В перечне мифов, преграждающих путь к подлинности, числится у Симоны де Бовуар и исторический материализм и, в частности, теория homo economicus Фридриха Энгельса. Она состоит в том, что средства производства и, следовательно, обусловленное ими устройство общества и разделение труда между полами зависели от орудий труда (равно как и от материалов и технологий). Соответственно, в каменном веке мужчинам больше подходила охота, а женщинам – работа более мелкими орудиями вроде копалок или приспособлений для плетения. Позже, с появлением плуга и интенсификацией земледелия, некоторые народы поработили Других, чтобы возделывать поля, и установили право частной собственности, позволяющее распоряжаться рабами. Мужчины имели дело с более крупными орудиями, которые приносили больше прибыли, и потому их труд стал считаться более ценным – по поверхностным и ограниченным финансовым меркам, – чем женская работа по хозяйству и забота о семье.
Ту же идею отстаивает и автор одного из самых известных исторических исследований неравенства «Происхождение патриархата» (1986) Герда Лернер. Она относит становление патриархата к процессам, происходившим в период с 3100 до 600 годов до н. э. Неравенство росло с развитием земледелия, утверждает Лернер, по мере того как мужчины получали власть над землей и женским телом (и телами детей) как экономическими ресурсами, которые тогда объединялись с частной собственностью{49}.
Частная собственность и законы о наследовании закрепляли неравенство, принуждая женщин к зависимости от мужчин, поскольку сами женщины почти никаких прав на материальные ценности не имели. Эти законы институционализировали патриархальную семью и представление о женщине как своего рода активе. Со временем кабальные отношения между мужчиной и женщиной стали традицией. Мужчины продолжали трансцендировать – изобретать, созидать, осуществлять, рисковать собой – и превращать эту деятельность в ценности, ассоциирующиеся с мужественностью. Большинство женщин застревали в якобы данной от природы фактичности – необходимости обихаживать и кормить себя и других – и оказывались лишены возможности создавать свою подлинную сущность.
Симона де Бовуар выделяет два основных исторических фактора, которые способствовали изменению положения женщин в XX веке: свободу от непременного участия в воспроизводстве (продолжении рода) и свободу участия в производстве. Технологии свели на нет почти все физические различия между мужчинами и женщинами, касающиеся рабочих задач. Контрацепция предоставила многим мужчинам и женщинам возможность не обзаводиться большой семьей или обходиться без семьи в принципе – хотя в этой области все по-прежнему сильно зависит от культурной и классовой принадлежности. Некоторым привилегированным женщинам можно было не работать, но те, кто зарабатывал наемным трудом, попадали под двойной гнет: право на работу не гарантировало соблюдение трудовых прав. Им платили меньше, поручали скучные рутинные задачи, подвергали дискриминации и сексуальным домогательствам.
Эти тенденции только усиливали господство мужчин над женщинами. Однако де Бовуар доказывала, что такие теории, как homo economicus, поверхностны и абстрактны, поскольку не объясняют, каким образом одних только орудий труда оказалось достаточно, чтобы перейти от коммунитаризма к индивидуализму. Они не объясняют, как именно частная собственность привела к угнетению женщин и почему разделение труда основывалось на подчинении и закабалении, а не на дружбе.
Если физические различия обусловлены биологией, то различия во власти – порождения культуры. Хотя многие считают мужское господство естественным просто потому, что «так было всегда», это мнение является искажением действительности и средством угнетения. Столь же абсурдно было бы утверждать, что люди всегда умирали от болезней, а потому искать способы лечения и изобретать вакцины незачем. Симона де Бовуар призывает правильно понимать глагол «быть» применительно к женщинам в высказываниях типа «женщины [суть] кроткие». «Быть» здесь означает не «должны быть», а «стали»{50}.
Пусть человек не властен над своей биологией, психологией или историей, мы можем (или, по крайней мере, должны иметь возможность) создавать рабочие места и должности, использовать технологии для того, чтобы преодолеть историческое неравенство в области разделения труда. Сводить людей к их фактичности – это угнетение, безнравственность и расчеловечивание. Человеку свойственно желание стремиться за пределы данности. Быть человеком – значит задаваться вопросами о своем бытии, искать причины для него, оправдывать свое существование. Иными словами, трансцендировать.
Фрейдистские теории в большинстве своем сейчас развенчаны{51}. Однако в современной культуре находит отражение множество биологических, психологических и исторических теорий, которые продлевают жизнь вредным мифам и препятствуют подлинности. Юваль Ной Харари в своем бестселлере по версии The New York Times «Sapiens. Краткая история человечества» соглашается с де Бовуар (хотя и не упоминая ее), что ролями, правами и обязанностями мужчин и женщин наделяет культура, а не биология. В то же время он утверждает, что для господства мужчин над женщинами все же должно быть биологическое основание, не отрицая при этом, что свидетельств для такого основания у нас нет.
Хотя мужчины действительно в среднем мускулистее, признает Харари, женщины во многом оказываются сильнее – в том числе в умении выдерживать голод, болезни и усталость{52}. Более того, между мускулами и социальной властью практически нет корреляции, а если есть, то зачастую обратная. На высшие ступени политической, религиозной и законотворческой иерархии обычно поднимаются не самые мускулистые и сильные и уж тем более не самые эволюционно успешные мужчины.
Согласно ряду теорий, мужчины добились господства благодаря большей агрессивности: предполагается, что повышенный уровень тестостерона усиливает враждебность. Однако точно неизвестно, в самом ли деле мужчины агрессивнее женщин. По результатам некоторых исследований, женщины агрессивнее мужчин, но мужчина в состоянии причинить больший физический вред{53}. Если рядовому бойцу агрессия, возможно, и вправду помогает приблизить победу, то полководцу, считает Харари, больше необходимы выносливость, организаторские способности, умение руководить, объединять усилия и оценивать обстановку с точки зрения противника. Свидетельств превосходства мужчин над женщинами в этих умениях у нас нет.
Другие популярные теории основываются на том, что мужчинам приходилось соревноваться с другими мужчинами за женщин ради продолжения рода, а женщинам необходима была мужская защита на время беременности и первых лет жизни ребенка. Однако никаких объективных оснований рассчитывать на мужчин в чем-то, кроме спермы, у женщин не было. Многие животные – слоны, львы, пятнистые гиены и бонобо – формируют матриархальные сообщества, где самки помогают друг другу заботиться о детенышах, пока самцы соперничают между собой. Но животные, конечно, не могут диктовать людям, как обустраивать социум.
Пользуясь экзистенциалистской терминологией Симоны де Бовуар, толкать женщин на путь, не являющийся результатом свободного подлинного выбора, – то есть не допускать их к ролям, маркированным как мужские, – значит радикально уничтожать их попытки жить подлинной жизнью. Но когда же начинается внедрение стереотипов? Очень, очень рано. К шести годам дети уже начинают считать, что девочки глупее мальчиков, что им хуже даются естественные, точные и технические науки (STEM)[7], хотя по оценкам и в стандартных тестах девочки мальчиков обходят{54}. Сторонники неравенства могли бы утешить себя тем, что, даже если в среднем способности к STEM у мужчин не выше, отдельные мужчины все-таки преуспевают в этой области больше, чем основная масса женщин, однако и на этот счет надежных доказательств нет{55}.
Теории, провозглашающие мужчин более способными к STEM, по определению являются сексистскими, поскольку игнорируют социоэкономические и культурные факторы, целенаправленно препятствующие желанию девушек делать карьеру в этой области. Кремниевая долина, в частности, славится своей враждебностью к тем, кто не вписывается в шаблоны. Дисциплины STEM по-прежнему считаются мужской прерогативой, но исключительно из-за значимости, которую им приписывают мужчины, а не из-за врожденных биологических различий. Как объясняла Симона де Бовуар, «создавая универсальные ценности – под которыми я подразумеваю, например, математику, – мужчины часто ставили на них печать исключительности, маскулинности, мужского занятия ‹…› очень тонко и коварно»{56}.
Сделать решительный шаг к равенству возможностей – праву каждого быть значимым и востребованным, подлинному восприятию себя – означает устранить путаницу в ценностных установках, требующих от мужчин маскулинности, а от женщин – феминности. Такие ценности, как способности к математике и естественным наукам, должны, отмечала де Бовуар, стать универсальными. Мы не можем изменить систему ценностей в одночасье, но продолжать бороться с мифами необходимо, поскольку здесь изменения возможны и, когда они произойдут, это и будет настоящая революция.
На третьем курсе колледжа в Австралии я записалась в университетский полк подготовки армейского резерва. На человека, готового служить, я была не похожа совершенно – в армию шла в надежде заработать денег, получить абсолютно новый опыт и завести друзей. Когда в первый день я разбирала винтовку – старую железяку образца Второй мировой, – зрелище было не для слабонервных.