- Он такой милый, - бормочет она.
Точно. До тошноты.
- Но грозный, - прибавляет дальше. – На тебя зарычать не побоялся. Я уверена, в бою этот малыш будет беспощаден. Я чувствую у него сильный характер.
- Рычал? – хмыкаю. – Скулил.
Пес оскаливается, а я ухмыляюсь.
- Цербер, - торжественно заключает Соня. – Вот эта кличка ему подходит.
- Такая мелкота и сразу Цербер?
Собака гавкает в мою сторону, а потом оборачивается и лижет ладони девчонки. Беспалевно, ничего не попишешь. Подбивает клинья, причем очень активно.
- Ты его недооцениваешь, - заявляет она и расплывается в улыбке, глядя на этого косматого гаденыша.
- Цербер сторожит врата ада, а этому разве что мышей гонять доверят.
- Он еще подрастет и всем себя покажет.
Я не спорю. Пускай забавляется, лишь бы ей было по кайфу.
- Ой, давай здесь остановимся, - говорит Соня, когда мы проезжаем мимо парка аттракционов.
Я врезаю по тормозам.
- Ты давно катался? – спрашивает она. – У меня в городе ничего похожего не было, к нам лишь передвижной лунапарк пару раз приезжал.
- Я не катался.
- У вас тоже таких развлечений не было?
- Были, - кривлюсь. – Но я не по этой теме.
- А в детстве?
- Дед нанял учителей. Действующих военных. Они меня муштровали. Там было не до качелей и веселых горок. Точнее там свои аттракционы нарисовались.
- Подожди, - хмурится. – Я про то время, когда ты был маленьким.
- Так и я про него.
Она мрачнеет и берет меня за руку, ведет за собой. Псина мчится следом. Зря мечтаю, что мелкий гаденыш отвяжется, выберет себе другую хозяйку в толпе народа. Вот ведь упертая животина. Как приклеенный за моей Соней таскается.
Стремно тут. Куча детишек. Орут, хохочут, носятся вокруг будто угорелые. Видно, со всей страны мелкота сюда стеклась. Каникулы у них или чего еще?
Девчонка затаскивает меня на всякие странные штуковины. То на слабое подобие автодрома с дебильными игрушечными машинками, то на крохотные лодки. А потом я вообще стараюсь не разбираться, в чем участвую.
«Пчелка», блять какая-то. Долбанный «Паровозик». Гребаный батут с дутыми фигурами из детских мультяшек.
И самый пиздец – мне это нравится. Реально нравится. Без шуток.
- Ты чувствуешь? – спрашивает Соня и глаза у нее сверкают так ярко, что в момент ослепляют. – Вот сейчас. На резком спуске и подъеме. Вот очень странное ощущение глубоко внутри. В животе. Под ребрами. Чувствуешь, как разливается?
- Да.
Чувствую. И не только когда мы оказываемся на «Веселых горках», а постоянно. Я этим пропитываюсь насквозь.
Она смеется и уплетает сахарную вату за обе щеки. А мы с псом таращимся, слюной капаем. Он лаять и рычать забывает. Из моей башки просто весь мозг вытекает. Я не могу отвести от девчонки взгляд.
Потом хуже становится. Соня ест мороженое, заставляет представлять то, что явно строго запрещено в парке аттракционов.
- Слишком много сладкого, - говорю я.
- Так я люблю сладкое, - весело заключает она и чмокает меня в щеку, глаза прищуривает: - Ты же знаешь, Сахарок.
- Тогда почему удирала?
Я обхватываю ее за талию и притягиваю вплотную, хочу ощущать жар тела, хочу вбирать каждую реакцию внутрь.
- Я и теперь должна бежать, - роняет глухо. – Так будет правильно для нас обоих. Это единственный вариант. Но черт, я не могу. Ничего не получается.
Блеск в ее глазах гаснет, и я проклинаю себя за то, что поднял хреновую тему. Надо забить. На все забить. Хотя бы сутки без дерьма пожить. А лучше неделю. Месяц. Ну сколько выйдет.
Я целую ее. Долго и со вкусом. Смакую свой личный десерт.
- Пошли на колесо обозрения, - предлагает она, стоит нам разорвать контакт.
Телефон вибрирует в кармане, достаю его и открываю свежее сообщение. Там нет текста, только смайл с красным флагом. Знак того, что приближается опасность.
Я вырубаю мобильный. Надо лучше позаботиться о мерах предосторожности.
Глава 7
Следующую остановку мы делаем посреди безлюдной трассы. Соня хочет посмотреть на звездное небо. Время переваливает за полночь, намечается идеальный момент для обзора.
- Бедный, - бормочет девчонка, потрепав псину. – Совсем вымотался.
Цербер дрыхнет на заднем сиденье. Вряд ли мелкая шавка оклемается до завтрашнего утра. Вот и отлично, задолбал уже таскаться следом.
- Нам нужно поговорить, - ее шепот продирает изнутри.
Она забирается на капот, запрокидывает голову назад и слабо улыбается, застывает в таком положении на несколько секунд. Глаза сияют, сверкают, ослепляя меня, а потом вдруг наполняются слезами. Прозрачные капли срываются вниз, стекают по щекам, прочерчивают ломанные линии на бледном лице.
Дьявол раздери. Опять плачет. Какого хрена?
Я понимаю, целый год девчонка оставалась одна, непонятно, кто ее запугивал, на какие рычаги давил, через что ей вообще пришлось пройти без моей защиты. Я столько времени упустил, слонялся неизвестно где. Я должен был разобраться раньше. Должен был почувствовать, почуять, найти. Однако рефлексы точно отрубились, отказались служить, онемели в один момент.
Соня, прости. Я тебя потерял.
Ярость клокочет под ребрами, а после подключается тупое бессилие. Хуже на свете ничего нет. Я будто опять оказываюсь в той долбанной комнате награждений, в проклятом университете. Гремит выстрел. Моя девочка падает, и я едва успеваю подхватить хрупкое тело, сгребаю в объятиях. Но не могу ничего исправить, не могу ничего изменить. Жизнь вытекает из нее по каплям, а я взвываю от бессилия, рычу как взбесившийся зверь.
Я привык, что любой вопрос можно решить. Силой или умом. Безвыходных ситуаций не знал. Но тут моя обычная система дала сбой. Я ни черта не сумел сделать. Только сжимал леденеющее тело, пропитывался родной кровью и ревел будто раненное животное. Я желал выдрать собственное сердце, отдать ей. Кажется, я даже пытался так поступить. Грудь жгло, я царапал свою кожу, сдавливал ребра. Однако тут уже подоспела охрана. Не помню, сколько их было. Много. Я провалился в темноту, по ходу получил ударную дозу транквилизатора. Очнулся в карцере, проломил прутья и вырвался наружу. Трудно понять, каким образом я справился с решеткой, по сути не важно, ведь дело опять закончилось принудительным наркозом. Хотя иначе тогда было поступить нельзя. Я стал абсолютно неуправляемым. Я бы не подпустил к Соне медицинский персонал. Да никого бы не подпустил. Сильнее бы навредил ей, мешал лечению. Меня реально стоило нейтрализовать и держать в железной клетке.
Демид оказался моими глазами и ушами на воле. Позже доложил, что девочку быстро забрали, доставили в лучшую клинику на вертолете. Ее пытались спасти, прикладывали все возможные усилия и ресурсы. Друг раздобыл информацию, установил личную слежку. Соня находилась в реанимации несколько дней, шла ожесточенная борьба за жизнь.
Дед приказал накачать меня таким количеством седативных, что я едва соображал. В таком состоянии отправился за Соней в больницу. В сопровождении охранников, закованный в цепи. Необходимые предосторожности. Я не возражал.
Мой брат держался поблизости. Молчал.
- Нам очень жаль, - сказал врач, вышедший в коридор. – Такая сильная девочка. Она сражалась до конца, но так и не пришла в сознание. Пуля серьезно задела сердце. Я боюсь, никаких шансов не было изначально. Только что она…
- Где она? – оборвал я. – Покажите.
- Это против наших правил, но господин Громов сообщил, вы можете…
- Где?!
Я вломился в палату.
Соня. Моя Соня. Малышка.
Я двинулся к ней и обмер. Заледенел. Окаменел. Я не сразу сумел взять ее за руку. Разум затуманился. Реальность плыла. Я не мог сфокусировать взгляд.
Но главное видел четко.
Глаза закрыты. Лицо бледное. Выцветшее. Безжизненное. А ладони холодные. Как камень. Я цеплялся за них, растирал пальцами изо всех сил, пытался согреть.
Ни черта. Ноль эффекта. Без толку.
Лекарства действовали на меня странно, сильно мешали сосредоточиться на основной задаче. Что-то хлынуло из моих глаз и полилось по щекам. Дебильная побочка раздражала.
Я рухнул вниз рядом с койкой. Тело не слушалось. Я кричал. Громко, гораздо громче, чем когда сорвал голос на первом курсе, проходя испытание на играх. После я не мог ни единого слова сказать несколько месяцев, не мог даже просто прохрипеть.
Я забыл как надо дышать. Сердце не билось. Кровь не текла. Или я перестал замечать свой пульс. Наплевать стало. На все. Навсегда.
Меня опять накрыла темнота. Я не чувствовал укола, но и без того было ясно, что иначе охрана не справится. Новая доза транквилизаторов им помогла, иначе меня было не скрутить.
Я пропустил похороны Сони. Смотрел только запись, которую сделал Демид. Я бы хотел присутствовать там лично. Дьявол, я бы хотел забраться в могилу вместе с ней. Пусть живьем закопают, пусть забросают комьями земли.
Хорошо, что дед держал меня в карцере те дни. Бес разберет, как бы я себя повел, окажись на погребальной церемонии.
А еще я не представлял, как посмотрю в глаза родным Сони. Матери. Отцу. Сестре. Я виноват, я привлек смерть, я стал единственной причиной ее гибели. Ни та гребаная пуля, ни долбаная Арина, сжимавшая в руке пистолет. Я! Только я виновен во всем.
Девка была пешкой. Исполнителем. Как ее уломали на убийство? Подкупили. Запугали. Без разницы. Это уже не имело никакого значения. Детали.
Сучку прятали от меня. А я не искал. Решил, надо выждать, успокоиться. Иначе увижу и сорвусь, удавлю тварь без долгих расспросов. На куски порву гадюку.
Я лишь просил Демида за ней приглядывать. Ну, чтоб не затерялась.
- Соня, - говорю и собираю слезы с ее лица губами. – Соня.
Мне нравится повторять это имя. Трогать девчонку, ощущать тепло, жар под гладкой смуглой кожей. В пекло разговоры.
Мы не вернемся в «Клетку». Сбежим. А дальше – будет видно.
Соня вздрагивает, явно пытается сдержать рыдания. Паршиво выходит. Не могу ее успокоить.