Потом объявилась даже американская нефтяная компания, которая заподозрила наличие в Молдове запасов нефти, и даже начала бурить молдавскую землю, и молдавская нефть даже нашлась, но оказалась пригодной только для обувного крема.
Ну а потом уже появился «Макдональдс». Поговаривали, что с учетом национальной специфики пластичное руководство мировой корпорации введет в меню ресторана красное домашнее вино. Но этого почему-то не случилось. Видимо, не настолько пластична оказалась локальная политика корпорации.
Именно в это бурное время с Вержилиу Попа начали происходить радикальные перемены. Наташа поначалу со смехом относилась к ним. Но так продолжалось недолго.
Работая прорабом в университете, Вержилиу как-то посетил собрание преподавателей. А среди преподавателей исторического и филологического факультетов были те самые радикальные писатели, которые неустанно взывали к пробуждающемуся самосознанию молдаван.
Первый раз придя на собрание идеологов народного фронта, Вержилиу Попа с открытым ртом слушал их. Он как будто впервые попал в телевизор, в большую политику, в большую историю – туда, куда он так давно хотел, но не мог, потому что его не звали. Но сейчас его звали – именно к нему – так, во всяком случае, казалось Вержилиу, взывали горячие, как свежевыпеченная мамалыга (лепешка из кукурузной муки), слова писателей. И Вержилиу Попа понял: он - с ними.
Он стал ходить на все собрания. Еще через некоторое время, страшно робея и приняв семь-восемь стаканов «Каберне» для храбрости, он сам попросил слово. Выступил кратко и сбивчиво, но честно и пылко, и даже сорвал аплодисменты. Впервые в жизни. Это была большая радость, и никакое «Каберне» не пьянило его так, как опьянил этот момент – первые аплодисменты компатриотов.
А уж потом Вержилиу стал выступать на каждом собрании, совсем не волнуясь, уверенно и громко. Скоро Вержилиу Попа, прораб университетской стройки, стал одним из горячих и популярных в народе борцов за свободную Молдову.
Поначалу Наташа Попа даже обрадовалась новому увлечению мужа – ей радостно было видеть, с каким воодушевлением каждое утро он отправляется на работу. Она заметила, что он стал придирчиво следить за своей внешностью и перед зеркалом даже разучивал какие-то жесты. Потом она слышала, как, закрывшись в туалете, Вержилиу разучивает пламенную речь. Наташа только улыбалась.
Наташа перестала улыбаться, когда Вержилиу не принес домой зарплату. Он заявил Наташе, что у него нет времени заниматься стройкой, и строить он бросил. Потому что занялся делом куда более важным – спасением нации.
― От кого? - изумленно спросила Наташа.
― От гибели! - сказал Вержилиу, горячо глядя куда-то мимо Наташи, и снова ушел в университет.
Скоро Наташа, сильно заинтригованная близкой гибелью всей нации, пошла на митинг, на котором должен был выступать Вержилиу. Речь для этого митинга он разучивал целую ночь. Утром он не стал завтракать, только выпил два стакана вина, был бледен и возбужден.
Теперь уже Наташа, раскрыв рот, смотрела, как на сцену, украшенную гербом с орлом, выходит под шквал оваций - ее скромный Вержилиу. Но это был не ее скромный Вержилиу, которого она знала в тапочках и трусах. Это был кумир. Это был поп-идол.
Уверенным жестом он попросил тишины, и толпа сейчас же утихла. Его речь раз десять, не меньше, прерывалась овацией разгоряченных молодых людей. Они скандировали:
― Браво, супер-патриот! Браво, супер-патриот!
Девушки бросали Вержилиу цветы и визжали:
― Вержилий! О! Вержилий! - с таким откровенным сладострастием, которое не снискал бы в Молдавии в те годы сам Мик Джаггер.
А Вержилиу оглядывал многотысячную ревущую толпу орлиным взором, таким зорким и хищным, что Наташе казалось: сейчас он прыгнет с трибуны и заклюет ее до смерти.
В своей речи Вержилиу объявил, что все население республики обязано в кратчайший срок – полгода-год, выучить румынский язык.
― Русский язык должен уступить место румынскому в наших школах и домах, - сказал Вержилиу, - ведь русский - это язык проклятого тоталитарного прошлого!
Наташа была испугана всем услышанным и увиденным.
По поводу этой речи той же ночью между Наташей и Вержилиу завязались горячие прения. Надо сказать, что сама Наташа
знала румынский (он же – молдавский), и никакого языкового барьера не испытывала. Кроме того, Наташа немного знала и китайский, потому что в юности, в период учебы в медицинском институте, увлекалась китайской медициной и для себя учила китайский. Языки вообще легко давались ей. Но ее смущало то, что ее обязывают учить язык.
― Люди должны учить румынский по доброй воле, как я учила китайский, - заявила Наташа, - потому что нельзя заставить любить.
Но Вержилиу был не согласен с этим.
― Кто не хочет любить добровольно, должен любить под угрозой выселения из республики! - заявил Вержилиу, - Для таких есть один путь: Чемодан, вокзал, Россия!
Возмущенная, Наташа заявила, что тогда, в знак протеста, не будет говорить на румынском с Вержилиу, а будет впредь говорить с ним только по-китайски. Весь оставшийся вечер она говорила с Вержилием по-китайски.
Он страшно ругался в ответ по-румынски и призывал ее опомниться и встать на нужную сторону баррикад.
― Я вообще не хочу на баррикады! - сказала Наташа по-китайски.
― Нет свободы без баррикад! - возразил по-румынски Вержилиу.
Еще через некоторое время Народный фронт пришел к власти. Это были победные для Вержилиу дни. Он почти не бывал дома.
Потом он стал депутатом Парламента республики от Народного Фронта. Наташа видела по телевизору, как Вержилиу произносит горячую речь за отделение Молдовы от СССР. После отделения Молдовы в Кишиневе стало еще больше ярких, как радуга, американцев, а также старших братьев молдаван – румын. Румынские деятели политики и культуры выступали по телевизору, и заверяли Наташу в том, что давно ждали, когда вернется домой младшая сестренка Румынии, Молдова, и, наконец, дождались. Но Наташа почему-то младшей сестренкой себя не чувствовала, и этим заверениям не верила. Что-то ей мешало – может быть, брезгливый взгляд старшего брата, с которым он рассказывал, как скучал по сестренке.
Потом началась волна переименований – улиц и населенных пунктов. Молдова, как всякая самоутверждающаяся культура, в этот момент испытывала острую нужду в национальных символах и героях. В прошлом таких обнаруживалось до обидного немного. Это были поэт-романтик Михай Эминеску, и основоположник театра абсурда Эжен Ионеско. Заслуги обоих были очевидны. Труднее было умолчать обидный для новой Молдовы факт, что оба деятеля культуры закончили дни в психиатрических лечебницах. В принципе, в этом не было ничего страшного – в контексте мировой культуры психиатрическая лечебница – это самое неизбежное пристанище ее деятелей. Психушка – это нормально и для романтики, и уж подавно – для театра абсурда. Но для патриотических сил республики этот печальный конец не подходил – он привносил обреченность, а она пугает избирателя. Тогда по инициативе Народного фронта была собрана группа ученых – историков и археологов, и отправлена в музеи и архивы, для поиска необходимого новому строю количества столпов национальной культуры. В музеях молдавские ученые сидели довольно долго. Пришлось даже залезть в музеи старшего брата – румына, и там отыскать основное количество столпов, благо румынские ученые легко уступили своих лишних столпов – им они были не нужны, так как им пока хватало Эминеску с Ионеско. В итоге столпов набралось достаточно для того, чтобы переименовать все основные улицы, заменив русские названия на самобытные, румынские. Надо сказать, что даже многим молдаванам в пяти коленах, упрекать которых в прорусской ориентации было уж никак нельзя, новые названия поначалу показались несколько чудными, и вот уж, действительно, новыми во всех отношениях.
Названия эти вынимали из небытия и присваивали старинным улицам Кишинева имена митрополитов, старост и господарей периода феодальной раздробленности и дофеодального исторического мрака. Кто были эти люди, чьи имена теперь носят улицы, простые молдаване никогда не узнают – для этого надо несколько месяцев просидеть в архивах Румынии, поднимая никем, кроме экспедиции молдавских ученых, не востребованные за последние сто лет источники.
Так исчезли улицы Гоголя и Толстого, Жуковского и Котовского. Последний, что странно, был самого, что ни на есть, молдавского происхождения, но погубило его то, что воевал в Гражданскую войну на стороне Красных. Защитники Котовского возражали – они говорили, что Котовский не виноват, что, по сути своей, он был анархистом, или попросту, бандитом, и ему было все равно, на чьей стороне сражаться, он просто любил сражаться, а больше всего любил разрубать всадника вместе с лошадью и седлом, просто его первым попросил Буденный, и Котовский согласился, потому что был наивным и поверил ушлому Буденному. Но эти доводы не подействовали, и улица Котовского, равно как и поселок Котовск, с карты исчезли.
Об одном из таких переименований между Наташей и Вержилиу вновь разгорелся в те дни спор. Спорили по-русски, потому что русский язык утвердился с некоторых пор в семье Попа как язык межнациональных споров. Наташу возмутило, что улица Гоголя исчезла, а улица Асаки появилась. Хотя о Гоголе Наташа знала многое, и даже писала в школе выпускное сочинение, а об Асаки она знала только, из сообщений ученых народного фронта, что он был молдавским философом 19 века, и вслед за Демокритом признавал атомистичность бытия, правда, с опозданием на 24 века.
― Ладно, - гневно воскликнула Наташа, - Значит, Гоголь – говно! А кто же тогда этот Асаки?!
― Таля, не смей так об Асаки! Асаки был просветитель! - воскликнул Вержилиу.
― Жора! - саркастически возразила Наташа, - А где же плоды просвещения?
В другой раз Наташа как-то сказала Жорику, слушая речь одного из писателей по телевизору:
― Жора, ты слышишь, они против смешанных браков, как наш с тобой! Они хотят вывести чистого молдаванина! Как они этого не боятся?