверь.
Артём кивнул, возвращаясь к столу. Каша уже остыла, но он заставил себя доесть, хотя аппетит пропал. Потом встал, пошел к Марьяне. Утренний обход.
Лицо девушки было бледным, но спокойным — морфин сделал своё дело. Но рана… эта чёрная, гнилостная жижа, которую Аглая назвала «Скверной», не давала покоя. Одними бинтами да примочками тут не обойтись. Нужны инструменты. Настоящие, медицинские.
Марьяна шевельнулась на скамье, её бледное лицо повернулось к ним, глаза, мутные от морфина, медленно открылись. Она попыталась приподняться, но слабо охнула и опустилась обратно.
— Иван Палыч… — её голос был слабым, едва слышным. — Что со мной? Живу ли ещё?
Артём присел на край скамьи, осторожно проверил её пульс — слабый, но ровный.
— Жива, Марьяна, жива, — сказал он. — Но полежать тебе ещё придётся. И полечиться. Рана серьёзная, но мы справимся. Ты только не вставай, отдыхай. Я за тобой слежу.
Марьяна кивнула, её веки затрепетали, и она снова провалилась в сон. Артём выпрямился, его взгляд упал на саквояж, где лежали ржавый скальпель и пара пинцетов — жалкое подобие инструментов. Не смог сдержать тяжелого вздоха.
Пора собираться к кузнецу. Попытаться вновь найти общий язык и задобрить нелюдимого ворчуна книгой Горького, взятой вчера у Анны Львовны.
Воспоминание о её сияющих глазах и лёгком флирте вызвало мимолётную улыбку.
— Аглая, — позвал Артём, поднимаясь. — Побудь с Марьяной. Я к кузнецу схожу.
Аглая, всё ещё бледная после разговора о Субботине, кивнула, но её глаза тревожно блеснули.
— Осторожнее, Иван Палыч, — прошептала она. — Никодим-то отходчивый, но… горячий. Не разозлите опять.
— Не разозлю, — буркнул Артём, хватая книгу и засовывая её за пазуху. — Вернусь скоро.
Вчерашняя ссора была ошибкой, но книги на его этажерке у кузнеца — Тургенев, Арцыбашев — дали надежду. Если Никодим читает, то с ним можно договориться. А кузнец, по словам Аглаи, мастер на все руки. Может, он сумеет выковать инструменты?
Он шагнул на улицу. Деревня просыпалась: где-то мычала корова, скрипели проезжающие мимо телеги, баба с коромыслом тащила воду. Артём направился к околице, к дому Никодима, вспоминая его хмурое лицо и кустистые брови. Надо быть осторожнее. Кузнец — его шанс, и терять его нельзя.
Артём постучал в калитку, ожидая лая Трезора, но пёс на этот раз лишь вяло гавкнул разок и затих. Дверь крыльца скрипнула, и на пороге появился сам Никодим. Сегодня он выглядел спокойнее.
— Господин доктор, — буркнул он, прищурившись и вытирая черные от угля руки тряпкой. — Чего опять? Не нагляделись вчера?
Артём поднял руки, показывая, что пришёл с миром.
— Никодим Ерофеевич, вчера недоразумение вышло, — начал он, стараясь говорить ровно. — Я не ищейка, не жандарм. Просто книги ваши увидел — Тургенева, Арцыбашева. Удивился, что кузнец читает такое. Вот и… любопытство взяло. Без задней мысли.
Никодим хмыкнул, но его взгляд смягчился. Он отбросил тряпку и скрестил руки на груди.
— Любопытство, значит, — проворчал он. — Ну, читаю. И что? Небось, думаете, мужику с молотом только гвозди ковать?
— Ничего такого не думаю, — Артём улыбнулся и вытащил из-за пазухи «На дне». — Я вот смелость взял, из школьной библиотеки книжку прихватил. Горького. Думал, вам интересно будет. Не читали, поди?
Никодим прищурился, взял книгу, повертел в руках, пробежал глазами по обложке. Его брови чуть приподнялись.
— Горького? — сказал он, задумчиво. — Не читал. Слыхал, правда, что пишет складно. Пьеса? Х-м… Ладно, доктор, зачтём. Но не из-за книжки же ты пришёл? Выкладывай, чего надо.
Артём кивнул, чувствуя, что лёд тронулся. Он шагнул ближе, понизив голос, будто делясь секретом.
— Дело такое, Никодим Ерофеевич. В больнице инструментов нет. Скальпели ржавые, зажимов нет, пилы нет. А без них — что я за доктор? Без инструментов я не доктор, а знахарь. Девочка там, Марьяна, с ногой плохая. Операция нужна, а делать нечем. Вы кузнец, говорят, мастер на все руки. Хотел вот вас попросить помочь, для дело доброго. Сможете выковать? Скальпели, зажимы, может, пилу небольшую? Я покажу, какие нужны.
Никодим нахмурился, его лицо снова стало хмурым. Он сплюнул в сторону и покачал головой.
— Инструменты, говоришь? — буркнул он. — Раз нет — значит, не нужно. Люди и без твоих пил жили. Мазями, травами обходились. Чего мудрить?
Артём хотел возразить, но заметил, как Никодим, переступая с ноги на ногу, чуть морщится. Его левая нога двигалась неловко, будто он старался не опираться на неё. Артём пригляделся: походка кузнеца была неравномерной, левая ступня чуть выворачивалась. Он вспомнил свои годы в травматологии и сделал шаг ближе.
— Часто болит? — спросил он, кивая на ногу. — Особенно на погоду, верно?
Кузнец замер, в глазах проскользнуло удивление. Ага, значит в самое яблочко попал.
— Болит, — неохотно проворчал он. — И что с того? На погоду бывает, ломит крепко. Ношу, как могу.
— А позвольте глянуть, — Артём присел, не дожидаясь разрешения, и осторожно коснулся ноги через штанину. Никодим напрягся.
— Ты чего это удумал, доктор? Совсем что ли?
Но Артём не обратил на него внимания. Нащупал кость — голень, где под кожей чувствовалась неровность, старый рубец. Спросил:
— Перелом был, да? Со смещением. Не выправили, срослось криво. Вот и болит. Сустав, поди, тоже ноет?
Лицо Никодима потемнело от раздражения.
— Ну был перелом, — буркнул он. — Лет десять назад. В больнице мазью помазали, да отпустили. Вот и всё лечение. Чего теперь? Не отпала же нога. На месте.
Артём выпрямился, глядя кузнецу в глаза.
— А если бы инструменты были, — сказал он, чеканя слова, — я бы вправил. Разрезал, кость на место поставил, закрепил. Боль бы ушла. Ходили бы, как прежде. А без инструментов — что? Мазь да молитвы. Остальных тоже так лечить?
Никодим молчал. Его взгляд, тяжёлый, как молот, буравил Артёма, но в нём мелькнуло что-то новое — не гнев, а задумчивость. Кузнец почесал бороду, повернулся к кузнице, будто размышляя.
— Тятенька, где ты? — раздался вдруг из глубины избы мальчишеский звонкий голосок.
— На улицу вышел, сынок. Скоро буду, обожди, — ответил кузнец.
Сын хотел сказать что-то еще, но вдруг закашлялся, сухо, с присвистом.
— Может, гляну? — предложил Артем, кивая на дверь.
— Не лезь, доктор, куда не нужно, — холодно ответил Никодим. И кивнул: — Ладно. Понял тебя. Подумаю. Рисунки принеси, покажи, что за железки нужны. Схемы какие-нибудь, чертежи…
— Договорились, — Артём кивнул, едва не прыгая от радости. — Сегодня же принесу. Спасибо большое!
Артём протянул руку, и кузнец, помедлив, сжал её своей мозолистой лапой.
Распрощались тепло, Никодим даже напоследок поблагодарил за книгу.
Артём вышел из кузницы, чувствуя облегчение. Это, конечно, еще не победа, но уже шаг к ней. Если получится сделать задуманное, то это сильно облегчит его работу. Скальпели Артем помнил хорошо — годы в хирургии научили разбираться в их форме. Зажимы сложнее будет изобразить, но если Никодим так искусен, как говорят, то справится.
Артём был так погружён в мысли, что не сразу заметил скрип колёс и топот копыт. Перед ним, взметнув грязь, остановилась повозка — крепкая, с резными бортами, запряжённая парой гнедых лошадей. Кучер, бородатый мужик в сермяге, натянул вожжи, задребезжал:
— Тьпр-р-ру!
Дверца повозки распахнулась. Оттуда, сильно покачиваясь, выбрался человек — высокий, широкоплечий, в богатом суконном пальто с меховым воротником. Лицо, красное, лоснящееся от пота, толстое, походило на коровье вымя и тряслось от каждого шага. Глаза незнакомца, мутные, но цепкие, впились в Артёма.
На шее болтался золотой крест, а в руке — трость с набалдашником, вырезанным в виде львиной головы. Запах крепкого перегара и табака ударил в нос.
Артём замер, сердце ухнуло. Он сразу понял, кто перед ним, хотя и не видел его прежде — слишком схожи были глаза папеньки со своим сыном. «Сатана в сапогах», Егор Матвеич Субботин, собственной персоной.
Кулак ухмыльнулся, обнажив лошадиные зубы.
— Вот и свиделись, дохтур, — пьяно протянул он. — Иван Палыч, что хмурной такой? Ну, здорово. Поговорим?