Аэльрот оскалился по-волчьи, весь подобравшись. Он не спускал глаз с Тристана.
– Я люблю ее, – проговорил он.
– И я.
– Вот как? – только и сказал Аэльрот.
– Я бы дал убить себя за нее, – проговорил Тристан. – Скажи: ведь она захотела этого?
Аэльрот в нетерпении дернул щекой.
– Ты можешь сражаться.
– Мне жаль тебя, – промолвил Тристан.
Быстрее молнии Аэльрот кинулся на него: вряд ли другие слова оскорбили бы его так сильно, как эти. Тристан увернулся; меч, описав дугу, вонзился в шею его коня, и Тристан рухнул в пыль. Но дикая жажда жизни, ведомая одним лишь воинам на краю гибели, заставила его подняться. Повинуясь ей, он выхватил свой меч.
Аэльрот, пришпорив лошадь, мчался на него; Тристан кинулся на землю и, перекатившись, ухитрился подсечь лошади поджилки. Всадник упал; Тристан бросился на Аэльрота, придавленного телом коня и потерявшего меч, но его противник выхватил из-за отворота рукава нож и метнул его Тристану в грудь.
Лес ожил, совсем близко послышались голоса и стук копыт. Аэльроту кое-как удалось подняться; Тристан, собрав все свое мужество, вытащил нож из раны – и, случайно взглянув на свои руки, он не узнал их, а когда узнал, слезы радости потекли у него по щекам. Он вновь был собой. Тристан ощущал свое лицо – оно было точь-в-точь таким, каким он помнил его. Тристан повернулся к Аэльроту; он забыл обо всем, он готов был благодарить своего противника за то, что тот ранил его, но Аэльрот уже кричал:
– Идите сюда! Здесь Тристан из Лионеля, убийца Морхольта! Держите его!
Тристан понял, что нельзя терять времени: всадники были совсем близко. Вот первый из них въезжает на поляну; Тристан бросается на него, и всадник барахтается на земле, а Тристан на его лошади уже скачет прочь во весь опор.
Тристан скрылся в лесу. Люди Аэльрота едва не настигли его, но он счастливо ушел от погони. Боль в груди то и дело давала о себе знать, да и измученный конь нуждался в отдыхе. Тристан, убедившись, что опасность если и не миновала, то на время отступила, расседлал коня и пустил его пастись, а сам промыл, как умел, рану и перевязал ее. Он не мог удержаться от того, чтобы не поглядеть на отражение своего лица в ручье; оно казалось и знакомым до боли, и непривычным – ведь Тристан за время своего пребывания в Ирландии успел обжиться в новом теле. Он глубоко вздохнул и развел руки в стороны. До чего же приятно было вновь ощущать, как под кожей наливаются силой молодые мышцы, чувствовать себя юным, здоровым и почти бессмертным!
В ту ночь Тристан, несмотря на множество одолевавших его забот, впервые спал спокойно.
Едва занялось утро, он был уже на ногах. Пора было выбираться из леса; верно, что тот служил надежным убежищем, но он же легко мог и погубить Тристана. Если по его следу пустят собак, если его узнает кто-то из лесников, лихих людей или просто бродяг, которых всегда много скрывается в непроходимых чащобах, ему не жить. А Тристан так хотел жить! Он пытался сориентироваться по солнцу, но науки, даже самые простые, никогда не давались ему.
Последующие три или четыре дня он блуждал наугад, питаясь от случая к случаю. Иногда деревья смыкались над его головой, подобно крышке гроба, и ни один солнечный луч не проникал сквозь их густые ветви. Однажды Тристан спугнул медведя, а в другой раз поднял свирепого кабана, который клыками распорол брюхо его лошади. Тристан убил кабана и задал себе пир на славу.
Дальше он мог двигаться только пешком. Подумав, Тристан снял свою одежду, вывернул ее, выпачкал сажей и землей и надел наизнанку. Также он озаботился как следует измазать свое лицо, на случай, если рано или поздно ему попадется человеческая душа.
Деревья редели; Тристан упорно шагал вперед, обливаясь потом, – и, достигнув кромки леса, застонал. Вдали он различил очертания королевского замка; значит, сделав круг, он вернулся туда же, откуда пришел.
Шорох, раздавшийся в кустах позади, заставил Тристана обернуться; быстрым движением он положил ладонь на рукоять меча. Перед ним стояла большеглазая веснушчатая девочка, которая с серьезным любопытством рассматривала диковинного бродягу. Вслед за девочкой появился крепкий бородатый мужчина, тащивший охапку дров; заметив Тристана, он остановился.
– День добрый, – сказал Тристан.
Мужчина, ничего не ответив, подозвал девочку и заговорил с ней, указывая куда-то в сторону; тут только Тристан заметил шагах в пятидесяти от них понурую лошадь, запряженную в широкую телегу. Девочка убежала, и Тристан наблюдал, как ловко она влезла на телегу и схватила вожжи.
Мужчина подошел к Тристану.
– Солдат? – спросил он, указывая на меч, который хотя и был спрятан под одеждой, тем не менее нельзя было спутать ни с чем иным.
Тристан нехотя кивнул.
– Был, – объяснил он. – Это ваша дочь?
– Моя, – подтвердил крестьянин. – Куда держишь путь?
Тристан рассказал, как он приехал навестить своих родных, живших на побережье, и узнал, что их дом разрушила буря.
– Теперь я даже и не знаю, куда мне податься, – закончил он.
– Да, бывает, – согласился крестьянин. – У кого служил?
Тристан сглотнул слюну.
– У короля Артура.
В глазах крестьянина блеснуло нечто вроде интереса.
– Да-а, – протянул он.
Телега подъехала, и крестьянин стал нагружать ее. Девочка слезла на землю и тоже пыталась маленькими ручонками приподнять тяжелое полено. Тристан, спохватившись, взял сразу целую охапку дров и легко бросил ее на дно телеги; крестьянин одобрительно крякнул.
– Да ты богатырь, как я погляжу… Вот что: хочешь, я отвезу тебя к нашему королю? Хорошие солдаты ему, наверное, тоже нужны.
Тристан почувствовал, как у него пересохло во рту.
– Спасибо, – пробормотал он.
– Не за что, – сказал крестьянин. – Залезай.
Покорившись судьбе, Тристан сел в телегу. Девочка пристроилась с ним рядом, уперлась локтями в колени, прижала кулачки к щекам и глядела на дорогу. Крестьянин тронул вожжи, и лошадь, горбясь и кивая головой при каждом шаге, двинулась по направлению к замку. У Тристана было такое чувство, словно его везут на плаху. Пряди длинных спутанных волос падали ему на лицо, но он и не думал убирать их и только кутался в свой вывернутый наизнанку плащ.
– А кто ваш король? – спросил он, когда молчание стало совсем невыносимым.
Крестьянин причмокнул, словно у него внезапно заболел зуб, и неопределенно пожал плечами.
– Да кто его знает, – признался он нехотя. – С недавних пор вроде как принц Аэльрот.
– Аэльрот? – повторил Тристан в несказанном изумлении.
– Ну да, – подтвердил крестьянин. – Старому королю он приходился вроде как пасынком. Я слышал, что в свое время король приказал убить отца Аэльрота, чтобы жениться на его матери, но мало ли что говорят.
– А у короля разве нет своих детей? – спросил Тристан с замиранием сердца.
– Можно сказать, что нет.
– Как это?
Крестьянин мрачно поглядел на него.
– Была у него одна дочь, Эссилт. Да только сегодня ее на костре сожгут.
– За что?
– Вестимо, за что: за чародейство. Приметили люди, как она превращается в птицу и летает вокруг дворца, да только доказать ничего не могли. Королева догадалась запереть ее в комнате, вечером открывает – а там альбатрос заместо принцессы. И все, кто был при этом, увидели, как птица превращается – ну, в это самое, в Эссилт. Вот за это ее и сожгут, а мне мой приятель-палач даст целый безант, коли я привезу ему хороших дров. Вот я и отправился с моей Дейрдре пораньше, с утречка, а то бы нипочем не согласился. Известное дело, деревья – на них всякие духи живут, они и навредить могут, если жилье их подпортишь.
Крестьянин говорил еще что-то, но Тристан не слышал его. Его безумный взгляд был устремлен на дрова, разбросанные по дну телеги: так вот для чего они предназначались!
– Вот, – заключил крестьянин и неизвестно к чему вздохнул.
Тристан очнулся.
– А что стало со старым королем? – спросил он.
– Говорят, его убил какой-то витязь на охоте, – отвечал крестьянин, – тот самый, что и сына его Морхольта порешил, когда тот поехал в Корнуолл за данью для дракона. Но толком никто ничего не знает. Говорят, короля тайно похоронили, а другие и вовсе не верят, что он умер. Но! – сердито закричал он на лошадь, чем-то прогневавшую его. – Я тебя!
Тристан поглядел прямо на солнце: яркий свет не слепил его глаз, в которых была одна Эссилт. Он твердо знал, что должен сделать, и с этой минуты весь остальной мир перестал для него существовать. Яснее, чем когда-либо, он понимал, что его ждет неминуемая гибель, и все же его неудержимо влекло к ней, словно в ней была его жизнь, его спасение. Что там говорил седой отшельник – искупление, очищение от грехов? Тристан был бесконечно далек от всего этого; теперь же ему показалось, что он понял смысл этих странных, завораживающих слов.
– Когда казнь? – спросил он, стараясь не смотреть ни на крестьянина, ни на его дочь, которая ерзала на месте и застенчиво улыбалась Тристану, обхватив руками колени.
– Не боись, без нас не начнут, – успокоил его крестьянин, кивком указав на громыхающие при каждом толчке телеги дрова.
Тристану неудержимо захотелось схватить болтуна за горло и сбросить его наземь; и, хотя он отлично сознавал, как это глупо, ему стоило великого труда удержаться от искушения.
Из маленького оконца своей темницы Эссилт видела, как въехала на двор телега, нагруженная дровами, приготовленными для ее костра. С телеги соскочил какой-то бродяга, сверху казавшийся лишь грязным пятном, и заковылял прочь, поминутно оглядываясь. Чья-то тень упала на принцессу; она резко обернулась – и увидела в шаге от себя Аэльрота. Новый король ирландский был одет в роскошные ткани, расшитые серебром и золотом; золотые кудри падали на плечи, но взгляд светлых глаз был бог весть отчего мрачен и суров.
– Ты! – сказала Эссилт, и два ярких пятна вспыхнули на ее щеках.
– Я пришел, – сказал Аэльрот тяжелым, странным голосом, которому он тщетно пытался придать равнодушные нотки, – я пришел спасти тебя.