Новость о прибытии в Казань цесаревича разлетелась по городу словно ударная волна. Казалось, не прошло и пятнадцати минут, как каждый обыватель об этом узнал. А буквально через несколько часов пришел в особняк Юшковых, точнее, уже Толстого, и вызов к губернатору.
Срочный.
Два плюс два молодой граф складывать умел неплохо.
Да и после того, что Лев Николаевич сделал, было бы странно не пригласить его для личного знакомства. Это с одной стороны, а с другой — цель визита наследника империи в провинциальный городок выглядела совершенно неясной.
Что он тут забыл?
С презервативами, то есть, кондомами, ситуация пока не развернулась. Тем более что Анне Евграфовне он более ничего не отправлял, ставя свою нечистоплотную подельницу под удар общества.
Селитра пошла, но пока еще не вышла на нормальный уровень. Да, потенциально много и вкусно, но едва ли это все имело сейчас интерес для таких крупных фигур, как цесаревич.
Что еще?
Про рубины тот практически наверняка не знал.
Про револьверы — тоже. Строго говоря, Лев Николаевич на свой страх и риск занимался опытами с револьверами, пока шло оформлением разрешения на оружейное ремесло. Да, губернатор все знал, как и начальник полиции Казани тоже. Через что только и удавалось избегать ухода доносов наверх. А народ писал, все ж таки дело серьезное[1] и очень приятное: донос многим души греет и улучшает пищеварение. Как там пелось в песне? У дятла не болит башка, в порядке печень и кишка…
А все остальное… оно совсем мелочи и не имело никакого политического или тем более геополитического значения. Так что цель визита Александра Николаевича находилась за пределами понимания молодого графа. Не из-за чайной же он приехал в самом деле?
Вот Лев Николаевич и напевал себе эту песенку, стараясь как-то успокоиться.
Было нервно.
Опыт прошлой жизни показал — начальство не всегда адекватно, даже если оно толковое. А тут, насколько молодой граф знал, имелась и личная заинтересованность: Александр Николаевич был близок со своей сестрой, которую из-за Льва под домашний арест сажали. Так что радости от потенциальной встречи не испытывал ни малейшей…
Коляска остановилась у особняка губернатора.
Лев Николаевич вышел из нее и, с трудом удерживая маску равнодушия, отметил приличное количество военных. Причем не местных, а столичных. У цесаревича-то свита все ж немаленькая имелась. Включая силовое крыло. Не сказать, что прям толковое, но их много. А ему нельзя даже нормальное оружие открыто носить.
Вон — трость свою с клинком оставил дома.
Знал — не пустят.
Поэтому взял самую обычную, выбрав покрепче с бронзовым утяжелителем в рукоятке. Да и пистолетов малых прихватил максимум, рассовав их вместе с ножами по всем доступным местам. Не перегибая, разумеется. Стараясь сделать так, чтобы со стороны наличие этого арсенала было не наблюдаемо. Для местных…
Вошел он, значит.
Доложился.
И остался стоять, ожидая вызова. Заодно поглядывая на окна и прикидывая перспективы. Так-то он для себя давно решил. Если пойдет что-то не так — уйдет в подполье и устроит им тут всем «Кузькину мать». А то расслабились элиты, расслабились. Давно их никто не щипал за вымя кусачками.
Долго, конечно, не пробегает.
Но он рассчитывал, как в фильме «Законопослушный гражданин» вправить этим самым элитам мозги своим рок-н-роллом. Ну хоть немного.
Из-за этих мыслей взгляд у него был, видимо, занятный.
Вон как столичные офицеры на него поглядывали и хмурились. Ну а что? Высокий, крепкий… сильно крепче любого из них. Все ж столько лет «качалки» не прошли даром на фоне отличного питания. Держится уверенно, смотрим волком. Да и вообще — от него просто пахло проблемами.
А казачий есаул, сидящий чуть в сторонке на подоконнике, так и вообще ухмылялся. Причем не на молодого графа поглядывая, а на дежурного и находящихся при нем людей. Видимо, о чем-то догадывается или чувствовал. Вон — руку-то с эфеса сабли не убирал.
Сабли.
Шашки им уже ввели, но он держался за старое оружие[2]…
— Лев Николаевич, вас ожидают, — произнес чопорный слуга, выйдя из дверей приемной губернатора. Не местный, кстати. Натолкнулся на волчий взгляд… и выдержал его с удивительным равнодушием. Остальные же выдохнули, ощутив, как обстановка сразу разрядилась.
Граф подошел к двери.
Поравнялся с дежурным офицером и молча вошел внутрь.
А внутри никого.
Вообще никого, кроме губернатора и цесаревича. Отчего Толстой даже как-то растерялся.
— Вот, Ваше императорское высочество, тот самый молодой человек, о котором мы разговаривали. Лев Николаевич, подойдите ближе.
— Действительно, он выглядит старше своих лет.
— Как вы думаете, насколько хорошо он вооружен? — оскалился Сергей Павлович.
— Он вооружен? Хм. Ну, быть может, трость.
— И все?
— Пожалуй.
— Лев Николаевич, будьте так любезны, положите на этот стол все оружие, которое сейчас с вами.
— Сергей Павлович! — с обиженными интонациями воскликнул Толстой.
— Мой друг, мы с вами давно знаем друг друга, вы полагаете, я не приметил вашу страсть к вооружению? Будьте любезны. Очень ваш прошу. Специально для Александра Николаевича. Уверяю вас — никто не собирается ни задерживать, ни причинять вам какого-либо вреда. Клянусь честью!
Лев пару секунд помедлил, но отказать не смог. Наносить оскорбление недоверием тому, от которого зависел весь его бизнес в Казани, он не решился.
Цесаревич, кстати, аж удивился, услышав слова Шипова. Однако уточнять ничего не стал, деликатно промолчав. А уж когда на стол перед ним стали ложиться пистолет за пистолетом, нож за ножом… и даже нунчаки с двумя куботанами и кастетом. Ну и трость, как же без нее?
— Это все? — с лукавой улыбкой поинтересовался генерал, когда Лев остановился.
И молодой граф нехотя выложил на стол еще три ножа. Маленьких, которые находились в складках одежды. А также последний пистолетик, из маленькой кобуры с ноги.
Александр Николаевич только головой качал все это время.
— Но зачем? — спросил он, когда Лев закончил.
— Мир полон неожиданностей. Поэтому я предпочитаю сам быть неожиданностью для мира.
— Ха-ха-ха! — не выдержал Шипов.
Да и цесаревич невольно улыбнулся.
— К слову сказать, Александр Николаевич, этот молодой человек обладает очень приличными навыками рукопашного боя без оружия. Так что он сам по себе серьезное оружие.
— Да уж наслышан, — еще шире улыбнулся цесаревич. — А та дуэль на канделябрах? О ней судачат все не только в столице, но и даже в Париже, как мне шепнули.
— Мне приятно, что мы смогли их хоть в чем-то обскакать. — щелкнув каблуками, произнес Лев.
— И все же… зачем вам столько оружия с собой?
— Рискну предположить, Ваше императорское высочество, что он полагал, будто вы решите его арестовать из-за того инцидента с Ее императорским высочеством.
— И вы бы дали бой?
— Если я начну это отрицать, то буду выглядеть смешно. Если подтверждать — еще смешнее. — ответил Лев, сохраняя внешнюю невозмутимость.
— Пожалуй… — произнес Александр Николаевич, разглядывая заряженные пистолетики, остро отточенные ножи и прочие изделия. И, видимо, прикидывая последствия их применения в силу своего разумения.
Вязкая пауза завершилась, и беседа продолжалась.
Ни о чем.
Минута за минутой. Толстой оставался собран и колюч, так как не понимал, что от него хотят и оружие больше не грело его душу. Цесаревич же вместе с губернатором, пытались пробиться через эту стену льда и отчуждения. Что Льва только сильнее напрягало.
— Александр Николаевич, — наконец, он не выдержал, — я, признаться, все сильнее и сильнее теряюсь в догадках. Скажите, что такой человек, как вы, забыл в этом маленьком городке на краю цивилизованного мира? И главное — зачем вам я? Простой дворянин без кола и двора, который даже на службе не состоит.
— Однако! — ахнул цесаревич.
Такого наглого нарушения этикета он еще не встречал. Толстой же продолжил:
— Ваше императорское высочество, прошу простить мою грубость, но я не привык к столичным ритуалам и просто не знаю, как правильно себя с вами вести. Поэтому и спросил прямо. А то мы уже четверть часа беседуем ни о чем, словно какие-то купцы, ходя вдоль да около и не решаясь начать разговор о деле. Это, конечно, безумно приятно, однако едва ли наследник империи нуждается в таких беседах с провинциальными обывателями. Значит, вам что-то нужно от меня. Что?
— Грубо… очень грубо, — произнес цесаревич, усмехнувшись, а потом сменил тему. — Мне говорили, что вы увлекаетесь Вольтером. Это так?
— Не так чтобы я им увлекался. Нет. Просто отдельные его высказывания мне кажутся разумными. И уж точно менее разрушительными, чем вся эта беготня с идеалистами.
— И в чем же разумность его высказываний?
— С конца прошлого века начинает набирать темп научно-техническая революция. Вы слышали о пудлинговании и коксовании каменного угля?
— Разумеется.
— Вот с этих двух вещей она и запустилась. Еще сто лет назад Англия закупала железо и чугун у других стран, в первую голову у Швеции и России. А сейчас она уже этого всего производит чуть ли не больше и лучше остальной Европы. Используя не только для своих промышленных нужд, но и для поставок нам. Можно, конечно, капнуть еще дальше и вспомнить внедрение в той же Англии ткацких станков с машинным приводом, благодаря чему она смогла получить много дешевых тканей для торговли. Но глобально что-то изменило лишь пудлингование и коксование.
— Допустим, но какая связь этих процессов с Вольтером?
— Прямая. Он ставил во главу угла науку, здравый смысл и практическую деятельность, предлагая не мир спасать в морально-этических дебатах, а возделывать свой сад. И нам надо так же. Потому что если мы Россию не вытащим за волосы из болота, в котором она все сильнее вязнет, то случится катастрофа.
— Катастрофа? — с легкой насмешливой улыбкой переспросил цесаревич. — И какая же?