— Да. Круглая пуля, как мне кажется, не самый лучший вариант из-за слабой поперечной нагрузки. Из-за чего боковой ветер или иные помехи достаточно легко ее отклоняют. — и видя некоторое непонимание в глазах Остроградского, стал раскрывать тему.
И определения вводил.
И объяснения.
И даже в какой-то момент стал что-то черкать на стене тыльной угольком, который он достал из печи неподалеку. Вот, кстати, по ее побелке и изображал. А в какой-то момент к нему присоединился и Михаил Васильевич, тоже достав уголек и добавляя свое.
А вокруг мало-помалу возникла тишина. Если не гробовая, то близкая к тому. Все, вот натурально все, следили за их беседой. Даже в «штосс» бросили играть, не веря в происходящее.
Лев сумел увлечь Михаила Васильевича.
Слово за слово, они от поперечной нагрузки перешли к обтюрации, а оттуда к компрессионным и турбинным пулям[2]. Сильно в истории молодой граф не разбирался, особенно в истории техники. Однако много раз встречал упоминания знаменитой винтовки Энфильд с пулей, имеющейся расширяющуюся юбку, обеспечивающую плотное прилегание к каналу ствола.
Вот что-то подобное Лев и выдал Остроградскому. Предложив удлиненную и утяжеленную применять в штуцерах, а укороченную — в ружьях. Последнее он объяснял тем, что все одно — кувыркаться будет из-за отсутствия закручивания. Зато отменная обтюрация позволит бить и дальше, и точнее.
С турбинной пулей Майреа граф был знаком лично. Приходилось стрелять на охоте и в тире. Так что и ее изобразил, указав, что для большей кучности такую, конечно, надо крепко подбирать под калибр, иначе центровка будет страдать, обеспечивая рост рассеивания. И лучше бы компрессионные на практике использовать, чем такие, во всяком случае для оружия, заряжаемого с дула.
Болтали.
Черкали.
Медленно сдвигаясь.
И тут начались обои. Они оба даже как-то растерялись. Вон — заозирались, смущенно поглядывая на совершенно исписанную побелку печи.
— Прошу нас простить, увлеклись, — неловко и негромко произнес Михаил Васильевич.
Конфуз вышел изрядный. Однако профессора больше волновало то, что они тут написали.
— Не забыть бы. — тихо шепнул Льву Михаил Васильевич.
— Я перепишу, — ответил юноша…
[1] В 1843 году лагеров еще практически не существовало — их изготавливали сильно ограниченно как количественно, так и территориально, поэтому под «пивом» подразумевалось либо эли, либо нефильтрованные сорта.
[2] Первая компрессионная пуля стала пулей Минье, изобретенная в 1847 (или 1846) году. Первая турбинная пуля была придумана в 1898 году (пуля Бреннеке).
Часть 2Глава 5
1843, май, 9. Казань
Лев Николаевич отхлебнул вкусного, ароматного кофе и уставился в окошко.
Здоровенных стеклянных витрин покамест не практиковали, однако, это «остекленное отверстие» выглядело достаточно большим, чтобы через него можно было любоваться стенкой соседнего здания.
В Казани пока не имелось ни одной чайной или кафе в традиционном понимании этого слова. Просто не завелись еще.
Так вышло.
Поэтому Толстой захаживал в наиболее приличные трактиры, выбирая их не только за кухню, но и за контингент. Чтобы дивных встречалось поменьше, и буйных. Из-за чего места, в которых обитал местный бомонд, он сторонился в той же степени, что и простые рабочие кабаки.
Кроме того, он выискивал такие заведения, в которым можно было расположиться хоть как-то обособленно. Специально для бесед. Он ведь часто проводил переговоры или обсуждал рабочие вопросы во время таких посиделок.
Требования немалые и за них приходилось платить. Например, видами…
— Лев Николаевич, рад вас видеть, — произнес подошедший стряпчий.
— И я вас, Виссарион Прокофьевич. Как вы добрались?
— Спасибо, хорошо.
— Ногу не растрясли? — кивнул Толстой на его правую заднюю конечность, которую он сильно ушиб неделю назад, из-за чего все еще страдал, прихрамывая. Все выглядело так плохо, что молодой граф даже думал о привлечении каких-то медиков, дабы до воспалений или еще какой пакости не доводить.
— Бог миловал. Отпускает помаленьку. Уже мало-мало хожу. Даже на трость опираюсь не каждый раз.
— Славно. Ну что, чайку для начала?
— Пожалуй, — улыбнулся стряпчий, после чего открыл свою папку и протянул ему то, что лежало сверху. — Вот, вам письмо просили передать. От Михаила Васильевича Остроградского.
— Ого? Занятно. — принимая пухлый конверт, в котором явно было не меньше пары десятков листов. Взвесил его в руке и с приятным удивлением положив рядом на столике. Это было его второе послание с того самого дня, как он покинул Казань.
И да, показательной порки «провинциального выскочки» не случилось. Хотя все в городе ждали именно этого. Лев Николаевич и Михаил Васильевич просто продолжили обсуждать вопросы, связанные с компрессионными и турбинными пулями, а также баллистикой. При гробовом молчании комиссии. Озадачив этим шагом даже Лобачевского, который готовился защищать своего ученика.
А тут такое странное поведение…
Лев вошел.
Поздоровался с комиссией.
Достал листки какие-то. Протянул их Остроградскому. Тот пробежал по ним глазами и понеслось… через несколько минут эти двое уже стояли у доски и что-то черкали мелками, оживленно обсуждая. Конструктивно, что примечательно и продуктивно. Остановившись лишь два часа спустя.
А через неделю во дворе университета устроили этакий импровизированный полигон. Сделав на нем сотню выстрелов из гладкоствольного пистолета. Со станка. Сначала круглыми пулями, потом укороченными компрессионными, а под конец и турбинными. Фиксируя не только кучность и настильность, но и пробивную силу, а также скорость заряжания.
Здесь уже участвовал весь преподавательский состав физико-математического факультета, а также кое-кто из студентов.
А потом Остроградский откланялся и уехал обратно в Санкт-Петербург со своей свитой. И, казалось, с концами. Но нет. Некоторое время спустя от него пришло первое письмо. Большое и интересное.
Теперь уже второе.
И разумеется, Лев Николаевич не манкировал и не игнорировал профессора и вдумчиво ему отвечал, стараясь не медлить…
— Вы его встречали лично?
— Да, — кивнул Виссарион Прокофьевич. — И на словах он просил передать, чтобы вы не упорствовали с булавками, а брали откупные. В дело вмешались ОЧЕНЬ влиятельные люди. С такими лучше не ссориться.
— Они же хотят меня ограбить!
— Так случается, — серьезно кивнул стряпчий. — Я навел справки и скажу вам так. Если они попросят бесплатно все отдать — отдавайте. Смело. А лучше подарите. Будьте уверены — ЭТИ люди в состоянии вам сломать всю жизнь. И то, что они предлагают вам деньги, в сущности, большое одолжение. Но если вы станете ломаться, они изменят свое отношение.
— Все настолько плохо?
— ОЧЕНЬ.
— Это наши ребята?
— В каком смысле?
— Булавками заинтересовался кто-то из России или это британские дельцы? Ну или, может, еще какие?
— Наши.
— Занятно… И сколько получится вытащить денег из этой истории?
— Тысяч восемь, может, десять. Вряд ли больше. За вычетом моей доли и издержек, разумеется. Анна Евграфовна просила передать, что она оставляет свою долю вам в этом деле. Ей неловко, что все так получилось и этим она пытается загладить свою вину.
— А у нее самой как там дела складываются? Все же ситуация неловкая. Оставила мужа и уехала в столицу, где открыла свой салон… Ей не досаждают?
— У Анны Евграфовны все хорошо, — покладисто ответил стряпчий. — Даже лучше, чем она ожидала. Сильно лучше.
Лев Николаевич едва заметно скривился.
Виссарион Прокофьевич был ее человеком, которого она и оплачивала. И, судя по всему, Анна хотела ему как-то насолить за отказ от «углубленной дружбы». Вот и стращала «опасными людьми». А может, и действительно их натравила. Обиженная женщина может учудить все что угодно.
А в том, что это ее происки, он был уверен. Просто потому, что в его понимании никто из серьезных игроков не мог ТАК заинтересоваться новыми булавками, чтобы решиться на наезды. Тем более, на аристократа со связями, а не на мелкого ремесленника или разночинца.
Оно разве того стоит?
И утвердительно на этот вопрос граф себе ответить не мог…
— Как продвигаются наши дела с другими женскими штучками? — чуть помедлив, уточнил молодой граф. Чем вызвал немалое смущение у стряпчего.
А зря.
Дело-то житейское и крайне полезное…
В какой-то момент Льва посетила мысль о том, что иметь в союзниках жен, матерей и дочерей влиятельных лиц — очень выгодная стратегия. Ведь днем, в публичном поле мужчины, конечно, всякое могут болтать. Но потом же они возвращаются домой, где в случае чего, им мозги скушают ложечкой.
А как расположить к себе дам? Причем так, чтобы разом и многих.
Варианты, конечно, имелись. Разные. Но, поразмыслив, молодой граф решил по пути облегчения им жизни, начав с того, что «выдумать» лифчик. Благо, что в прошлой жизни насмотрелся на эти изделия в избытке. А уж сколько раз он их снял на ощупь… не перечесть. Поэтому какое-никакое, а представление о них имел.
Этого, безусловно, было мало для того, чтобы он стал человеком-легендой среди дам.
Прям совсем.
Он хотел большего. Ну и предложил свой вариант… женской прокладки. И если при разговорах о лифчиках стряпчий еще как-то держался и не смущался, то прокладки его загоняли в какой-то ступор. Особенно когда юный собеседник начинал рассказывать что-то про физиологические процессы в женском организме…
Конечно, какие-то варианты прокладок существовали с древности. Но беда заключалась в том, что в здешних реалиях женщины не носили еще трусов. Аристократки и просто состоятельные баловались панталонами, то есть, короткими штанишками, притом довольно свободными в области гениталий. Остальные же — и того не имели, ограничиваясь нижними юбками.