Я сел.
— Воронцов, — начал он, и его голос был на удивление спокойным. — Я преподаю в этой Академии двадцать лет. Я видел всякое. Видел гениев, видел бездарей. Видел, как дар просыпается от стресса. Но такого… — он покачал головой, — … такого я не видел никогда.
Он подался вперёд.
— То, что ты сделал… это невозможно. Смешать стихии Земли и Огня на таком уровне контроля… это Высшая магия. Это то, чему учат на пятом курсе. И то — не всех. Откуда ты это знаешь?
Он не кричал. Он не угрожал. Он спрашивал. Как исследователь, столкнувшийся с аномалией.
Я слушал его, и его вопрос был абсолютно резонным. И действительно, откуда я это знаю?
Я задумался.
— Магистр… я… — я искал слова, пытаясь объяснить необъяснимое. — Понимаете, в чём дело… наверное, это как гениальный музыкант…
Хотелось рассказать, что видел по телеку сюжет о таком мальчишке, но это было бы слишком…
— Представьте, мальчишка, четыре года, а играет на пианино, как маэстро. Он не знает нот. Он не знает теории. Он просто… чувствует, как надо. — Я посмотрел ему в глаза. — Я направил внимание к земле, как вы и сказали. А там, под ней… огонь. И я просто интуитивно понял, что это можно смешать. Я правда не знаю, как. Оно само.
Я сделал паузу.
— Но… — я опустил голову. — Я понимаю вашу обеспокоенность. Вы отвечаете за студентов, за их безопасность. И то, что я сделал, было безрассудно. Я прошу у вас прощения.
Магистр Громов долго молчал, переваривая мои слова. Моё извинение, сказанное искренне и без уловок, кажется, произвело на него впечатление. Он был не из тех, кто привык слышать извинения от аристократов.
— «Гениальный музыкант»… — пророкотал он. — Ладно. Допустим.
Он откинулся на спинку стула.
— Но даже самому гениальному музыканту нужен учитель, чтобы он не сломал себе пальцы и не разнёс рояль. Твой «дар» нестабилен и опасен. И для тебя, и для окружающих. Ты чуть не довёл Голицына до сердечного приступа.
Он посмотрел на меня очень серьёзно.
— Мне плевать на твои «важные дела» и на ректора. Но на моём полигоне — мои правила. И первое правило — контроль. Пока ты не научишься контролировать это, — он кивнул в сторону зала, — я запрещаю тебе использовать любые трансформации сложнее базового «Каменного кулака». Ты меня понял?
Это был прямой приказ.
— Но, — добавил он, и в его глазах появилось что-то новое. — … если ты действительно хочешь научиться… не просто «чувствовать», а понимать свою силу… Приходи ко мне после основных занятий. По вечерам. Я буду с тобой заниматься. Дополнительно. Я выбью из тебя эту дурь и научу контролю.
Это было совершенно неожиданное предложение. Суровый магистр, который презирал аристократов, предлагал мне… стать моим личным тренером.
— Магистр! Это именно то, что мне нужно! — выпалил я с неподдельным энтузиазмом.
Я вскочил со стула.
— Я буду вам так признателен! И чтобы студентов не пугать — согласен! Просто «каменный кулак»! — я поднял руку, как будто давая клятву. — Приду сегодня же! И… если вы сможете мне рассказать больше о том, как можно сочетать и контролировать все эти энергии и стихии… о большем я и просить не могу!
Магистр Громов посмотрел на мой пыл с мрачным удовлетворением. Кажется, он впервые увидел в аристократе не избалованного неженку, а человека, который действительно хочет стать сильнее.
— Сегодня не получится, — прорычал он. — Сегодня у тебя занятия с ректором. Не смей на них опаздывать. — Он усмехнулся. — Поверь, его методы куда неприятнее моих.
Он встал.
— Приходи завтра. И будь готов работать до седьмого пота. Я не делаю скидок на титулы.
— Есть! — ответил я по-военному, сам не зная, откуда это взялось.
— Иди, — он махнул рукой. — У тебя скоро следующая пара. И, Воронцов… — он остановил меня у самой двери.
Я обернулся.
— … то, что было сегодня, останется между нами. Я доложу ректору, что ты проявил нестандартные способности, но без деталей. Не нужно, чтобы Совет Родов знал, что по коридорам Академии бегает неуправляемая ходячая бомба.
— Я понял, — кивнул я. — Спасибо, магистр.
Я уже взялся за ручку двери, но остановился.
— Магистр… Боюсь, Совет Родов всё равно будет в курсе происходящего. Учитывая, что свидетелями была вся группа. И в особенности — Голицын.
Магистр Громов помрачнел ещё сильнее.
— Голицын… — он сплюнул на пол в углу. — Да. Этот щенок побежит к своему папаше быстрее, чем я успею дойти до трапезной.
Он на мгновение задумался.
— Ладно. Тогда я скажу ректору, что это была санкционированная мной демонстрация. Что я тестировал твои пределы в контролируемых условиях. Это будет ложь, но она хотя бы объяснит произошедшее и даст нам немного времени, пока Совет не решит засунуть сюда свой длинный нос.
Он посмотрел на меня.
— А теперь иди. И постарайся сегодня больше ничего не взрывать и никого не пугать.
Он дал понять, что разговор окончен.
Я вышел из его кабинета. Теперь у меня был не просто наставник, а соучастник в сокрытии правды. Ситуация становилась всё запутаннее и интереснее.
Я вышел с полигона, и моя голова гудела. Оказывается, всё, что я знал о магии до этого, — это лишь цветочки. Сколько же всего мне ещё предстоит узнать! Мысль эта не пугала, а, наоборот, будоражила.
До следующей пары, судя по расписанию, было ещё около часа. Я решил не возвращаться в Башню. У меня было немного времени, и я снова направился на улицу, чтобы подышать воздухом и сориентироваться.
Я вышел в тот же двор, где был утром. Студентов стало поменьше — большинство были на занятиях. Я нашёл пустую скамейку под раскидистым деревом и сел, просто наблюдая за неспешной жизнью Академии.
Солнце приятно грело. Я прикрыл глаза, наслаждаясь этим редким моментом покоя.
— Не возражаете, если я присоединюсь?
Я открыл глаза.
Надо мной стояла Вера Оболенская. Она была одна. На её лице не было обычной хитрой усмешки. Она выглядела… серьёзной.
— Все остальные скамейки заняты, — добавила она, хотя я видел как минимум три свободных.
Это был явный предлог. Она хотела поговорить.
Я посмотрел на неё, потом на пустые скамейки вокруг.
— Вера, — сказал я, проигнорировав её вопрос и сразу переходя на имя. — Позволите называть вас Вера?
Моё обращение по имени заставили её на мгновение замереть. Это снова было нарушением всех правил их аристократического этикета. Я видел, как в её глазах мелькнуло удивление, а затем — знакомый огонёк азарта. Я снова играл не по её правилам.
— Позволю, — она усмехнулась, — если вы, Алексей, позволите мне не возражать.
Она приняла мою игру. И, не дожидаясь приглашения, села рядом со мной на скамейку. Не слишком близко, но и не на другом конце.
— Итак, Алексей, — начала она, глядя прямо перед собой, — о чём вы думаете, сидя здесь в одиночестве? Планируете, как «заразить светом» следующую жертву?
В её голосе была ирония, но без злости. Она явно всё ещё была под впечатлением от нашего утреннего разговора.
— Я? Нет… — я улыбнулся, глядя на небо. — Света на всех достаточно. Стоит только посмотреть наверх.
Я подмигнул ей, а затем снова стал серьёзным.
— О чём я думаю? Да ни о чём существенном. Но если ты позволишь… я бы хотел спросить у тебя.
Я повернулся и посмотрел ей прямо в глаза.
— Почему я тебе не нравился, когда был… как бы это сказать… бездарным?
Мне было жаль Алексея. Он явно испытывал к ней чувства и хотел завоевать её внимание. И я хотел знать, почему она была так жестока с ним.
Мой вопрос застал её врасплох. Этого она точно не ожидала. Она ожидала флирта, игры, интриг. А получила прямой, личный, почти обвиняющий вопрос о прошлом.
Она на мгновение растерялась. Улыбка исчезла с её лица. Она отвела взгляд.
— «Не нравился»? — переспросила она тихо. — Это не то слово, Алексей.
Она помолчала, подбирая слова.
— Ты был… скучным. Ты был предсказуемым. Ты был тенью своего отца, тенью своего Рода. Ты пытался соответствовать, но у тебя не получалось. И от этого ты был… жалким.
Она сказала это без злости. Просто как констатацию факта.
— В нашем мире, Алексей, — она снова посмотрела на меня, и в её глазах была холодная мудрость, — слабость — это не просто недостаток. Это — грех. А жалость — это роскошь, которую мы не можем себе позволить. Я не то чтобы не любила тебя. Ты был мне… безразличен. Как и десятки других таких же скучных аристократов.
Она была предельно честна. И эта честность ранила сильнее любой насмешки.
— А теперь, — она чуть склонила голову набок, — ты перестал быть скучным. Ты стал… опасным. Непредсказуемым. Живым. И это… — она усмехнулась, — … это интригует.
Она дала мне прямой и жестокий ответ. Она ценит не доброту или чувства. Она ценит силу.
— Ясно… Ясно… — я вздохнул. Её слова были как ледяной душ. Мне стало искренне жаль того парня, Алексея, который так отчаянно пытался заслужить её внимание.
Я посмотрел на неё, и мой взгляд был полон не злости, а какой-то тихой грусти.
— Выходит, любовь для тебя ничего не значит, верно?
Она хотела что-то возразить, но я продолжил, не давая ей вставить ни слова.
— И ты… с радостью стала бы моей теперь? Даже если бы знала, что я тебя не люблю?
Мои вопросы снова попали в цель. Я не спрашивал о магии, о силе, о политике. Я спрашивал о ней. О её душе.
Вера Оболенская замерла. Её маска хитрой интриганки дала трещину. Мои слова затронули что-то, что она тщательно скрывала.
— Любовь?.. — она произнесла это слово так, будто пробовала на вкус нечто давно забытое. — Любовь — это сказка для простолюдинов, Алексей. Для нас есть долг, есть выгода, есть союзы.
Но её голос дрогнул.
— А что касается… «стала бы я твоей»… — она горько усмехнулась. — А разве у нас есть выбор? Мой отец уже присматривался к твоему новому