Тут он впервые заметил, какие у ведьмы красивые глаза. Прищурившись, она с интересом смотрела на него.
– Нет, – молвила она словно с сожалением, отворачиваясь к чадящему очагу, – это вряд ли мне понадобится.
– Хорошо, – легко согласился Тристан, присев на корточки рядом с ней. – Скажи мне, чего ты хочешь, и я сделаю это.
– Ты должен отправиться ко двору ирландского короля, – резко сказала ведьма. – Ты – купец, потерпевший кораблекрушение у наших берегов. Там ты узнаешь, что тебе следует делать дальше.
Тристан заметно помрачнел.
– Ты подарила мне жизнь, а теперь обрекаешь на верную смерть? Все спутники Морхольта видели меня, все они знают, что я сражался с ним.
Ведьма, ничего не отвечая, продолжала подкладывать в огонь веточки трав, наполнявших пещеру дурманящим ароматом.
– А теперь они здесь и, как ты говоришь, поклялись разделаться со мной.
Ведьма бросила в огонь последнюю травинку и обратила к Тристану свое желтое в морщинах лицо. И Тристану, бог весть отчего, вдруг почудилось, что лицо это – лишь маска, сквозь которую проглядывает другое, истинное лицо этой удивительной женщины.
– Никто из них не признает тебя, – твердо заявила ведьма.
– Никто? – недоверчиво переспросил Тристан.
– Никто; а если это говорю я, то это истина. – Она подняла худую руку и провела ладонью по воздуху на некотором отдалении от лица Тристана. Витязь, широко раскрыв глаза, смотрел на ведьму, ничего не понимая. Он опустил взор – и не узнал своих рук: они постарели, и вены на них обозначились резче. Сдавленно вскрикнув, Тристан отпрянул назад, споткнулся о деревянную скамью, на которой до того лежал, и упал.
– Сколько тебе лет? – холодно спросила ведьма.
– Восемнадцать, – ответил юноша испуганно. – Семнадцать, – поправился он поспешно.
– С этого дня тебе будет сорок семь.
Должно быть, вид у Тристана был совсем жалкий, потому что ведьма засмеялась и сказала ему:
– Не волнуйся. Если ты будешь верой и правдой служить мне, я верну тебе прежний облик.
Тристан поднялся, цепляясь рукою за стену. По правде говоря, он не знал, что думать.
– Расскажи мне о короле, – попросил он.
Ведьма плеснула в очаг какую-то жидкость, и угли зашипели. Тристан почувствовал, что глаза ему словно застилает густой туман и скрипучий голос ведьмы доносится до него откуда-то издалека.
– О короле? Хорошо. Жил-был могущественный король, и было у него два сына и дочь, Эссилт. Но однажды в его владениях объявился страшный дракон, и стал он требовать себе дани человеческой кровью. Старший сын короля был храбр, как десять витязей; он сразился с драконом и пал. Тогда средний сын, Морхольт, попробовал умилостивить чудовище. Так как народ волновался и готов был выйти из повиновения, Морхольт придумал способ, как удовлетворить дракона и не навлекать беды на своих. Он напал на Корнуолл и, наголову разбив тамошнего короля, заключил с ним договор. Сто юношей и сто девушек ежегодно должны были приноситься в жертву чудовищу. – Ведьма усмехнулась. – О том, что было дальше, ты знаешь лучше меня.
Она дунула в огонь; глаза у Тристана уже слипались. Он встряхнул головой, но тяжелая дрема одолевала его. Изображение ведьмы расплылось; теперь в пещере было не то две, не то три старухи. И последним, что он услышал, было:
– Завтра.
…Волна перевернула тело, понесла его на берег. Тристан лежал, уткнувшись затылком в песок, раскинув руки, как распятый. Вдоль берега кто-то бежал к нему, волнуясь и спотыкаясь от быстрого бега.
– Господин! Господин, вы живы?
Да, он был жив. Внезапно ему пришло на ум: что, если ведьма только пригрезилась ему в бреду? Тогда его наверняка опознают и предадут позорной смерти. Он взглянул на свою одежду – и не узнал ее: слишком роскошной она была для простого воина. Тристан поднял руку и с любопытством поглядел на нее: собственные пальцы показались ему чужими. Внезапно ему остро захотелось увидеть свое новое лицо, но тут подбежали еще несколько человек. Они галдели, размахивали руками и взахлеб тараторили, перебивая друг друга. Из их речи (которую он с трудом, но все же понимал) Тристан уяснил, что они все видели огромный корабль, который разбила в щепы неведомо откуда налетевшая буря. Про себя он подивился власти, которую, по-видимому, имела над людскими умами его новая знакомая. Местные жители, простые рыбаки, смотрели на Тристана с уважением и почти что суеверным страхом: ведь он выжил после кораблекрушения, а всякий знает, что нет смерти страшнее, чем гибель в разбушевавшемся море.
– Меня зовут Друстан, – сказал Тристан, – я купец из Норвегии. Проводите меня к вашему повелителю. Буря уничтожила все, чем я владел, и мне нечего принести ему в дар, кроме себя самого.
Один из рыбаков вызвался сопровождать Тристана во дворец короля. Дорогой витязь расспросил его, но так и не узнал ничего нового: всё, что мог рассказать ему рыбак, Тристан уже слышал от старой колдуньи. Против ожидания, король принял Тристана ласково и обещал ему свое покровительство; Тристан же искусно выстроенной речью так сумел расположить к себе его сердце, что мог не опасаться за свое будущее. Никто не признавал Тристана в новом обличье, и он смог без помех осмотреться вокруг.
Король показался ему человеком любезным, но недалеким; приближенные его были грубы и неотесанны, кичливы и высокомерны донельзя. Увидев, что их господин благосклонен к Тристану, они тотчас стали заискивать перед последним. Тристан просил только об одном: чтобы ему дозволили остаться в Ирландии, пока не придет какой-нибудь корабль, который отвезет его обратно на родину. Говоря это, он сам удивлялся, до чего естественно и непринужденно выходит у него ложь: раньше одно-единственное слово кривды изобличило бы его, ибо он не умел скрывать ничего – ни того, что было у него на уме, ни того, что лежало на сердце.
– Любезный господин… – начал было король, но в эту минуту дверь отворилась, и вошла королева. Окинув потерпевшего кораблекрушение холодным взором, она вполголоса обратилась к мужу. Королева, женщина уже в летах, была очень хороша собой, но красота ее не нравилась Тристану: было в ней что-то отчужденное, жесткое, застывшее. Она походила на живую статую, и в присутствии ее всякому становилось не по себе.
Почти сразу же вслед за королевой появилась молодая девушка – очевидно, дочь короля; при взгляде на нее Тристан ощутил еще большее разочарование. Девушка была рыжая, худая, некрасивая, с неловкими угловатыми движениями; в ее зеленых глазах постоянно горел какой-то странный огонь, который мог насторожить или вовсе сбить с толку человека простодушного. Королева обернулась и что-то сказала ей; девушка отвечала односложно и, видимо, нехотя.
– Это дочь наша Эссилт, – сказал король, и гордость, прозвучавшая в его голосе, показалась Тристану неуместной, но тем не менее он все же поклонился. Эссилт некоторое время безразлично смотрела на него, потом отвела глаза; не скроем, Тристана это задело, и он решил, что не будет искать ее общества.
Тристан поселился в королевском дворце; почти ежедневно он видел короля и королеву Одоверу. Они обращались с ним как с умудренным опытом мужем, каким он и был для них, судя по внешности; сам же Тристан нередко забывал о ней и совершал поступки, мало приличествующие его облику. Однажды на глазах у всего двора он укротил дикого жеребца, вызвав тем самым всеобщее восхищение и неизменную спутницу его – черную зависть.
Поступком этим, столь же отчаянным, сколь и бессмысленным, он снискал себе друга в лице Аэльрота, пасынка короля. Одовера ведь приходилась королю Ирландии второй женой; от первого брака у нее оставался сын, и теперь, когда Морхольт и его старший брат погибли, престол прочили именно Аэльроту. Все, кроме отчима, любили его; трудно было не любить этого красивого, беспечного малого с открытым лицом и веселым нравом. Вскоре Тристан узнал и другую сторону его души: при всем кажущемся простосердечии у Аэльрота случались приступы звериной жестокости, и в такие моменты он мог, не глядя, разрубить надвое мечом конюшего, если тот плохо ухаживал за его любимым конем. Аэльрот знал за собой этот недостаток и больше всех мучился из-за него, но никакие увещевания на него не действовали, и в следующий раз он снова с легкостью впадал в безудержную ярость, если к тому представлялся удобный случай.
Поговаривали, что предполагаемый наследник одержим злым духом, который и толкает его на дикие и несообразные его положению поступки, и, может быть, это и было причиной нелюбви к нему со стороны ирландского короля. Много раз тот, разгневавшись на пасынка из-за очередной выходки, прогонял его с глаз долой; Аэльрот подчинялся и исчезал надолго, но проходило время, и рыбаки могли видеть его, скачущего вдоль полосы прибоя обратно во дворец на вороном коне: длинные светлые волосы развеваются по ветру, шпоры кровавят бока разгоряченного животного, мчащегося из последних сил. Аэльроту прощали слишком многое, в том числе и то, что не простили бы никому другому; все сходило ему с рук, и король Ирландии, побежденный уговорами своей супруги, принимал его, как и прежде.
Вскоре прошел слух, что дракон вновь объявился в горах, и король сам вызвал Аэльрота, ибо надо было решать, что делать дальше. Ведь Морхольт не только не привез обещанной дани, но и себя не смог уберечь: сразил его на далекой корнуолльской земле какой-то заговоренный колдун, о котором в здешних краях неизменно вспоминали с проклятием; но Тристан уже научился спокойно выслушивать такие вещи и даже поддакивал собеседникам, забавляясь от души.
– Дракон грозит нас всех сжечь огнем, – сказал король ирландский.
Тристан не утерпел, открыл было рот, чтобы предложить сразиться с чудовищем, но его опередил Аэльрот:
– Я пойду к нему.
Король изумленно воззрился на него:
– Зачем? Что ты можешь сделать?
– Слушайте меня: я все обдумал. Я выманю его на равнину и убью; и пусть поразят меня великие боги, если я не сделаю этого.
Королева Одовера в отчаянии всплеснула руками и обратила на мужа умоляющий взор. Король колебался: он никогда не любил Аэльрота и все же не мог позволить ему пойти на верную гибель.