Шипов оглянуться не успел, как оказался в центре небольшого митинга.
Маленького.
Где-то на тысячу человек.
И этот молодой граф вон — забрался на коляску. И сжав в руках кепку, показывал ей куда-то, рассказывая про основы политэкономии. Выглядело жутковато. Сергей Павлович еще помнил историю тех тайных обществ, что пытались захватить власть в 1825 году. Сам в них состоял, догадавшись вовремя выбрать правильную сторону.
Но не пресекал.
Потому как Лёва «топил» за царя и агитировал купцов да прочих заниматься развитием производств всяких в Казанской губернии. Что, де, не торговлей единой.
Дело-то доброе.
И сам Николай Павлович, как и министр финансов Егор Францевич, примерно за тоже и стояли, когда его напутствовали на это назначение. Однако Шипову все равно было нервно. Очень нервно…
— Товарищи! В то время, как… — продолжал вещать этот студент, размахивая кепкой.
«Откуда она у него? Он же в фуражке студенческой был…» — пронеслось в голове у губернатора, что по какой-то причине зацепился за нее взглядом.
[1] Читая описания этого пожара, автор обратил внимание на то, что упоминались только разборка заборов между домами как мера противодействия распространения огня.
[2] ¼ пудовый «Единорог» являлся длинной гаубицей калибра 122 мм (48 линий), стрелявшая снарядами весом в 10 фунтов (четверть пуда). На 1842 год существовали несколько моделей этого типа орудий: и 1805 года, и 1838 года и иные. Отливались как из бронзы, так и из чугуна. В боекомплект к ним шли в основном картечь (шрапнельная, дальняя и ближняя) и гранаты (4,5 кг с зарядом в 205 г черного пороха).
Часть 2Глава 3
1842, ноябрь, 3. Санкт-Петербург
Николай Павлович стоял у окна Зимнего дворца и наслаждался щебетом птиц, глядя на Неву.
Птицы, разумеется, находились внутри помещения. Вон в клетке сидели.
Да и Неву отсюда было не так уж и хорошо видно. Окна-то выходили на Адмиралтейство, а не сразу к реке. Из-за чего эту серую и мрачную махину удавалось охватить взглядом лишь частично[1].
Раздался стук в дверь.
Тихий.
Осторожный.
Можно даже сказать деликатный.
— Войдите.
— Прибыли Лев Алексеевич и Егор Францевич. Ожидают в приемной.
— Зови. Обоих.
Вошли.
Доложились.
Николай, наконец, повернулся к ним и присев на подоконник произнес:
— В Казани был пожар. Слышали?
— Разумеется, — ответил Перовский.
Министр финансов молча кивнул. Он после апоплексического удара чувствовал себя плохо и особого тонуса не имел. Оттого стал вялый. Но Николай за него держался, доверяя его опыту. Даже несмотря на то, что Егор Францевич почти постоянно просился в отставку.
— Сергей Павлович прислал свои предложения. Они сводятся к выделению ему денег на расширение улиц и переход к безусловному кирпичному строительству. Потому как деревянное слишком уязвимо к пожарам.
— Не слишком ли жирно для Казани? — задумчиво спросил Лев Алексеевич.
— Сергей Павлович считает, что начало массовой кирпичной застройки в Казани вызовет создания новых кирпичных заводов и не только. Через что снижение цен на строительные материалы и развитие экономики всего Поволжья и Покамья.
— Мне бы его оптимизм, — вяло улыбнулся Егор Францевич. — Дельцы просто поднимут цены на кирпичи, как только на них возникнет спрос.
— Это Сергей Павлович тоже упомянул, предложив таких вешать.
— Что простите? — закашлялся министр финансов.
— Вешать. — улыбнулся император. — Соглашусь, предложение радикальное, но здравое зерно в нем имеется. Он пишет, что, если сразу о том объявить, что тех, кто решит завышать цены или снижать качество станут вешать как разбойников, это просто будет не нужно делать. Люди испугаются загодя. Максимум одного-двух вздернуть, если усомнятся.
— Согласен, — улыбнулся министр внутренних дел, — есть в этом предложении здравое зерно. Но я, признаться, не ожидал от Сергея Павловича таких слов. Он же даже в Польше вел себя в высшей степени культурно. А тут такое…
Егор Францевич согласно кивнул.
— Что на Шипова нашло?
— Или кто… — скривился Николай Павлович. — Вы что-нибудь слышали о юном графе Льве Николаевиче Толстом?
— Нет, — честно ответил Перовский.
— А это не из-за него в нашей Академии наук переполох? — нахмурив лоб, спросил Канкрин. — Признаться, не помню уже точно, но, кажется какой-то Толстой фигурировал как соавтор статей Лобачевского. Говорят, что Михаил Васильевич Остроградский чуть не преставился. Бегал в бешенстве красный как вареный рак.
— Да? — удивился Перовский. — А я даже не слышал.
— Это едва ли кому-то было интересно вне узкого круга ценителей математики и близких к ней наук. Так что не корите себя.
— И как вам эти статьи? — поинтересовался император.
— Признаться, я не читал. Силы уже не те. Тот журнал я отложил, но пока не добрался. Медики требуют больше отдыхать. А дела министерства почти все силы и свободное время мое забирают.
— Егор Францевич, — по-доброму, можно даже сказать ласково, произнес Николай Павлович, — понимаю, что вам тяжело. Но с вас и так сняли всю рутину.
— Стар я… и болен. Как выжил — не ведаю. Но мыслю — недолго протяну. Понимаю ваши волнения, но… я слишком немощен и боюсь вас подвести.
— Давайте оставим сейчас сей разговор.
— Как вам будет угодно. — с почтением поклонился Канкрин.
— Итак, пожар в Казани. — вернулся к главной теме беседы император. — Сергей Павлович в своем письме прямо пишет, что эти идеи не его, а того самого юного графа.
— Николай Павлович, простите меня великодушно, но вы действительно хотите, чтобы мы сейчас обсуждали то, что предложил какой-то юнец? Егору Францевичу нездоровится и лишний раз его терзать…
— Вон письмо, — махнул император на стол. — С краю два листа. Берите их и читайте вслух. А вы, Егор Францевич, присядьте.
Перовский выполнил распоряжение императора.
Прочитал.
И удивленно на монарха уставился.
— Это какая-то шутка?
— Берите вон те листы и их читайте. Там характеристика, данная Шиповым на этого юношу.
Министр внутренних дел так и поступил.
Потом глянул на императора и произнес:
— Не верю.
— Чему именно вы не верите?
— Всему этому. Мне кажется, что Сергей Павлович нас разыгрывает.
— Остроградского он уже весьма недурственно разыграл, — едко усмехнулся Канкрин. — Однако, признаюсь, шума сейчас в обществе математиков немало. Все только и говорят о Лобачевском.
— И кто за всем этим стоит? — спросил Лев Алексеевич.
— Я надеялся, что это вы мне об этом расскажите, — улыбнулся Николай Павлович. — Впрочем, это второй вопрос. Я хочу знать все, что там в Казани происходит. Но осторожно.
— Разумеется, — кивнул Перовский.
— Теперь же возвращаемся к первому вопросу. Как поступать с предложением Шипова?
— В казне нет денег на все это, — сухо произнес Канкрин.
— Но пожар! — воскликнул Перовский. — Мы не можем оставить их без помощи.
— Хорошо. Я найду миллион.
— Это же меньше четверти от того, что Сергей Павлович просит. Кем я буду в глазах жителей Казани⁈ — воскликнул Николай Павлович.
— Тем, кто подарил им миллион рублей. — все так же сухо ответил Канкрин. — Разве кто-то еще может себе позволить оказать им подобную помощь?
— Егор Францевич… — покачал головой император.
— Вы всегда можете дать мне освобождение от должности и поставить кого-то более покладистого.
— Ну уж нет, — фыркнул монарх. — А что скажете про лотерею?
— А здесь я, пожалуй, поддержу Шипова, если он ее возьмет под свою ответственность.
— Вы серьезно⁈
— Ежели лотерея станет популярной, то сможет хоть как-то поддержать наш многострадальный бюджет. И тогда я первый поставлю свечку за здравие того, кто ее предложил. Главное, нам самим держаться от нее подальше на случай мошенничества и прочих неприглядных вещей. Я бы рекомендовал ответить, что мы ее не станем замечать, пока дела будут вестись с приличием.
— А вы что скажите? — обратился император к Перовскому.
— Кто я такой, чтобы спорить с самим Канкриным о деньгах? — примирительно поднял руки Перовский. — Он как всегда — само благоразумие.
— Тогда так и поступим. Его Францевич, будьте так любезны, обеспечьте передачу Шипову обозначенной суммы. А вы, Лев Алексеевич, разберитесь с той чертовщиной, которая творится в Казани. Ну и той историей, что приключилась между Остроградским и Лобачевским. Признаться, я немало всем этим озадачен…
В то же самое время в Казани молодой Лев Николаевич также стоял у окна.
Так получилось.
Было прохладно и тихо.
Братья же, с которыми он делил комнату в особняке, находились на учебе. Старшие в университете, младший — в гимназии. Пелагея Ильинична всех пристроила к делу. Он же сам пользовался преимуществом свободного посещения. Экзамены все за первый год он уже сдал и теперь прибывал в тревожном ожидании новой комиссии.
Как поступят профессора — вопрос.
Так-то в интересах университета затянуть его обучение. Просто для того, чтобы он как можно дольше оказывался привязанным к нему через обязательную службу. Но и минусы имелись — никому из профессоров не хотелось иметь на занятиях такого проблемного студента. Который в любой момент может поднять руку и не только для того, чтобы в туалет отпроситься, но и поправить профессора прилюдно. А то, что Лев на такое может пойти, никто не сомневался. Да и даже если он станет вести себя исключительно корректно все одно — его нахождение в классе на занятиях будет подрывать авторитет преподавателей. Уже только одним фактом своего нахождения там.
Вот и выходило, как в старом анекдоте: и хочется, и колется, и мама не велит.
— Единство и борьба противоположностей. — фыркнул он смешливо.
И покосился на учебные материалы.
Он готовился.