Железный лев
Пролог
Наши дни, где-то в России
— Внимание! Тревога! Персоналу немедленно покинуть территорию комплекса! — прозвучало из динамиков системы оповещения.
Громко.
Очень громко. Такое не проигнорируешь.
И следом заревела сирена.
Директор лаборатории нервно сглотнул и уставился на представительного мужчину, сидящего напротив, всем своим видом давая понять, что и сам обескуражен. Но замешательство длилось недолго. Пару секунд спустя он нажал на кнопку прямой связи, пытаясь соединиться с центральным постом агрегатного зала. Ведь кроме него только там могли активировать это все безобразие.
С той стороны почти сразу сняли трубку и скороговоркой выдали:
— Сбой класса «А». Критическая вероятность сигма-сдвига с массовым распадом альфа-связей.
После чего немедленно отключились.
— И что это значит? — поинтересовался визави.
— Ну… хм… — растерянно выдал директор. — В зоне поражения… хм… мы не знаем, на самом деле, что произойдет. Не доводилось проверить.
— Распад материи на квантовые поля?
— Да что угодно. — нервно произнес он, разведя руками. — Мы же пока не начинали изучать каскады распада, так как защита не готова…
Мужчина кивнул, принимая ответ. После чего встал, автоматически оправив одежду, и направился к выходу быстрым шагом, но без суеты. Произнеся через плечо:
— За мной.
Директор подчинился и засеменил следом.
Прошли по коридору, в котором люди медленно двигались к выходу, непрерывно болтая о всяком. Явно предполагая учебную тревогу, которая тут проводилась регулярно. Поэтому у лифтов скопилось изрядное количество сотрудников, желавших с комфортом покинуть здание. Никто ведь не спешил. Так что эта парочка направилась сразу к лестницам, на которых практически никого не было. Персонал просто не верил в реальность угрозы и лишний раз утруждать себя не хотел.
Быстрая пробежка.
Пять этажей — аргумент, но спускаться по невысоким ступенькам оказалось терпимо, даже для возрастных коленей.
И вот — холл.
Большой, просторный, заполненный массой вальяжных людей, большая часть из которых образовала очереди к кофейным автоматам, увлекательно о чем-то судача. Ну а как иначе? Сейчас выйдут. Их построят по отделам. Пересчитают по головам. Пройдут по всем помещениям лаборатории, проверяя раззяв. И дадут отмашку возвращаться. Час-другой точно на свежем воздухе придется провести. Вот люди и запасались кофе, чтобы скрасить раздражение от учебной тревоги. Задачи-то с них никто не снимал, и сроки никуда не девались…
Мгновение.
И звук сирены резко усилился, став откровенно болезненным для ушей. Хуже того — врубились аварийные проблесковые маячки. А их вручную активировать было нельзя — их запускали лишь автоматы защиты в случае действительно критической ситуации.
И что тут началось!
Все подорвались и побежали, словно какие-то сайгаки. Толкаясь и пихаясь самым беззастенчивым образом. Вон — молодая лаборантка, отлетела в сторону и упала, неудачно подвернув ногу. Из-за чего дальше идти уже не могла. Мужчина же чуть скорректировал траекторию. И, проходя рядом с ней, поднял как кутенка за шиворот, молча взвалив себе на плечо. Даром что вес бараний — худенькая совсем, хрупкая.
Секунда.
Что-то хлопнуло. Но странно так. Размазано и приглушенно.
Мгновение.
Еще.
И мужчина услышал полный ужаса вой девушки, лежащей у него на плече. Она-то как раз смотрела назад и вниз.
Шаг.
Еще.
Еще.
И вот она спасительная железобетонная колонна — в достаточной степени массивная и крепкая. Ее тут специально поставили, чтобы защититься от прорыва в холл на какой-нибудь тяжелой технике. Этакий отбойник, рассекающий поток людей на два рукава, способный выдержать удивительные нагрузки. Из-за чего мужчина, рассчитывая на какое-то снижение эффекта от того распада альфа-связей, за нее и спрятался.
Никто не знал, что должно случиться. А тут хоть какая-то надежда. Тем более что они находились уже довольно далеко от агрегатного зала, в котором проводились опыты с ускорением и замедлением времени в рамках комплекса фундаментальных исследований, направленных на поиск варпа или какой-то его аналог. Ибо освоение космоса давно уже уткнулось в физические ограничения и, очевидно, требовалось найти какой-то нестандартное решение.
Вздох.
Излишне нервный, что ли. Только и выдающий его волнение.
И легкий, почти неощутимый толчок. После которого последовало плавное «выключение» света, равно как и всяких прочих ощущений. Казалось, что мужчину вообще лишили тела, оставив только голую, чистую личность, подвешенную где-то в небытие…
Сколько это продлилось — неясно. Когда же «картинка» вернулась, то мужчина осознал себя сидящем в… карете.
В КАРЕТЕ!
Старой такой, уже повидавшей некоторое «дерьмо» карете со следами былой роскоши. Скрипучей, хотя она и стояла на полозьях, представляя скорее разновидность саней.
Было зябко, хотя и не слишком из-за мехов, в которые с головы до ног он был укутан. А рядом сидели Коля, Сережа, Дима и Машенька[1].
Откуда он их знал? Загадка. Хуже того — он их воспринимал как своих близких родичей: братьев и сестру. Что напоминало какой-то бред, бессмыслицу и как бы не чего-то похуже…
— Лёва, как ты себя чувствуешь? — произнес Коля с натуральной такой обеспокоенностью. И речь… она была насквозь понятной. Хотя мужчина никогда отродясь не изучал французский язык.
И тишина.
Никто, разумеется, Коле отвечать не стал. Из-за чего мужчина даже начал озираться, пытаясь понять, к кому тот обращался, и кто такой этот Лёва.
— Все хорошо? — повторил этот подросток на французском, глядя ему прямо в глаза.
— Ты меня спрашиваешь? — чуть переспросил мужчина, вздрогнув от совершенно непривычного голоса.
Подростки переглянулись.
Отвечать по-русски на вопросы, заданные на французском языке, считалось дурным тоном в их среде. Во всяком случае, их так учили. Не так. Нет. Вбивали. Вместе с манерами и умением вести себя в приличном обществе. Посему это выглядело странно. И Коля, перейдя на русский язык, с еще большей обеспокоенностью произнес:
— Мы разговаривали, и ты, оборвавшись на полуслове, откинулся на спинку, закрыв глаза. Потом тебя выгнуло дугой. Ты заскрежетал зубами и затих. Мы даже подумали, что тебя удар хватил.
— Какой еще удар? — все еще ничего не понимая переспросил мужчина, отмечая странный выговор… даже акцент. Словно бы для Коли русский язык не родной[2].
— Как какой? Апоплексический[3]. Я слышал, что он так и разбивает, внезапно. Но, когда ты громко засопел, мы успокоились. Сейчас же очнулся и взгляд такой… словно сам не свой.
— Глядел на нас так, словно тебе что-то привиделось страшное, — добавила Машенька.
— Привиделось… привиделось. — покивал мужчина, ухватившись за эту крайне удачную соломинку.
— Расскажи. Нам очень интересно. — спросил Дима, переходя на французский.
Мужчина вновь отлично понял, что его спросили.
И уже хотел было ответить на русском, но его кольнуло ощущение неправильности момента. А откуда-то из глубин память всплыла, и сама собой выпорхнула изо рта подходящая фраза на французском, к удовлетворению окружающих.
Они выдохнули с некоторым облегчением.
Завязалась беседа.
В которой мужчина старался больше молчать, позволяя этим подросткам трещать без умолку. Сам же он с трудом сдерживал ужас от накатывающих на него воспоминаний. Чьих-то чужих… и даже чужеродных. В центре которых было понимание того, что он теперь Лев Николаевич Толстой. Да-да. Тот самый. Только молоденький совсем. Не Лев, но Львенок. А на дворе стоял декабрь 1841 года, и они подъезжали к Казани, в которой проживала семья их новых опекунов…
Все это казалось горячечным бредом.
Ведь еще несколько минут назад он выносил на своем плече невезучую девушку-лаборантку из здания секретной лаборатории. А теперь…
А что теперь?
Он просто лежит без сознания, и поврежденный мозг развлекает его бредом?
Или нет?
Слишком уж все вокруг выглядело натурально и целостно. А так не бывает. Вон — и картинка, и звук, и ощущения… даже мочевой пузырь малость поддавливал. Сон или галлюцинации не могут иметь ТАКОЙ детализации.
— Критическая вероятность сигма-сдвига с массовым распадом альфа-связей. –произнес он максимально ровным тоном.
— Что? — переспросил, нахмурившись Коля, выражая общее мнение.
— Эти странные слова во сне прозвучали. Чтобы это значило?
— Отец Василий сказывал, что бесы по-всякому во сне умы смущают, — произнес Сережа. Остальные же его вполне поддержали, дескать, чего там только не бывает — во сне-то. И не стоит этому верить, да и греховно сие. Впрочем, очень скоро они переключились на сонники вроде популярного в среде мещан за авторством Мартына Задеки и трактовки, которые встречались уже там.
Лев Николаевич же помалкивал.
Провел маленькую провокацию и наблюдал. Но никто не отреагировал нужным образом, вполне искренне продемонстрировав непонимание. Кроме болонки, которая как-то слишком резко на него повернулась и очень странно посмотрела. Впрочем, она и раньше отличалась выразительностью. Хотя на какие-то секунды мужчину и посетила мысль о том, что в эту собачку вселилось сознание той бедной лаборантки…
[1] У Николая Ильича Толстого (отца Льва Николаевича) и Марии Николаевны Волконской было пятеро детей: Николай, Сергей, Лев, Дмитрий и Мария.
[2] Это вполне нормальное и естественное наблюдение, так как во многих аристократических семьях России XIX века дети могли начинать говорить на французском или немецком языке раньше, чем выучивали русский. Используя русский как второй… вспомогательный язык. По этой причине акцент не был чем-то удивительным для представителей русской аристократии тех лет, скорее наоборот — нормой.
[3] Апоплексический удар — это устаревшее название инсульта.