«Жабы к боли и смерти. Вспомни об уродливой рыбе-жабе, которая втыкает шипы прямо в ладони ничего не подозревающего рыбака. Подумай о ядовитых склизких грибах».
«Убьешь своими руками жабу — и кожа на лице и на руках станет грубой, шершавой и бородавчатой. Жабы высасывают дыхание спящих, обрекая их на гибель».
«А жаба-повитуха? И самцы, и самки дарят жизнь потомству».
«Если плюнуть и пнуть жабу — умрешь».
«Если положить жабу на ранку, она заживет».
«Если разозлить жабу, она будет надуваться ядом, пока не лопнет, забирая твою жизнь ценой своей».
«Жабы — предвестницы жизни. Вспомните о египтянах, которые верили, что жабы олицетворяют собой лоно женщины, а их крики — это крики нерожденных младенцев».
«Жаба — это жизнь».
«Жаба — это смерть».
«Она принадлежит луне, и квакает на лунный серп. Помните, что северяне верят, будто жаба спасает саму жизнь, обратившись красным яблоком и падая в колодец».
«Жаба — это жизнь».
«Жаба — это смерть».
«Жаба — и то, и другое».
Для принцессы же, что с отвращением несет меня вверх по лестнице, а от ее пальцев мешковатое и бугристое мое тело отделяет лишь клочок льна, я источник огромного и необъяснимого раздражения. Я спас ее золотой мяч, почему бы ей не проявить немного снисходительности? К утру я уйду. Но она знала, знала глубоко внутри; она услышала кваканье крошечных невидимых лягушек; она узнала жабу-повитуху.
Если бы она была милостива ко мне, я бы и в самом деле исчез к утру. Но ее инстинкты стремительны: я воплощение опасности, воплощение неведанного. Я был тем, чего она желала, и чего не желала. Она не смогла избавиться от меня достаточно быстро, с достаточной жестокостью. Но она меня знала, и какая-то ее часть вопила: «Не сейчас! Не сейчас!», поэтому она отбросила меня от себя настолько, насколько было можно, чтобы не упустить из виду.
Сменить форму легко, я все время это делаю.
Стоило ей увидеть меня на полу, увидеть мои сильные юные члены и озадаченное выражение лица, увидеть, как я потираю голову, как неуверенно спрашиваю, гол ли я как лягушонок, как она уронила свое сердечко в мой колодец, и сама нырнула следом. Она укрыла меня одеялом, но не ранее, чем ее удивленный и любознательный взгляд охватил все, что нужно. Она приняла свое будущее с поразительным спокойствием. Она гладила мои волосы, цвет которых, также как и цвет глаз, я позаимствовал у ее любимой куклы, и слушала мою печальную историю.
О принце рассказал я ей. О ведьме, что случайно оскорбил; похоже, обидеть их очень легко. Она обратила меня в жабу и сказала…
«Ты спасла меня», — сказал я с благодарностью, пренебрегая ее прежней грубостью, о которой позабыла и она сама. «Те, кто любят меня, будут безмерно рады снова меня увидеть. Ты так красива, — добавил я. — А может быть, мне так кажется лишь потому, что за долгое время впервые увидел доброе лицо, обращенное ко мне?»
«Да», — сказала она чуть слышно. «Нет», — и наши руки сплелись, прежде чем она вспомнила о благопристойности. «Мне нужно представить тебя своему отцу».
«Наверное, мне сначала стоит одеться».
«Наверное, стоит».
И так я рос и множился, пытаясь не отставать от всех тех голосов, что звучали в реках и прудах, трясинах и болотах, и молили о рождении. Некоторые истории проще других. Эта история на первый взгляд кажется ясной как день, чистой как вода пруда. Но зачерпнув воду в ладони и вглядевшись в нее, увидишь все то копошение, которое, проглоти ты воду сразу, ты бы и не увидел никогда. Но сейчас, увидев все это, ты стоишь под палящим солнцем, изнемогаешь от жажды и не знаешь, выпить этот глоток воды или нет, жалеешь, возможно, о том, что вообще стал вглядываться, жалеешь, что не проглотил меня и не пошел своей дорогой, освежившись.
Некоторые истории проще, чем другие. Так что давай, выпей: финал всегда остается одним и тем же.