Юрий КачаевЖаркая тундраРассказ
Семену Никитичу Урусову, Герою Социалистического Труда, первооткрывателю сибирской нефти
Пурга застала Саньку и Володю в какой-то полусотне километров от Тургая. Они отсиживались в зимовье почти двое суток, и Санька совсем извелся от безделья.
Наконец метель унялась, и в белесом небе проглянуло мелкое клюквенное солнце.
— Ну что ж, Саня, двинемся, пожалуй, — сказал Володя, входя в зимовье. Санька оторвался от продушины в оконце и начал молча одеваться. Он натянул меховые сапоги и, кряхтя, влез в полушубок.
— Рюкзак не забудь, — напомнил Володя.
Они вышли наружу. Рядом с избушкой гудели старенькие аэросани. Корпус у них был от обыкновенной «Победы», снятой с колес и поставленной на полозья. Только вместо автомобильного двигателя работал мощный авиационный мотор с пропеллером позади.
Снег вокруг аэросаней был закапан машинным маслом, а местами протаял до самой земли.
— Насилу разогрел нашего конька, — пожаловался Володя. — Аж упарился.
На морозе от него действительно валил пар. Летный шлем Володи заиндевел и казался отороченным заячьим мехом. От этой белой оторочки лицо водителя выглядело еще более худым и смуглым.
Санька открыл дверцу и взобрался на заднее сиденье. Тем самым он давал понять, что все еще сердит на Володю. Если бы тот не испугался пурги, Санька давно бы был в Тургае. Из каникул и так уже пропало четыре дня. Кроме того, Володя вез в Тургай свежую почту и долота для буровой вышки. Из-за его осторожности, если не сказать хуже, может, вся работа остановилась.
Володя включил скорость и дал газ. Аэросани, дрожа от нетерпения, рванулись вперед, и навстречу полетела безмолвная лесотундра. Однообразно мотался из стороны в сторону «дворник», смахивая редкие снежинки, ровно гудел мотор, и сани приятно покачивало на некрутых сугробах.
Володя сунул в рот папиросу и заговорил, чуть повернув голову:
— Ты, Саня, еще глуп: не едал суп из семи круп. Риск, он благородное дело, когда построен на точном расчете. Понял? Вот заблудись мы в пургу или замерзни — кому от этого прок? Мне долота надо доставить и тебя тоже, хоть кровь из носу. А ты в бутылку лезешь. — Володя помолчал, потом снова заговорил. — Ты вот знаешь, почему меня с вертолета на аэросани, к шоферам перевели? То-то и оно, что не знаешь… Этой весной нужно было поисковиков в другое место перебросить — затопило их на прежней стоянке. Я полетел. Прилетаю и вижу: приземлиться негде, кругом болото. Эх, думаю, была не была — и посадил свой «МИ-4» прямо на крышу балка, это дом такой на полозьях, и крыша у него плоская. Парней-то я вывез, но дело тем не кончилось. Вызывает начальство и говорит: «За смелость тебе, Владимир Иванович, спасибо, а поскольку смелость эта не от большого ума, марш в шоферы. Потому что ты и промахнуться мог и людей задавить». Вот так-то, Саня, друг мой нетерпеливый…
Под мерное покачивание машины Санька стал клевать носом. В полудреме он думал о предстоящей встрече с отцом. Отец был буровым мастером и дома появлялся редко. Мать сердилась, называла его непутевым цыганом. Но отец только посмеивался:
— Верно сказано, в самую точку: у меня, как у цыгана, курятника нет, да и на подъем я легок.
Сейчас его бригада работала неподалеку от Нефтегорска, где жили Санька с матерью. Раз в неделю из Нефтегорска в Тургай ходили аэросани, и Санька уговорился с матерью, что в зимние каникулы съездит попроведать отца. Думая о нем, Санька заснул. Сон приснился жутковатый — разбор сочинений. И будто бы Нина Николаевна говорит: «Арбузов, почему ты написал: „Шторм ложил лодку набок?“» А Санька не знает, что на это ответить, и от стыда у него пламенеют уши.
— Да проснись ты, приехали, — вдруг басом говорит Нина Николаевна и трясет Саньку за плечо.
Санька вздрогнул и открыл глаза.
— Приехали, говорю, — повторил Володя.
Аэросани и впрямь стояли у какого-то длинного бревенчатого барака.
Санька проворно спрыгнул на землю и огляделся. К его удивлению, никто их не встречал.
— Оркестра не будет, — сказал Володя. — Одна смена на работе, другая наверняка спит — из пушки не добудишься, а третья уже уехала вахту заступать.
Саньке не терпелось поскорее увидеть отца, и он бегом пустился по тропинке, которая вела к двери. Промерзшая дверь никак не хотела открываться. Выручил Володя, и они вошли в барак.
Середину барака занимала печь, на ней посапывала большая кастрюля, распространяя вкусный запах. На двухъярусных нарах, идущих вдоль правой стены, крепко спали люди. Отца среди них Санька не нашел. В ближнем левом углу Санька увидел большой дощатый стол с горкой вымытых алюминиевых мисок и керосиновой лампой. На краю стола негромко мурлыкал зеленый радиоприемник:
Где-то на белом свете,
Там, где всегда мороз,
Трутся спиной медведи
О земную ось…
— Смена когда вернется? — спросил Санька шепотом.
Володя взглянул на часы.
— Минут пятнадцать осталось.
Скоро за стеной барака заурчала машина.
— Это их вездеход, — сказал Володя.
У дверей затопали, и в барак, толпясь и смеясь, ввалилось до десятка человек. Все они были в одинаковых брезентовых куртках, надетых поверх ватников, в одинаковых шапках и меховых сапогах. Санька не сразу признал отца — настолько тот похудел и оброс черной щетиной.
Отец шагнул к Саньке, положил на плечо тяжелую руку и оглядел вприщур, склонив голову набок.
— Молодцом, — коротко одобрил он. — Здорово вырос.
Помолчав, отец спросил:
— Ну как там мама? Как с ученьем? На тройках, поди, прикатил? Признавайся!
— Троек нет, — обстоятельно начал Санька. — От мамы тебе письмо привез…
— Ладно, поговорим потом, — перебил его отец. — А пока будем обедать.
Перебрасываясь шутками, рабочие раздевались и подходили к Саньке знакомиться. Они протягивали широкие, жесткие ладони и здоровались с ним серьезно, как с равным. Санька млел от гордости. Двоих членов бригады он знал и раньше: дизелиста Федю и бурильщика Рубакина. Они не раз бывали у Арбузовых дома.
За столом стало шумно и весело. Санька сидел между отцом и Рубакиным, пожилым лысым человеком, которого за малый рост весь Нефтегорск заглазно звал «метр с кепкой». Однако рост не мешал Рубакину быть лучшим бурильщиком в крае, а бурильщик, известно, второй человек после мастера.
Саньке, как и всем, навалили огромную миску вермишели с мясом.
— Не робей, друг, — подмигнул Саньке молодой толстомордый парень. — Ешь — потей, работай — мерзни, сто лет проживешь. Законно!
— Дурак ты, Иван, самородковый, — беззлобно сказал парню Рубакин. — И шутки у тебя… того… — Он посверлил пальцем висок. — Ты не думай, Саня, что он это серьезно.
— Ну, хирурги, будем ленту крутить? — спросил Володя, отодвигая свою миску. — Я новую привез. (За нехваткой киномехаников бывший вертолетчик сам показывал буровикам фильмы.)
Кино смотрели на измятой простыне не первой свежести — Володя забыл рулон экрана. Аппарат был узкопленочный и работал от движка. Каждый раз, когда Володя вставлял в кассету новую пленку, зрители успевали переброситься шуткой и побалагурить.
Фильм был про любовь, и Санька едва не уснул от скуки.
После кино Володя попрощался со всеми и уехал: ему нужно было обслужить еще две точки. Буровики начали укладываться спать. За столом остался только Федя-дизелист: он учился заочно в Свердловском горном институте и сейчас готовился к сессии. Отец говорил про Федю: «моторный парень», — а в устах отца эти слова звучали как высшая похвала. К великому огорчению Саньки, его самого отец еще ни разу так не называл.
Санька забрался на верхние нары, отец лег внизу. Некоторое время они переговаривались вполголоса. Санька рассказывал про свои дела, а отец изредка перебивал его короткими вопросами.
Потом он вдруг замолчал. Санька окликнул его, но ответа не получил.
«Уснул, — подумал Санька. — Намаялся за день-то. Ну ничего, завтра тоже время будет».
Он повернулся на бок, подтянул одеяло до подбородка и закрыл глаза.
Проснулся Санька от холода. В бараке здорово выстыло. Санька попытался лечь и так и этак, чтобы согреться, залез под одеяло с головой, но толку было мало.
— Ну чего возишься? — услышал он негромкий голос отца. — Вот возьми спальный мешок. Мы под утро все в мешки забираемся. А с вечера жарища — хоть веник в руки бери.
Мешок шлепнулся на нары.
— А ты почему не спишь? — спросил Санька.
— Мне уже вставать пора. Смену на вахту отправлять надо.
Санька не успел еще залезть в мешок, как в дверь гулко забарабанили.
— Кого это леший по ночам носит? — проворчал отец и, чиркнув спичкой, зажег керосиновую лампу. Люди на нарах зашевелились.
Отец подошел к двери и изо всей силы двинул ее плечом. Дверь распахнулась, впуская в барак ватные клубы пара.
— Входи, мы не запираемся, — сказал отец. — Силенки, что ли, не хватило?
На пороге стоял человек, лицо его было до самых глаз замотано шарфом. Хлопая белыми ресницами, человек спросил:
— Кто тут Арбузов?
— Ну я, а что? Гостинцев мне принес?
Вошедший размотал шарф, и, вглядевшись в его лицо, отец уже серьезно спросил:
— Случилось что-нибудь?
— Человек обморозился. Сильно. Кровь носом так и хлещет. Видно, легкие спалил.
— Вы откуда?
— Из сейсморазведки. Километров пять от вас. Нужна машина. Вот послали к Арбузову.
— Ах ты черт! — сказал отец. — И Володя, как на грех, уехал… Ну, ладно, ребята поймут.
Он стал одеваться.
— Вы сами поедете? — чуть удивленно спросил сейсморазведчик.
— Сам, — буркнул отец. — Я шофер не ахти какой, да тут светофоров нету. Пошли!
Скоро снаружи простуженно закашлял мотор, потом кашель перешел в рычание, и вскоре стало тихо — вездеход ушел.