Здесь же, в этом историческом ландшафте, подобным не занимались, да и не заморачивались. Во всяком случае, касательно рукопашного боя. Казалось бы — прописные истины, но…
Впрочем, распад и упадок подобного толка наблюдался не только в рукопашном бое. Совсем нет. Если прусская пехота Фридриха Великого могла со своими Потсдамскими мушкетами выдавать по шесть, а то и семь выстрелов в минуту. То сейчас все та же прусская пехота стреляла заметно реже.
А все потому, что выучка упала.
В России в этом плане дела обстояли ничуть не лучше. Лесков ведь свое произведение «Левша» писал ведь как раз об этих временах. Россия почивала на лаврах после победы над Наполеоном. И у ее военно-политического руководства кружилась голова от чувства собственной… хм… обалденности. Со всеми вытекающими последствиями. И это, не считая иных проблем…
Что же касалось рукопашного боя, то он попросту казался ненужным… лишним. И уже не первый век. Находясь как по части борьбы, так и ударной техники на очень примитивном и бессистемном уровне. Про то, что надобно еще и тело укреплять речи вообще не шло. Этим со времен Античности целенаправленно практически никто не грешил.
А вот Лев к моменту того поединка уже добрые полгода вдумчиво гонял себя.
Умело.
Безжалостно.
С полным пониманием дела…
Вахмистр осторожничать не стал.
Да и зачем?
Перед ним ведь стоял, по сути, рослый подросток. В его понимании слабый и неопытный. Поэтому он мягким шагом скользнул к графу с целью схватить, скрутить, заломать. Пользуясь своим преимуществом в физической силе, что бросалось в глаза невооруженным взглядом.
Но не тут-то было.
Лев отскочил.
Новый рывок. Еще. И опять.
А когда Прохор сумел, наконец, захватить рукав во время очередного рывка, граф легко освободил свою руку, просто крутанув ее против большого пальца противника.
Отскок.
Новый рывок, потерявшего бдительность казака. И принятие его «двойкой». Прямым с передней руки и сразу же добавка со второй.
Раз-раз.
И вахмистр покачнулся.
Он такого никак не ожидал. В эти годы рукой, выставленной вперед, не били. Клинком работали, да. А кулаком — нет. И тут такая «подача»! Причем с минимальным интервалом между ударами — словно по мешку. И казак «поплыл», пусть и не сильно.
Нет, в целом он оказался намного крепче даже недавнего главаря разбойной четверки. Сухой, жилистый, прошедший через массу всяческих передряг. Поэтому нокаута не вышло, да и граф добивать его не стал. Хотя и мог, приметив, как потерял фокусировку его взгляд.
Получилось бы слишком быстро. А оно совсем не надо. Не тот пиар-эффект. Нет явного, уверенного доминирования. Еще подумают, что случайно. Поэтому он дал своему сопернику небольшой отдых и даже лично принес большой ковш воды.
Прохор оценил.
Принял ковш, кивнув с благодарностью. Отхлебнул немного. А остальную ледяную воду, добытую прямо из колодца, вылил себе на голову, чтобы взбодриться…
Отдышался.
И они начали новый раунд.
Вахмистр теперь осторожничал и кружился вокруг молодого графа. Приглядываясь. И выискивая подходящий момент.
Тот отвечал ему тем же.
Да и куда спешить? Выносливости пока хватало. Так что можно поиграть.
Наконец, казак снова сделал скользящий шаг, пытаясь в этот раз ударить парня. Не попал. Тот легко увернулся, а потом и сам пробил акцентированный «лоу-кик». И не в тайском, а во французском варианте, то есть, носком, да прямо в мышцу.
Щелк!
И станичник взвыл.
А потом рванулся вперед, словно медведь, и… таки поймал «сиятельство» в свои руки, подминая под себя.
Ахнули все, кто наблюдал. Лев Николаевич ведь явно выигрывал, и тут такой поворот.
Обидно.
Но несколько мгновений спустя оказалось, что шея вахмистра зажата классическим удушающим приемом. Треугольником. Да так он и сомлел, не понимая, как этому приему сопротивляться.
Лев поднялся.
Перевернул вахмистра набок. Облил водой, приводя в чувство. И помог подняться.
Не сразу.
Секунд пятнадцать тот лежал, глядя куда-то перед собой пустыми глазами, ни на что, не реагируя… последствия удушающих приемов, они всегда такие…
Разгромил и уничтожил он Прохора тогда.
Мог быстрее.
Мог жестче.
Но зачем? Потом они долго беседовали. И вот он результат — два десятка молодых казаков, вступающих в ДОСААФ. Так-то может, и вздор, но лишним влияние в среде этого сословия не будет. Да и боевая эффективность станичников на Кавказе заметно поднимется.
Не напрямую и не сразу.
Эти молодцы вернутся. Покажут себя. А потом, если повезет, откроют где-нибудь в Кизляре филиал ДОСААФ. Ему они, конечно, подчиняться не будут, но все равно — если понадобятся, их можно будет подтянуть, пусть и не всех. Лев прекрасно помнил о том, как порой вырастало личное влияние отдельных политиков и дельцов из спортивных залов…
Николай Павлович читал стенограмму.
В процессе немного шевелил губами и хмурился. А чуть в стороне сидели в креслах Александр Христофорович Бенкендорф и Лев Алексеевич Перовский. Начальник третьего отделения, считай глава ФСБ, если на манер XXI века да в некотором приближении, и министр Внутренних дел.
Для местных либералов — страшнее этой троицы в России никого и не было.
Душители свобод…
Консерваторы…
Реакционеры…
Стенограмма же оказалась предоставлена Виссарионом Прокофьевичем, тем самым стряпчим, которого давно уже завербовало третье отделение. А он, стало быть, выступал провокатором в той беседе со Львом Николаевичем. Так — подначивал помаленьку и выводил на откровения. В то время как за тонкой перегородкой сидел специалист, что прибыл чуть пораньше. И карандашом осторожно всю беседу стенографировал в блокнот.
— А откуда этот юнец знает про убийство моего родителя? — хмуро уточнил Николай Павлович.
— Но это же секрет Полишинеля, Государь, — пожал плечами Бенкендорф. — Всякий, кто интересуется, о том довольно легко узнает.
— И эти дурни, что собираются у Белинского со Станкевичем, тоже знают?
— Они идеалисты. Они живут в розовых мечтах. Им низменная твердь бытия едва ли интересна. — криво усмехнулся Перовский.
— Соглашусь. Витают-с в облаках. О вас, Государь, судят больше из фельетонов, чем из реальных дел.
— А этот малец, какие кружки посещает?
— Он сам себе кружок. — фыркнул Александр Христофорович. — Удивительно деятельная натура.
— И как вам это? — потряс листами император. — Мне, признаться, не верится в то, что я читаю. Сколько ему лет? Хотя это не важно. Так, пожалуй, даже и старик не скажет… не каждый старик.
— Со слов Остроградского этот юноша как-то заявил ему, будто тот, кто в юности не увлекается либерализмом, социализмом или чем подобным не имеет сердца, тот же, кто этого держится с годами, слаб умом.
— И что же?
— Я думаю, что Александр Христофорович хочет сказать: у этого юноши нет сердца. Он хоть и юн, но уже достаточно трезво мыслит.
— Трезво? — удивился Николай. — От него пахнет кровью! Я это чуют даже отсюда, через эти листки!
— Кровью ваших врагов, Государь. — поправил его Бенкендорф. — Ни словом, ни делом он не говорит о другом.
— Ну… хм… А что он вашему человеку передавал в кофре?
Александр Христофорович встал и протянул императору индивидуальную упаковку с презервативом, ловко извлеченную из кармана.
— Кондом «Парламент». Одноразовый, — прочел Николай Павлович. — Почему «Парламент»?
— Это название такое, Государь, — оскалился Бенкердорф, с трудом сдерживая смех.
— Почему?
— А как вы еще полагаете использовать парламент? Наш милый юноша нашел ему отличное применение. Посмотрите на обороте.
Император перевернул конвертик и прочел вслух:
— С ним ваши переговоры станут глубже и безопаснее, а волеизъявления обильнее…
В этот момент Преровский заржал. Мгновение спустя к нему присоединился Бенкердорф, а потом и сам император.
Медленно, но до него дошло.
— Шутник он, однако. — вытерев слезы и отсмеявшись, произнес Лев Алексеевич.
— И что же? Этим парламентом уже пользуются? — с широкой улыбкой поинтересовался Николай Павлович.
— Все ушли за неделю. И, насколько я знаю, большую часть уже применили для… кхм… проведения переговоров. — ответил Бенкердорф.
— Кхм… хм… ха!
— Государь, — все еще похрюкивая от смеха, произнес Александр Христофорович, — мне кажется, что нам непременно нужно поддержать эту игру. Лев Николаевич заявляет, что это — контрабандный товар из Индии. Очень дорогой. Молодому человеку явно нужны деньги для чего-то. Давайте поговорим о том, чтобы он увеличил эти поставки, а уж мы как-нибудь их распространим.
— А это не контрабанда?
— Его стряпчий уверен, что он сам как-то наловчился их делать.
— Вам не кажется, что вокруг этого юноши слишком много всякого необычного происходит?
— Он умен, одарен, находчив. И слава богу, не либерал или там гегельянец. Да-с. Чудеса и в нашем отечестве случаются.
— А это не может быть игра?
— Вы полагаете, что он в столь юные года уже достаточно искушен в делах моего отделения? — мягко улыбнулся Бенкендорф. — В помещении, в дальнем углу сидел мой второй сотрудник. Он шел за стряпчим и уселся так, чтобы видеть происходящее. Лев Николаевич не выказывал никаких признаков вскрытия подслушивания.
— Ну… не знаю… — покачал головой император.
— Когда же он ехал на прием к Шипову, то его надо было видеть. Мои люди все описали его мрачным и подавленным. О том, что люди Льва Алексеевича вокруг него вьются, он понял. Всех вычислил. А потому полагал, будто у губернатора его собираются как-то наказать.
— Даже так?
— А уж как он удивился награде… о…
— А это не может быть игрой?
— Если это так, то Лев Николаевич — величайший актер всех времен и народов.
— Вы тоже так думаете? — спросил император у Перовского.