— Вот вы говорите, что он живет наукой. А что его интересует? — спросил Хомяков, меня акцент беседы.
— Всякое. — уклончиво ответил Виссарион Прокофьевич. — Он владельца книжной лавки при Казанском университете совершенно замучил. Тот словно его личный библиотекарь.
— Не понимаю, как в одном человеке может уживаться такая страсть к наукам и такая реакционность.
Стряпчий лишь пожал плечами.
— А что он думает о моих идеях? — подавшись вперед, спросил Хомяков. — Он слышал о них? О славянофильстве.
— Я рассказывал.
— И как он их воспринял?
— Заявил, что это все мышиная возня. И что начинать надобно славянофильство с создания межславянского языка и придумывания того, как увязать славянские народы экономически в единый узел. В противном случае подобные игры суть баловство. Благостное, но бесполезное.
— Что, простите? — не понял Алексей Степанович. — Какого языка?
— Межславянского[1]. Он видит его словно комиссионное изделие, собранного на основе наиболее частотной лексики, взятой из всех славянских языках. Максимально простой и максимально понятный всем славянам и тем, кто говорит на их языках…
Присутствующие замолчали.
Переглянулись.
— А экономические связи? Они то тут зачем?
— Я тоже его о том спросил. И он у меня встречно поинтересовался: а зачем славянам славянофильство? Впрочем, он не видит никакой возможности на этот вопрос ответить. Прежде всего из-за польской шляхты, которая совершенно не способна с кем-то уживаться…
Еще поговорили, но недолго, так как слишком шокирующей оказалось информация об этом молодом человеке.
Разошлись.
Стряпчий натурально светился, уезжая.
Редко случалось, чтобы он НАСТОЛЬКО плотно находился в фокусе всеобщего внимания. Да и подразнить этих мыслителей ему было приятно. Кабинетных, без всякого сомнения. Однако все оказалось не так просто, и провокатор слишком увлекся самолюбованием…
— Мне кажется, что Виссарион Прокофьевич что-то скрывает… — тихо произнес Огарев, сидя в медленно едущей коляске.
— Красуется?
— И это тоже. Но вам ведь тоже показалось, что с ним что-то не то?
— Он нас словно дразнил… словно провоцировал…
— Вот! И если подумать, то он и раньше так всегда поступал. Только не так выпукло.
Герцен поглядел на своего собеседника очень пристально.
— Надо бы его не извещать о новых встречах какое-то время. — продолжил Огарев.
— Он не похож на человека, который сдаст нас этим ищейкам.
— А много вы, друг мой, видели их?
— И то верно, — нехотя кивнул Герцен. — А что выдумаете о том натуральном ужасе, который Виссарион Прокофьевич нам рассказал про графа?
— Надо бы съездить и самим на все взглянуть.
— Вам лучше город не покидать.
— Разумеется. Полиция возбудится. Вам туда тоже ездить не стоит.
— Может быть, попросим Алексея Степановича? Он, как мне кажется, чрезвычайно заинтересовался словами о межславянском языке. А человек он не поднадзорный, благонадежный.
— Да, пожалуй, — согласился Огарев.
— Хотя, признаться, меня прямо распирает от любопытства.
— Так может вам самому поехать? ДОСААФ, как мне кажется, достаточный повод. Просто напишите большую статью по итогам поездке. Уверен, что в полиции нормально отнесутся. В конце концов, это же не Санкт-Петербург.
— Может быть… может быть… надо будет поговорить…
— Эх, тетушка… — в нос произнес Лев. — Нам ли жить в печали?
— Я настаиваю, мой мальчик.
— Я не желаю исповедоваться и собороваться раньше срока.
— Вы тяжело болеете. Вы понимаете, насколько это опасно?
Толстой тяжело вздохнул.
Его мелкая простуда действительно тянулась уже достаточно долго — практически две недели. И даже появились какие-то хрипы в легких. Это было плохо. ОЧЕНЬ плохо.
Воспаление легких здесь лечить не умели.
Да и даже простой бронхит.
Он пил.
Много пил. Было вообще ощущение, что он пьет и писает. Притом пил не просто теплую или горячую воду, а отвары и настои. Той же ромашки, мать-и-мачехи, подорожника… Всего, что могло пригодиться.
Спал.
По пятнадцать-двадцать часов в сутки.
Совершал прогулки… по особняку. Медленно вышагивая тысячи и тысячи шагов в теплом воздухе и грамотно укутавшись. Заодно делая дыхательные упражнения.
Но это не помогало.
И ему медленно, но верно становилось хуже…
— Эх… — простонал Лев, в очередной раз закашлявшись. — Сейчас бы аспирина…
— Что? — уточнила тетушка.
— Лекарство такое, делается… — мужчина завис. — А как оно делается? Ацетил салициловая кислота. Наглухо отбило, из чего его добывают. Кажется, из чего-то очень простого и повседневного.
— У вас жар, наверное, — покачала она головой.
— Салицин добывают из коры ивы, — внезапно произнес Митенька. Тихо, но его все услышали.
— Точно! Точно! — оживился Лев. — Ива! Это же очевидно! Как я мог забыть⁈
— Митенька, откуда вы узнали? — поинтересовался Владимир Иванович, который также поблизости находился.
— Лёва же журналы добывает научные, в том числе и по химии. Вот я и прочел там статью про салицин. А вот про аспирин, ацетил салициловую кислоту я не припомню. Как и про лекарственное их действие. С удовольствием бы почитал.
— Вы думаете, что я помню, где у меня это перед глазами мелькнуло? — улыбнулся Лев Николаевич.
— И что с этим всем делать?
— Ну, смотрите. Салицин выделяют из коры ивы. Это раз. — загнул палец Лев. — Ацетил в названии говорит о какой-то связи с уксусной кислотой. Это два. — загнул второй палец молодой граф. — То есть, вам нужно просто получить салицин в достаточно чистом виде и поэкспериментировать с его обработкой уксусной кислотой. А потом подыскать болеющих, готовых на опыты.
— И это поможет?
— Может и не сразу, но должно. Ацетил салициловая кислота должна жар снимать, унимать воспаления и успокаивать головную боль. В том числе такую, которая только после пьянки. Польза для людей в том великая.
Мить улыбнулся.
Он редко улыбался.
Вообще слыл нелюдимым и замкнутым. Такой классический шизоид, живущей в богатом внутреннем мире. А тут — увлекся. Можно даже сказать — вдохновился успехами брата на научном поприще.
А вот и цель нарисовалась. Лев же на этом останавливаться не стал.
— Потом, как сумеешь решить задачу с этим лекарством, берись за антибиотики.
— Я такого названия не знаю… оно странное по смыслу.
— Чахотка и воспаление легких суть бактерии вредоносные. С ними надобно бороться. Для чего антибиотик и нужен. К сожалению, о них я знаю еще меньше. Видимо, в той же заметке видел. Один делается из плесени какого-то сорта тыквы из Бухары или Хивы. Не помню. Ее для начала надобно найти правильную. Видов-то их великое множество. Надо будет делать маленькие такие чашечки стеклянные. Туда питательного раствора и какие-нибудь бактерии. Капать чуть плесени той. Закрывать крышкой. И убирать в сторонку. Если плесень убила бактерии — оно.
— И что с ней делать?
— Подумаем. Может, инъекции в мышцы. Может, еще что. Лечит воспаление легких, сифилис, загнившую рану и прочее. Но не чахотку.
— А еще? — нервно и порывисто спросил брат.
— Второе я еще хуже помню, да и получить его куда как сложнее, наверное. Стрептомицин называется. Оно является какой-то почвенной бактерией, связанной с гниением. Дает землистый запах при больших скоплениях. Лечит чахотку.
Лев замолчал и едва заметно усмехнулся.
На Митю было жутко смотреть. Его глаза горели… нет, просто пылали каким-то странным огнем. Словно он оказался натурально одержимым из какой-то компьютерной игры.
Раз.
И по щелчку пальцев юноша обрел смысл жизни. Он ведь уже в эти годы отчаянно хотел быть полезным. По-настоящему. Серьезно. А тут такое дело. Вон даже тетушка перекрестилась, глядючи на Митю. Страшно. Реально страшно.
Льву же оставалось только выкарабкаться и материально поддержать этого, потенциального «яйцеголового». А братишка был по складу ума и характеру очень близок к ним. Только вот, не находил подходящей темы и рьяного интереса…
[1] В данном случае идет отсылка к межславянскому языку. Первой успешной попыткой создать такой язык связывают с хорватским священников Юрием Крижаничем в 1659–1666 годах. Из-за чего можно сказать, что межславянский на века опережает другие крупнейшие искусственные языки, такие как эсперанто и волапюк. В современном виде этот искусственный язык появился в 2006 году. Главная проблема его распространения — отсутствия смысла и мотивации для вовлечения у носителей славянских языков. В телеграмм-канале автора будет выложено несколько роликов со звучанием современного состояния этого искусственного языка.
Часть 2Глава 10
1843, октябрь, 12. Казань
Громко тикали часы.
К счастью, не солнечные. Лев в принципе никогда не допивался до состояния, чтобы они начинали тикать. Ни в этой, ни в прошлой жизни. Но слышал о таких героях, слышал. Сейчас, впрочем, просто проказничали маятниковые часы, от которых ходуном ходила вся комната, а может быть, и не только…
Болезнь отступила. Митя постарался…
— Мой мальчик! — воскликнула тетушка тогда. — Что вы такое принесли? И отчего тайком к своему больному братцу пробираетесь?
— Это отвар ивовой коры, — тихо произнес он.
— И что?
— Помните, он рассказывал про салицин намедни? Вот. Это он и есть.
— Ну мало ли, что он сказал! Митя! Вы в своем ли уме? Брат ваш тяжело болеет, а вы ему бог знает что несете?
— Успокойся, милая, — приобнял ее Владимир Иванович. — Митя, почему вы вообще решили, что этот отвар поможет? Его же проверить надобно. В науке ведь так?
— Его дала мне тетка Амина, — серьезно произнес Митя, не уступая. — Вы же дяденька про нее говорили, что заговоры всякие знает и может разное снадобье дать.
— Амина! — воскликнула Пелагея Ильинична. — Мой мальчик, как вы могли с ней связаться⁈