Пауза затягивалась. Лев же был невозмутим. Он пытался вспомнить — кто это, но… память его явно подводила в этом вопросе.
И вмешался Шипов:
— Леонтий Васильевич управляющий третьим отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии, начальник штаба корпуса жандармов и генерал-майор.
— Благодарю, — кивнул Дубельт губернатору. — Вы, молодой человек, разве не слышали обо мне?
— К сожалению, нет. Я еще очень юн и многого не знаю. Покорнейше прошу меня простить, но чинов у меня тоже нет. Я даже по университету в силу возраста не утвержден адъюнктом. Хотя и тружусь при физическом кабинете, проводя исследования и опыты.
— О, не стоит о том переживать. Какие ваши годы? К тому же нашей беседе отсутствие у вас чинов никак не повредит, — произнес Леонтий Васильевич с максимально доброжелательным видом.
А взгляд оставался холодным и цепким.
Впрочем, Лев смотрел на него таким же. Он, конечно, особистом не был, но кое-чего нахватался, когда курировал некоторые совершенно секретные объекты.
— Рад слышал. Это, наверное, вы вызвали меня от имени Сергея Павловича?
— Вы догадливы. Я не хотел бы придавать огласке нашу встречу. Сами понимаете — мое ведомство не любят.
— Что достаточно странно. Вы же защищаете державу от дураков и предателей.
— Неожиданно слышать такое. — улыбнулся Дубельт, вполне, кстати, искренне. — Но мы здесь вынуждены сейчас обсуждать совсем иные вопросы.
— Тогда давайте к делу. Я признать, очень устал и буквально валюсь с ног.
— Вы знакомы с Лебяжкиным Виссарионом Прокофьевичем?
— Был знаком. Мне уже сообщили, что он отошел в лучший мир. Раньше он работал на меня и был моим поверенным в делах. После того, как он меня обокрал, я уволил его. Последний раз видел, когда он возвращал мне украденное. Я пообещал не обращаться в полицию, если он все вернет. И он охотно пошел мне навстречу. Все вернул, после чего удалился, и я его больше не видел.
— Вы не находили его вид странным при последней встрече?
— Он был словно одержим и чем-то перепуган.
— При нем нашли вот такой пенал, — произнес он, снимая платок с изделия. — Что вы о нем можете сказать?
— Я много у кого такие видел в Казани. У самого с десяток разных. Вероятно, его не минула сия мода и он себе завел такой же.
— И все?
— Да. Леонтий Васильевич, простите меня великодушно, но я ни за что не поверю, что человек такого ранга прибыл в Казань ради расследования обстоятельств смерти одного вороватого стряпчего. К тому же мне говорили, что преставился он прилюдно и смерть была вполне естественна.
— Он был чрезвычайно напуган.
— Совесть заела. — пожал плечами граф.
— А вы остряк, — усмехнулся Дубельт и достав листок, поинтересовался: — Вам знаком этот рисунок?
— Да. Его сделал я. Анна Евграфовне требовалось что-то особенное для Марии Николаевна, вот и попробовал изобразить. Понятие не имею, как это дальше использовали. Я вручил этот листок покойному Виссариону Прокофьевичу и на этом все.
— И вы так спокойно об этом говорите? — удивленно выгнул он бровь.
— Леонтий Васильевич, а зачем лгать? Тем более в вопросах, которые легко проверяются. Это же смешно.
— Действительно, — усмехнулся он. — Николай Павлович был… потрясен вашим талантом. И даже помышлял отправить вас раскрашивать заборы на какую-нибудь дальнюю каторгу.
— Понимаю и не осуждаю. — серьезно произнес Лев Николаевич. — Я и сам много раз пожалел, что связался с бабами. Хотел им сделать как лучше, но… — он махнул рукой. — Ладно, все это пустое. Признаю свою вину, меру, степень, глубину и прошу меня направить на ближайшую войну, но желательно в июле, и желательно в Крыму. — выдал он с совершенно невозмутимым видом фрагмент из Сказа про Федота стрельца.
Дубельт пару раз моргнул удивленно, а потом расхохотался.
— Складно! Только не говорите мне, что вы еще и стихи пишите.
— Надеюсь, что нет.
— Надеетесь? — расплылся он в широкой улыбке.
— Так поэты же все пропойцы и гуляки. А у меня на эти шалости капиталов попросту нет.
— Когда и кого это останавливало? — хохотнул Шипов.
— Я серьезно, Леонтий Васильевич. Готов понести наказание. Только избавьте меня от этих несносных особ. Мне порой кажется, что старинные обычаи Домостроя были не просто так придуманы. А тут… я скоро или с ума сойду с ними, или по миру пойду. Столько уже всего им сделал, а в ответ только ворчание и раздражение… им все мало и мало. А взамен я не получил ни одной копейки.
Дубельт посмотрел на губернатора, но тот лишь развел руками, а потом спросил:
— Лев Николаевич, вам же вернули украденное. Там точно несколько тысяч. А вы в карты не играете и долгов не имеете. Да и по актрисам да певичкам не гуляете. На что вам деньги?
— Действительно, Лев Николаевич. Для чего? — поддержал его Дубельт.
— У меня планы-ураганы, как и свойственно молодым натурам. Алексей Крупеников выделил денег на плотину и агрегаты заводика селитряного на Киндерка. Архиепископ Владимир нашел средства на паровые машины еще одного селитряного заводика. Но на этом я останавливаться не хочу. В мыслях и иные производства ладить да ставить.
— Тут? В этой глуши? — удивился управляющий третьего отделения.
— Да, Леонтий Васильевич.
— Здесь сложно найти рабочих и инженеров. Трудно что-то привезти и вывезти. Ради чего? Почему именно тут?
— Отечественная война показала, что враг может и до Москвы дойти. Ежели сильный. Поэтому я не считаю разумным жизненно важные для страны производства ставить в полосе вероятного поражения. По моим мыслям все земли западнее Днепра и Двины — суть предполье. Там нельзя держать ничего кроме сельского хозяйства и мелкого ремесленничества. Далее, до Москвы — полоса угрозы, где можно только второстепенные заводы с фабриками иметь, которые не жалко и потерять. А здесь, в Поволжье — лучшее место для наиболее ценного. Сами видите — водный путь все связывает воедино. Есть свои еда, сырье, топливо. Вон — с Урала сюда и руды всякие вести сподручнее, и лес, и иное. С Каспия — нефть. Ну и так далее. Для всякого же внешнего врага тут самое трудное в уязвлении место. Кроме того, чем выше степень ремесленного и фабричного передела продукции в здешних местах произведенной, тем ниже ее себестоимость. Только здесь мы можем создать заводы с фабриками, которые бы с европейскими бодаться смогут[1].
— А столица? — чуть подавшись вперед, спросил Дубельт. — Чем вам столица не угодила?
— Нет. По двум причинам. Первая — это логистика. Подвоз топлива, еды и сырья в Санкт-Петербург — чрезвычайная задача. Оттого оно все будет дороже, чем здесь. Выше издержки. Вторая — высокая уязвимость для десанта.
— Вы хоть представляете, какие силы защищают столицу, молодой человек?
— Давайте представим. Война с Англией. Королевский флот высаживает десант в районе Петергофа и Выборга. Каждый отряд достаточно сильный, чтобы гарнизон столицы вынужден стоять в городе, не зная, откуда придется удар. То есть, занимая композицию Буриданова осла. Которая разрушается через выделение англичанами полка-другого легкой кавалерии и направления его к Новгороду. Через что будет совершенно расстроено снабжение столицы. Сколько она продержится, всецело отрезанная от подвоза еды?
Дубельт промолчал.
Шипов тоже.
Ответ был очевиден, но давать его не хотелось никому из них.
— Или другой вариант. Война с Портой. Наши войска на Балканах и Кавказе теснят врага. И тут Австрия, подзуженная Англией, внезапно объявляет нам войну. С целью ослабить наше присутствие и влияние на Балканах. Мы вводим против нее все резервы. И тут включается Пруссия, стремясь забрать себе Царство польское, ибо нуждается в сельскохозяйственных угодьях для дальнейшего своего развития. Против нее уходит вся гвардия из столицы, и прочие. И тут Швеция решает, что настал ее час…
— Довольно! — излишне резко произнес Дубельт. — К чему эти устрашения? К тому же едва ли возможные?
— В 1812 году границу нашей державы перешла объединенная Европа. А в остальные годы мы неоднократно видели, как англичане собирали против французов самые неожиданные, а порой и немыслимые коалиции. Так что Леонтий Васильевич, не такие уж и невозможные устрашения. А рассказал я их вам, объясняя, почему тут, на Волге надобно поднимать промышленность, но никак не в западных губерниях и не в столице. Да, я сгущаю тучи. Это правда. Но разве в моих рассуждениях есть принципиальный изъян?
— Каким именно производством вы хотите заняться?
— Всяким. Покамест хочу создать здесь достаточное производство для покрытия всяких нужд нашей державы в доброй селитре. Чтобы избавить Россию от необходимости ее закупать.
— У вас большие амбиции, Лев Николаевич.
— Плох тот солдат, что не мечтает стать генералом.
— Чем же он плох?
— Стараться не будет.
— Возможно. Да-с. Вы знакомы с господами Герценом и Хомяковым? — резко сменил тему Дубельт.
— Да, конечно. Александр Иванович и Алексей Степанович как-то навещали меня, представившись сотрудниками научных журналов. Впрочем, разговоры все вели на разные политические темы. Впрочем, это все оказалось пустым. Они как дети, ей-богу.
— Даже так? — усмехнулся Леонтий Васильевич. — А как же их убеждения? Неужели вас совсем не тронули?
— Герцен — обычный демагог, жаждущий славы. У него нет убеждений. А Хомяков… он глубже, но все равно, жует православие, словно корова свою жвачку. Из-за чего довел ее до совершенно несъедобной кашицы.
Дубельт улыбнулся.
И попросил Льва Николаевича подождать за дверьми, поблагодарив за разговор.
— Занятный молодой человек, — произнес он, когда закрылась дверь.
— Все, как я вам и говорил.
— Там с этой селитрой действительно что-то толковое?
— Видимо, да. Я беседовал с профессорами и адъюнктами университета. Они и сами в восторге. Сейчас этим вопросом весь университет занимается. Купцы городские оживились и активно участвуют. По ним прямо видно — учуяли выгоду, притом немалую. Да и сам Лев Николаевич молодец — сумел вокруг этого дела сплотить всех значимых фигурантов Казани и ее округа. Вон — даже епархия наша изыскала деньги. Вы полагаете, что она на это пошла бы, будь история пустой?