Серьезно и вдумчиво готовился к сдаче экзаменов второго года. Заодно поглядывая на третий.
Поначалу-то он думал, что будет сложно. Но нет.
«Бауманки» хватало за глаза, чтобы вытягивать. Более того, грешным делом он уже думал, что и школьной программы в целом бы хватило. Хотя и пришлось бы попотеть, чтобы разобраться в местной манере подачи многих вещей чуть больше. Но… за минувшие полтора века школьников нагрузили не в пример больше.
Впрочем, это было не так уж и важно.
Главное — он тянул.
Все вопросы.
И сейчас, получив от секретаря Николая Ивановича прошлогодние билеты экзаменационные за второй и третий год понимал, что и тут никаких проблем не возникнет. Если только не увлекаться и не болтать лишнего. А то после той комиссии Лобачевский организовал проверку предположения, касательно смещения в красный спектр цветовой гаммы более далеких галактик. И Льва уже несколько раз дергали на беседы. Судя по всему, у них что-то получилось, и они готовили очередную научную статью. А он там снова соавтор…
В дверь постучался и вошел Ефим. Тот самый слуга, который отправился за Львом на тушение пожара. Он после того приключения старался быть поближе. Или сам проникся, или дядюшка приставил, чтобы присматривал. А может, и все разом.
— Ваше сиятельство, там… это посетитель к вам пришел.
— Ко мне? Может быть, к дяде или тете?
— Непременно к вам. Александр Леонтьевич. Купец и бывший городской голова.
— Крупеников?
— Он самый.
Лев Николаевич не стал заставлять ждать посетителя и быстро спустился к нему. Впрочем, без лишней спешки. Чай не мальчик.
— Рад вас видеть, Александр Леонтьевич, — максимально ровным и даже в чем-то равнодушным тоном произнес Толстой. — Вы по какому-то конкретному делу или просто решили меня проведать?
— Я хотел бы с вами поговорить по поводу краски.
— Какой краски? — наигранно переспросил Лев Николаевич.
— Ну как же? В мае вы к нам ее заносили.
— В мае? Ах, в мае! Это было так давно, что я, признаться, даже и позабыл. И что же?
— Мы ей очень заинтересованы.
— Мы это кто? А где же ваш старший братец? Мне казалось, что Петр Леонтьевич должен такие вопросы решать.
— Обстоятельства заставили его принять постриг, а потом и обет самого строгого послушания за ради спасения души. — с максимально скорбным видом ответил Крупеников. — Так что в семье нашей старший теперь я.
— Даже так? — задумчиво переспросил Лев Николаевич. — Полагаю, что он лично обратился к архиепископу… через его секретаря, чтобы тот подсобил ему в столь непростом деле.
— Так вы знаете? — еще сильнее скис Александр Леонтьевич.
— Сильно его били?
— Позвольте мне воздержаться от ответа.
— Если вы хотите начать со мной отношения с чистого листа, то я готов выслушать вас. Мои информаторы — мое дело. Но что вы, как мой будущий партнер и товарищ, хотите мне сказать?
Александр Леонтьевич нервно дернул щекой.
Перед ним стоял рослый юноша. Но внешность была очень обманчива. Местами, конечно, в нем пробивался юношеский максимализм. Однако по Казани ходили уже слухи, будто тут речь совсем в ином и этот граф от природы довольно жесток.
Пару секунд помедлив, Крупеников вздохнул и начал свое повествование, полностью оправдав ожидания своего собеседника. Петр Леонтьевич оказался сильно возмущен поступком молодого человека и решил его проучить.
Для начала он оплатил выходку Эдмунда Владиславовича.
Ту самую, в которой он нанял разбойников, чтобы те Льва банально избили.
Не вышло.
И тогда в воспаленный мозг Петра закралась жуткая идея. Воспользоваться своими связями в администрации архиепископа. Специально для того, чтобы ославить Льва как одержимого и дальше, несколькими планомерными ударами уничтожить его репутацию.
Не вышло.
Зато у архиепископа вышло.
Он все ж таки взял за причинное место своего секретаря. Который и признался, что был должен Петру приличную сумму. Вот он и «подмахнул» ничего не значащую бумажку. Ведь Лев все равно ни на какую отчитку не согласился бы.
Владыка шутки не понял.
Совсем.
Поэтому и Петр Леонтьевич, и секретарь отправились в один очень интересный монастырь. Где они приняли не только постриг, но и обет очень строгого послушания. Включающий полное отречение от мирского. Отчего ни переписки, ни посещения им не полагались. Только много труда, молитвы и питание одним лишь черствым хлебом да водой.
И это еще губернатор не успел вмешаться.
Следствие пусть и не сразу, но успело дознаться о том, кто дал денег тому злополучному поручику. И если бы Петра Леонтьевича приняли не люди архиепископа, причем очень жестко, то к нему пришли бы полицейские…
— Суров Владыка, но справедлив, — произнес максимально торжественно Лев Николаевич и чинно перекрестился.
— Я пытался отговорить Петра, — тяжело вздохнув, добавил Александр Леонтьевич, — но он слово удила закусил и понес.
— Бывает. Ладно. Давайте поговорим про дела. Вы проверили ту краску, которую я вам передал?
— До последней капли использовали на опыты. Отличная краска! Сколько вы ее можете нам поставить, в какие сроки и по какой цене?
— Все зависит от того, сколько вы можете вложиться.
— Простите?
— Полагаете, я поверю, что вы не изучили все мои возможности? Вот. Улыбаетесь. А потому точно знаете — производить ее мне негде. Поэтому я готов предложить вам сделку — вы вкладываете деньги, я организую производство и подбираю человечка управляющим. Приглядывая за ним.
— А прибыли?
— Пополам. И оформление предприятия — тоже. А если вы найдете способ, как выйти с этой краской в Санкт-Петербург, и сможете ее туда переправлять сами, то я готов предложить вам сорок на шестьдесят по прибылям. Но владение пополам.
— Сколько и чего вам нужно, чтобы изготавливать бочку[2] этой краски каждый месяц?
— А давайте посчитаем, уважаемые кроты. — произнес Лев Николаевич вставая.
— Что, простите?
— Давайте пройдем в мою комнату, где удобный стол и есть бумага с карандашом. И я прикину: сколько чего нужно…
[1] Малый (рабочий) кабинет Николая I находился на первом этажа Зимнего дворца в его северо-западном крыле и выходил окнами на Адмиралтейство. Представлял собой вытянутую маленькую комнату, которая, впрочем, не сохранилась.
[2] По указу 1835 году бочка, как мера жидкости, она же «винная бочка» устанавливалась в 40 ведер или 491,976 л.
Часть 2Глава 4
1843, январь, 13. Казань
— Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. Бордель. Окошко. Тихий стон. И что-то там хоть четверть века, — декламировал Лев Николаевич вольную интертрепацию стихотворения Блока под ритмичное поскрипывание кровати. Придерживая за мягкие берда молодуху в рамках проведения научных изысканий. Постановки, так сказать, эксперимента.
Раздобыв партию натурального каучука, он возился над технологией изготовления презервативов. Одноразовых. Максимально дешевых и как можно более тонких.
Не для себя, для друга.
Или нет?
Впрочем, несмотря на всю комичность ситуации, она, в сущности, была довольно трагичной. Распущенное половое поведение как аристократии, так и служилых вело к довольно широкому распространению половых инфекций.
Да, не катастрофа, как в том же XVI веке.
Однако каждый пятый представитель аристократии если не страдал от «срамной болезни», то как минимум от нее хотя бы раз в жизни лечился. По вооруженным силам и того печальнее — каждый четвертый, а в зоне напряженных конфликтов и того больше — до сорока процентов.
Страшная статистика!
Ужасная!
Именно для того, чтобы это все побороть с 16 апреля 1843 года Николай I и начнет легализацию проституции. С целью поставить девочек под контроль, прежде всего врачебный. Хотя разговоры об этом велись уже не первый год.
Молодой же граф решил подойти к этому вопросу с другой стороны.
Да, презервативы были известны человечеству с Древнего мира. Еще до наступления славных времен Античности. Изготавливаясь из разных подручных материалов, в первую очередь кишок, например, овечьих. В какое-то время даже не извлекая их из животного. Но настоящие, латексные презервативы появились лишь в 1855 году и были поначалу толстыми.
Очень толстыми.
Прям натурально с велосипедную камеру.
Но Лев каким-то чудом в прошлой жизни видел научно-познавательный ролик. И в памяти отложилось, что если резину развести пожиже каким-нибудь растворителем, то формочки можно в нее просто окунать. Получая на выходе тонкостенные, цельные изделия.
Понятно — это не предел, а только лишь начало долгого пути. Однако и такой вариант выглядел чрезвычайно полезным… выигрышным. Пусть даже не солдат, то хотя бы для офицеров. Их ведь вон сколько лет и сил готовить, а потому глупо терять таким бестолковым образом.
Так что, собрав волю в кулак, Лев Николаевич изготавливал варианты изделий и вдумчиво экспериментировал, стараясь подбирать совсем новеньких проституток. Еще не успевших собрать себе букет инфекций.
Ну а почему нет?
Он мог себе позволить. Опекуны на это ему специальное содержание выделяли, как и двум другим старшим братьям. Карты, пьянки и беспорядочная половая жизнь была частью светской изнанки.
Лев ее, конечно, избегал.
Но лишь частью, дабы не выглядеть «белой вороной». Вступать в антагонизм к местному обществу и противопоставлять себя ему — дурная затея. Он хотел его возглавить и развернуть в нужную ему сторону, а не героические воевать с ветряными мельницами. Что накладывало определенные последствия. Хотя, конечно, он не увлекался…
Наконец, он довершил начатое.
И хлопнув молодуху по мягкому месту, поинтересовался:
— Как звать?
— Фатима, — игриво ответила она.
— Молодец, Фатима. Хорошо, Фатима. Наука тебя не забудет, Фатима. Ступай, Фатима.
После чего направился к столику, чтобы самым детальным образом записать свои наблюдения. Ну и спать было пора. В особняк. Чтобы не нарушать семейные ритуалы своими прогулами.