— О, что вы говорите! — возмутился Джемс.
— Нет, в самом деле! Я поняла это, когда вы выскочили через окно. Вы были так похожи на Клода Мастерсона из «Девушки с гор».
— Не читал, — мрачно ответил Джемс.
— Он был очень сильный и храбрый, с глубокими, темными, мрачными глазами.
— Если уж все должно идти по теткиным романам, то сейчас вас должен сбить с ног автомобиль, а я должен отнести вас в дом, уступить вам свою… Берегитесь! — вдруг закричал он.
Но было уже поздно. Она лежала у его ног жалким комочком батиста, кружев и шелка, а за угол заворачивал огромный хрипящий мотор. Из него высунулся толстый, краснолицый джентльмен в меховой куртке. Он обнажил голову, — о, нет, не жестом сожаления к своей жертве! — он прикрывал номер машины.
Собачонка Тото, к сожалению, осталась жива.
Джемс отнес девушку в дом и положил на кушетку в столовую. Потом позвонил, появилась румяная экономка.
— Пошлите за доктором! — скомандовал Джемс. — Несчастный случай.
Экономка склонилась к девушке.
— Ах, бедняжка, бедняжка! — прошептала она. — Какая красавица!
Пришлось послать садовника за доктором Брэди.
Явился доктор и после долгого осмотра сообщил:
— Кости не поломаны, но много ссадин на нежной коже. И конечно, испуг. Она должна побыть здесь некоторое время, Родмен. Ей вредно двигаться.
— Оставаться здесь? Немыслимо, неприлично, неудобно!
— Ваша экономка будет присматривать за ней.
Доктор подмигнул. Он был мужчиной средних лет с бачками.
— Хорошенькая девушка, Родмен?
— Я тоже так думаю.
— Красавица. Дочь феи…
— Что? — воскликнул Родмен. Он знал доктора Брэди как совершенно непоэтичного человека. Единственно, чем вдохновлялся доктор, это вопросами пищеварения.
— Дочь феи. Нежное, чудное создание. Когда я взглянул на нее, Родмен, сам чуть не влюбился. Ее маленькая ручка лежала на ковре, как белая лилия на поверхности воды, а ее большие, красивые глаза с надеждой смотрели на меня, точно…
И доктор Брэди побрел по саду, бормоча выдержки из поэтов, а Джемс с ужасом смотрел ему вслед.
Через неделю мистер Эндрю Мак-Киннон, старший компаньон известной фирмы «Литературное агентство Мак-Киннон и Гух», сидел у себя в конторе на Чансери-Лейн, глубоко задумавшись над телеграммой. Потом он позвонил.
— Попросите мистера Гуха зайти ко мне.
И снова задумался.
— Мистер Гух, — сказал он вошедшему компаньону, — я только что получил от Родмена любопытную телеграмму. По-видимому, он хочет видеть меня и просит приехать к себе.
Мистер Гух прочел телеграмму.
— Написано под влиянием сильного возбуждения, — согласился он. — Удивляюсь только, почему он сам не едет сюда, если ему так нужно вас видеть.
— У него очень серьезная работа. Он кончает роман для издательства «Проддер и Виггс». Ну, что же, погода прекрасная. Если вы присмотрите за конторой, я поеду к нему позавтракать.
На перекрестке дорог, приблизительно в миле от «Жасминного домика», Мак-Киннон увидел на краю шоссе жестикулирующую фигуру и приостановил автомобиль.
— Доброе утро, Родмен!
— Наконец-то вы приехали! — ответил Джемс. Он показался агенту худее и бледнее обыкновенного. — Может быть, мы пройдемся пешком? Мне нужно с вами серьезно поговорить.
Мак-Киннон согласился, и Джемс при виде его сильной, уверенной фигуры почувствовал некоторое облегчение. Мак-Киннон был угрюмый плотный человек; при встрече с ним редакторы смущенно теребили галстуки и соглашались на все его условия. Эндрю Мак-Киннона никак нельзя было заподозрить в сентиментальности. Тщетно расточали ему поэтессы и романистки свои улыбки. Он оставался холоден и непоколебим.
— Ну-с, Родмен, — сказал Мак-Киннон. — Проддер и Виггс приняли ваши условия. Я хотел вам об этом написать, но получил вашу телеграмму. Пришлось-таки мне с ними повозиться, но мы сошлись на двадцати процентах с первого издания, двадцати пяти — со второго и двухстах фунтах аванса в день выхода из печати.
— Хорошо, — рассеянно сказал Джемс. — Хорошо. Кстати, Мак, вы помните мою тетку, мисс Лейлу Мэй-Пикней?
— Еще бы, я всю жизнь был ее агентом.
— Тогда вы должны знать, что за дребедень она писала.
— Автор, — нравоучительно сказал агент, — который получает двадцать тысяч в год, дает товар, а не дребедень.
— Ну, словом, вы знаете ее?
— Еще бы.
— Умирая, она оставила мне пять тысяч и виллу «Жасминный домик», где я теперь и живу. Мак, вы верите в заколдованные дома?
— Нет.
— А вот я утверждаю, что «Жасминный домик» заколдован.
— Вашей теткой? — удивился Мак-Киннон.
— Да, насыщен ее влиянием! Над этим местом тяготеет заклятие… миазмы сентиментальности. И всякий, входящий туда, пропитывается насквозь этими ядовитыми испарениями.
— Какая ерунда!
— Вовсе не ерунда!
— Неужели вы серьезно верите, что…
— Хорошо, как вы относитесь к такому факту? Каждый раз, когда я сажусь писать, немедленно появляется девушка.
— В комнате?
— В романе, черт подери!
— Да, да, Родмен, — покачал головой Мак-Киннон, — для вашего романа девушки определенно вредны. Они обесцвечивают все действие.
— Сам знаю. И вот мне ежедневно приходится изгонять оттуда это ужасное существо. Мак. Смазливая девчонка с гнусной улыбкой! Сегодня утром она пыталась залезть в колодец, куда таинственный прокаженный запрятал Лестера Гэджа.
— Быть не может!
— Факт! Мне пришлось переписать три страницы, чтобы избавиться от нее. Известно ли вам. Мак, что в настоящее время я окружен нитями дьявольского заговора всех романов, когда-либо написанных моей, к счастью, покойной теткой? С каждым днем, по мере продвижения моей книги, я все яснее и яснее вижу, что у нее обязательно будет благополучный конец! Неделю назад у моих дверей автомобиль сшиб девицу, и мне пришлось поместить ее у себя. И с каждым днем я все больше убеждаюсь, что рано или поздно я попрошу ее выйти за меня замуж!
— Не делайте этого! — возопил Мак-Киннон, убежденный холостяк. — Вы слишком молоды для женитьбы.
— Как Мафусаил, — ответил Родмен. — Но все равно я знаю, что этим дело кончится. Миазмы проклятого дома пропитали меня. Я не могу сопротивляться той злой силе, что ведет меня к гибели. Сегодня утром, например, я обнаружил, что целую ее собачонку! — Что вы говорите?
— Правда! Конечно, я ее немедленно бросил. А вчера я промок до нитки, собирая букет цветов для девицы.
— Родмен!
— Факт! Я положил букет у ее дверей и побрел вниз, дергая себя за волосы, не понимая, как это случилось. В передней наскочил на румяную экономку. Она благосклонно смотрела на меня, и черт меня побери, если она не бормотала: «Пошли, Господи, счастья влюбленным!»
— Почему вы не уедете отсюда?
— Тогда я потеряю пять тысяч.
— Гм, — задумчиво сказал Мак-Киннон.
— Очевидно, эманации теткиных мыслей впитались во все предметы и в стены дома и давят и порабощают волю всякого, кто туда попадает. Здесь, несомненно, какое-то четвертое измерение. Мак. Мак-Киннон презрительно улыбнулся.
— Ерунда, — сказал он. — Просто вы заработались, дружище! Вот вы увидите, что ваша отравленная атмосфера на меня никак не подействует.
— Потому-то я и просил вас приехать. Я надеюсь, что вы разрушите наваждение.
— Постараюсь, — обещал Мак-Киннон.
За столом Мак-Киннон мало говорил — он вообще был молчалив во время еды. Джемс замечал, что он украдкой посматривает на девушку, которая уже поправилась и могла спускаться в столовую, но он ничего не мог прочесть на хмуром лице агента. Солидность и невыразительность его лица, однако, внушали еще надежду Джемсу.
— Ах, право, вы мне принесли облегчение, — говорил Джемс, провожая агента через сад. — Я чувствую, что могу положиться на ваш здравый смысл. Атмосфера дома изменилась после вашего визита.
Мак-Киннон с минуту молчал, погруженный в собственные мысли.
— Родмен, — сказал он, влезая в автомобиль. — Я думал над вашим предложением — ввести в «Тайну девяти» любовную интригу. Я думаю, что вы правы! Для романа она необходима. В конце концов, что в мире выше любви? Ах, любовь, Родмен, самое прекрасное слово во всем словаре! Родмен, введите туда чудную чистую девушку, и пусть она выходит замуж за Лестера Гэджа.
— Ну, это дудки, — мрачно ответил Джемс. — Если она влезет в роман, то я дам ей в мужья таинственного прокаженного, и никого другого! Но, Мак, я вас не понимаю…
— Ах, Родмен, эта девушка покорила меня! — вздохнул Мак-Киннон (Джемс с ужасом увидел, что на его бесстрастных глазах выступили слезы умиления). — Ах, я видел ее, сидящей под розами, окруженную ароматом жасмина. Беззаботные птички весело пели, и ласковое солнце освещало ее милое личико. Бедняжка! — бормотал Мак, вытирая глаза. — Несчастная девушка! Родмен, — и его голос дрогнул, — я… решил, что мы жестоко обошлись с Проддером и Виггсом. У Виггса только что оправилась от болезни жена. Друг мой, можем ли мы притеснять человека, у которого такое горе? Нет, я возьму обратно договор и переделаю его на двенадцать процентов и без аванса.
— Что?
— Но вы на этом не потеряете, Родмен, нет, нет, вы не будете в убытке! Я отказываюсь от своего вознаграждения. Бедная, бедная девушка!
Автомобиль тронулся. Мак-Киннон, сидя на заднем месте, сморкался.
— Все кончено! — сказал Джемс.
Вникните в его положение. Вы, читатель, может быть, счастливый семьянин и не поймете всю силу инстинкта самосохранения, являющегося в минуты опасности у заядлого холостяка.
У Джемса был панический, врожденный ужас перед браком. Еще в молодости он приобрел ряд холостяцких привычек, у него образовался прочный холостяцкий уклад, и он боялся, что к концу первой же недели медового месяца женщина разобьет вдребезги весь его привычный образ жизни.
Джемс любил завтракать в постели. Позавтракав, он курил и стряхивал пепел на ковер. Какая жена станет это терпеть?
Джемс привык проводить день в костюме для тенниса и туфлях. Какая жена упустит случай нарядить мужа в тугой крахмальный воротник, узкие ботинки и визитку?