1
Бакари усадил на колени своего сына и долго гладил его густые черные волосы. Его жена – Адна, держалась в стороне, стараясь отвлекать от отца дочерей, чтобы они не мешали ему. Маленькому Саеду исполнился год, и он еще доверчиво готов был тянуть свои руки к каждому незнакомцу, который заходил в хижину. Эта детская невинность и успокаивала Бакари. Просто ребенок. Ребенок, жизнь которого решается, а он даже не подозревает об этом. Вот если бы можно было вернуться назад и стать таким же ребенком.
Передав сына жене, Бакари вышел из хижины и долго точил свое мачете, которое досталось ему в подарок от белого туриста, заблудившегося в местных краях.
«Когда это было? Год? Два года назад?» – попытался вспомнить Бакари, но так и не смог. Да и неважно это было теперь. Пройдет эта ночь и местные леса снова станут опасными, как и в те годы, когда Бакари был еще ребенком. Племена снова начинали войну, и никто не мог переубедить своенравных вождей, в глазах которых опять горела жажда крови.
2
Вождь Закари выслушал браконьера Джона Флеминга, кожа которого была неестественно бледной, словно слоновья кость, и, не сказав ни слова, вышел из хижины. Был вечер, костры все еще горели. Джон Флеминг неплохо говорил на местном наречии, и Закари прекрасно понимал его. Понимал, чего он хочет. Вот только не мог понимать, что такого особенного в тех далеких зарослях за рекой, которые можно видеть с холма, где стоит хижина вождя. Неужели ради этого стоит начинать кровавую войну с соседним племенем?
– Иначе придут люди с оружием и уничтожат вас всех, – сказал ему Джон Флеминг.
– Но почему? – спросил его Закари. – Что мне сказать своим людям?
– Придумай древнюю легенду, – сказал ему Джон Флеминг, углядел длинноногую Захру – младшую дочь вождя, и решил, что останется здесь на ночь.
Вождь не двигался, курил трубку и старался не слышать далекий голос Захры, надеясь, что прихоть белого человека иссякнет раньше, чем погибнет достаточно много хороших охотников и жен.
3
Вспыхнувшая война открыла границы. Застучали составы, увозя из Африки животных. Джон Флеминг считал полученные деньги. Долги забирали почти всю прибыль. Несколько раз Флеминг подумывал о том, чтобы сбежать. Бросить семью, которую держал у себя в заложниках Бруно Ардженто и скрыться где-нибудь на Гавайях. Да Флеминг даже купил себе билет, но ночью приснилась маленькая Бонни, которая за последний год должна была уже подрасти. Да и бросить Конни он не мог. Женщина верила в него, ждала его. Они строили планы. Дом в Миннесоте, собака, гараж на две машины, дружелюбные соседи… Просто осуществить мечту можно было лишь здесь, в Африке. Только вот Джон Флеминг не думал, что все закончится именно так.
Сначала он начал пить, чтобы немного забыться от местных обрядов, которые напоминали кошмарные сны, затем начались азартные игры, в которые снова и снова вовлекал его Бруно Ардженто, одалживая все больше и больше денег, наконец появились женщины. Последнее было надеждой, что так удастся забыть Конни и дочь, утонуть в ласках чернокожих ланей, чтобы все-таки решиться и сбежать, но… но в итоге все дошло до угроз и войны между племенами. Как-то раз Флеминг даже задумался о том, чтобы застрелить Бруно Ардженто. Все выглядело не так уж и сложно. А если все заранее подготовить, то можно еще и сбежать. С Конни и дочерью. Ведь Ардженто обманщик, он ничего не делает. Он просто эксплуатирует таких, как Флеминг. Так почему бы…
Несколько дней Флеминг вынашивал в себе этот замысел, но затем, когда выпала возможность убить ростовщика рука онемела так сильно, что Флеминг понял – убить Ардженто он никогда не сможет… Проще подчиниться. Проще начать войну, заставить дикарей убивать друг друга и заработать на этом денег. Здесь. Сейчас…
Вождь племени пыхтел и бросал косые взгляды на чернокожую женщину, которая была ему не то женой, не то сестрой, не то дочерью.
– Не вини меня! – заорал на него Флеминг, натягивая брюки. – Если хочешь кого-то убить, то убей лучше Ардженто! Это он сделал меня таким! Он!
И Флеминг расплакался. Не хотел плакать, но и не мог уже остановиться.
4
В приемной посла МакКоула жарко, и Бруно Ардженто чувствует, как рубашка липнет к спине. Посольство чужой страны пугает. Хочется вскочить на ноги и убежать, скрыться. Бросить все что есть, но… Но Ардженто продолжает ждать приема. Так же, как ждут десятки вагонов с животными, которые должны отправиться в Европу, за океан. Ждут, умирая от жары и жажды. Два дня назад умер старый слон. Плоть начала разлагаться так быстро, что от удушья погибли все оставшиеся в раскаленном солнцем вагоне животные.
– Какое мне дело до вашего слона? – спрашивает его посол МакКоул. – Вы платите мне, я помогаю вам. Или же вы хотите пожаловаться на убытки?
Ардженто не смело пожимает плечами. Посол молчит, достает карту, показывает отмеченные жирными крестами места незаконных рынков.
– Да здесь вся страна вне законе! – взрывается посол. – Вот взять хотя бы твой дом, как ты думаешь, сколько потребуется подписей, чтобы забрать его у тебя и передать местной власти?
Ардженто молчит.
– Верно! – скалится посол. – Одна. Моя! Понимаешь?
Ардженто кивает.
5
Корабль с животными приходит в порт Нью-Йорка. Еще несколько судов на подходе.
– Не думаю, что тебе стоит возвращаться в страну, – предупредил посла МакКоула конгрессмен Уве Дорф. – Лучше беги в Европу, откуда нет выдачи.
Он вешает трубку, не смотря на то, что МакКоул продолжает напоминать ему, сколько много сделал для него, и сколько Дорф заработал на этих морских поставках.
– Сложно избавиться от старых привычек? – спрашивает конгрессмена советник Кэй.
– Ты знаешь, что нам нужны были эти деньги.
– Еще бы мне не знать! – закатывает глаза советник Кэй. – И сколько проблем с этим было!
– И сколько еще будет, – безрадостно подмечает Уве Дорф, вспоминая о предстоящей встрече с президентом. Страх скатывается между лопаток холодными каплями пота. Страх и надежда. Но вот если бы можно было знать наперед!
– Думаете, это из-за МакКоула? – осторожно спрашивает советник.
– Думаю, МакКоул теперь сам по себе. Лично я умыл руки.
6
Президент Вурер смотрит на Дорфа, продолжая держать его за руку. Дорф корчится, шипит, словно вампир, попавший на солнечный свет, пытается предугадать, откуда последует удар, но пробоин и так слишком много. Поэтому он потеет. Президент видит, как у него по лбу текут крупные капли пота, кивает, отпускает влажную руку Дорфа.
Дорф чувствует, что задыхается. Слышит голос президента, но почти ничего не понимает, лишь кивает, стараясь попадать в такт, улыбается, словно затравленный хищник, пряча пугливый оскал.
7
Дверь закрывается. В кабинете все еще пахнет потом конгрессмена Дорфа. Президент сидит за столом. Руки дрожат. По закрытому каналу идет передача с телескопа на обратной стороне луны. Три года. Три коротких года. А затем комета и Армагеддон.
Президент закрывает глаза. Знают лишь избранные. Жизнь продолжается. Незнание – блаженство. Но как жить зная? Как обнимать свою дочь, зная, что она никогда не поступит в колледж, никогда не выйдет замуж, не родит детей – не успеет, как бы ни спешила. Как сказать об этом ее матери? Как смотреть в глаза нации и строить планы на десяток лет вперед, зная, что будет всего лишь три. И как заставлять себя подниматься каждое утро, когда дочь забирается в родительскую кровать и строит свои детские, непостоянные планы на жизнь…
История сорок седьмая (Портрет)
1
Портрет. Портрет девушки. Обнаженной девушки. Он стоит у окна – холст и старый мольберт. Под ним пара кистей, тюбики с краской, пыль, пара пустых бутылок вина… Джамилу кажется, что если заглянуть чуть дальше в темноту, к плинтусу, то можно разглядеть использованный презерватив.
– Начал писать что-то новое? – спрашивает он.
Сол пожимает плечами. У него высокий лоб и короткая стрижка ежиком. У него узкий нос и разноцветный глаза – левый зеленый, а правый почти серый. Джамил видит все это, но никогда не говорит об этом. Так же не говорит о приступах эпилепсии друга-художника.
– Мистер Ханинг обещал нового клиента, – говорит Сол, наливая себе еще вина.
– Снова портрет? – спрашивает Джамил. Художник кивает. – Девушка?
– Старик, – морщится художник.
Теперь кивает Джамил, бросает короткий взгляд в сторону окна, где стоит старый, пыльный мольберт. «Тогда кто это?» – хочет он спросить художника, но не спрашивает.
– Как Бриджитта? – спрашивает Сол.
– Вчера оставалась у меня на ночь, – Джамил снова бросает косой взгляд в сторону пыльного мольберта. Черты определенно похожи – женщина на холсте и женщина, в которую он влюблен.
– А как работа? – спрашивает Сол. Джамил не слышит его.
– Нет, не похожа, – говорит он, смотрит художнику в глаза.
– Не похожа на что?
– На твою работу, – спешно находится Джамил, переводит разговор на Кэнди. – Ты помнишь Кэнди?
– Шлюху, которую ты просил меня пристроить в натурщицы?
– Она умерла.
– Наркотики?
– ВИЧ, – Джамил снова смотрит на холст. – Сколько женщин у тебя здесь бывает?
– А сколько женщин бывает в твоей патрульной машине?
– Говорят, им нравятся художники.
– Говорят, копы женщинам тоже нравятся.
Сол наливает еще вина, рассказывает о пейзажах, которые можно написать с крыш высотных зданий.
– У тебя пахнет марихуаной, – говорит Джамил.
– Ты будешь? – предлагает художник.
Джамил качает головой.
2
Бриджитта. Джамил целует ее шею, чувствует запах художественной краски, чувствует запах марихуаны.
– Ты пахнешь художником, – шепчет он ей на ухо.
– Это что, такие постельные разговоры? – спрашивает Бриджитта.
– Это ерунда, – говорит Джамил.
Он лежит в кровати, наблюдая, как Бриджитта идет в ванную, обернувшись простыней. Она напоминает ему Кэнди. Даже улыбается, как Кэнди. Джамил дожидается следующего дня и тратит несколько часов на безрезультатные поиски могилы Кэнди.
– Ее словно и не было, – говорит он после художнику. Костяшки на его руках разбиты, а на кожаной куртке все еще засыхают свежие капли крови. Чужой крови.
– Ты снова кого-то избил? – спрашивает Сол.
– Мне за это платят, – улыбается Джамил. Художник молчит. – Его звали Хэнк. Он был сутенером Кэнди, – цедит сквозь зубы Джамил. – И не смей обвинять меня! – косой взгляд на картину у окна, подняться, пройтись по комнате.
«Почему же ничего не видно? Почему этот припадочный еврей не рисует ее лицо?» – Джамил смотрит на художника, но спросить не решается.
– Тебя кто-нибудь рисует? – спрашивает он вечером Бриджитту.
В ресторане тихо и официант терпеливо стоит рядом, ожидая заказ. Официант, которого не замечает Джамил.
– Что, значит, рисует? – спрашивает Бриджитта.
«Почему же она так сильно напоминает Кэнди?» – думает Джамил.
– У тебя есть еще кто-то кроме меня? – спрашивает он Бриджитту.
– Что?
«Почему же так сильно напоминает Кэнди?!» – мысль вгрызается в сознание крохотными червями, от которых нет спасения. Даже ночью, в постели. С Кэнди… Нет. Все еще с Бриджиттой, но разве с Бриджиттой возможно все это? Нет. Только с Кэнди. Джамил вспоминает мертвую девушку, вспоминает проведенные с ней ночи. Как близко он прошел от грани. Как долго он смотрел в бездну за этой гранью?
– Хватит! – кричит где-то далеко Бриджитта. – Остановись! Ты делаешь мне больно, Джамил! Я так не хочу…
3
Сол. Художник. Мольберт. Картина. Обнаженная женщина без лица.
«Тело явно принадлежит Бриджитте», – думает Джамил.
– Когда ты сделаешь ей лицо? – спрашивает он.
– Кому?
Джамил качает головой, подходит к окну, продолжая смотреть на картину. Женщина. Его женщина. Оливковая кожа, которая нравится ему на ощупь. Впалый живот, который он так часто целует. Упругие груди с крупными сосками, которые кажутся всегда твердыми. Впадина на шее. Узкие плечи.
– Ты часто рисуешь портреты? – спрашивает Джамил.
– Это хорошие деньги, – говорит Сол.
– Ты как Хэнк, – говорит Джамил, ожидая оправданий, но художник молчит. Молчит и Джамил.
– Поругался с Бриджиттой? – спрашивает Сол.
– Нет, – Джамил вглядывается ему в глаза.
Кэнди. Сутенер. Кровь. Смерть.
– Ты ведь спишь с ней? – спрашивает Джамил художника.
– С кем?
– С той, кого ты рисуешь сейчас.
– Я рисую старика, Джамил…
– А Кэнди?
– Что Кэнди?
– Ты спал с ней, когда она приходила к тебе?
– Нет.
– А я спал, – Джамил смотрит за окно, но взгляд тянется к незаконченной картине.
4
Ночь. Джамил везет Бриджитту по темным улицам, вдоль которых выстроились мужчины и женщины, предлагая себя.
– Почему мы здесь? – спрашивает Бриджитта, стараясь не смотреть по сторонам.
– Но взгляд цепляется, верно? – спрашивает ее Джамил.
– Цепляется к кому?
– К ним, – он опускает боковое окно, останавливается. Молоденькая девочка заглядывает в машину.
– Секс втроем? – предлагает она.
– Боже мой, нет! – Бриджитта пугливо качает головой.
– Может быть, тогда я? – спрашивает мускулистый брюнет, из-за спины девочки.
– Пожалуйста, увези меня отсюда, – просит Бриджитта Джамила.
– Почему? Это моя работа, – он протягивает девочке двадцатку, неспешно катится дальше, рассказывает о художнике.
– Что плохого в пейзажах? – спрашивает Бриджитта, цепляясь за любую тему, лишь бы ее увезли подальше от кошмарных улиц.
– Иногда его пейзажи выглядят еще хуже, чем эти улицы.
– И что? Это просто искусство, знаешь, есть много знаменитых художников…
– Он убил Кэнди, – Джамил рассказывает о девушке, которую любил. Теперь ему кажется, что любил. – Сол мог спасти ее, но не спас.
– Но ведь он же художник, а не соцработник и тем более не доктор, – устало говорит Бриджитта.
– Так ты оправдываешь его?
– Нет, но…
– Оправдываешь…
– Да мне вообще нет до него никакого дела!
Она злится, отворачивается, смотрит за окно.
5
Закат. Алые всполохи разлились по небу. Художник на крыше. Мольберт. Краска ложится на холст.
– Почему не в мастерской? – спрашивает его Джамил. – Закончил портрет?
– Сегодня пейзажи, – улыбается художник.
Джамил кивает.
– А кто в мастерской?
– Никого.
Джамил снова кивает.
– Кажется, ты говорил, у тебя есть марихуана? – спрашивает он художника.
– Хочешь арестовать меня? – шутит Сол, бросает ему ключи.
В мастерской тихо, видно как в лучах солнца витает пыль. Старый мольберт стоит у окна. Теперь не нужно бросать украдкой взгляды в его сторону. Джамил подходит ближе. Сердце вздрагивает, замирает, начинает биться сильнее, снова замирает.
Лицо. Лицо девушки с оливковой кожей. Знакомой девушки. И мир расцветает, распускается яркими бутонами гнева. Странный мир, который начинает казаться вдруг совсем чужим, незнакомым, враждебным… Словно сон наяву. Или же явь во сне… Неважно. Ноги уже несут куда-то онемевшее тело. Несут куда-то в этом странном, непонятно устроенном мире…
6
– Картина, – говорит Джамил, глядя в глаза своему коллеге. Своему бывшему коллеге.
Их окружает комната для допросов. Серые стены нависают по бокам.
– В мастерской у Сола есть картина, – говорит Джамил. – Картина Бриджитты. Обнаженной Бриджитты….
Но Сола уже нет. И нет Бриджитты. Их фотографии на столе перед Джамилом.
– Картина, – снова тихо говорит он, безразлично глядя на мертвецов на глянцевой фотографии. – Принесите картину, – шепчет Джамил.
Сейчас лишь она имеет смысл. Картина у окна. У окна в этот странный мир. Серый холст в пыльном мольберте.
– Ты говоришь об этой картине? – спрашивает Джамила бывший коллега.
Он стоит на пороге в его руках покрытое бессмысленными пятнами краски полотно. Полотно, которое художник использовал, как палитру, смешивал, проверял, экспериментировал…
– Мы ничего другого не нашли у окна, – говорит Джамилу бывший коллега, смущенно скашивая глаза на сотни бессмысленных клякс и пятен, но Джамил улыбается.
– Это то, что нужно, – шепчет он. – Это Бриджитта…