Теперь я понял. Это не сон. И не галлюцинация. Я каким-то немыслимым образом оказался в теле этого несчастного парня, Алексея Воронцова, который довёл себя до «эфирного истощения» на дуэли из-за мальчишеской гордости и страха перед отцом. И эта женщина с отваром — не тюремщица, а, скорее всего, кто-то вроде медсестры или надзирательницы из лазарета.
Я посмотрел на кружку в своих руках. Горький травяной запах больше не казался таким уж подозрительным. Может, это и вправду мой единственный шанс быстро встать на ноги? Но сомнение всё ещё грызло изнутри.
Женщина терпеливо ждала, её лицо оставалось строгим, но в глубине глаз я, кажется, уловил тень сочувствия. Она видела, как изменилось моё лицо после моего «приступа».
Я посмотрел на женщину растерянным взглядом. Осколки чужой жизни, вспыхнувшие в моей голове, оставили после себя больше вопросов, чем ответов.
— Да… да… — пробормотал я, сжимая кружку, — я, кажется, вспоминаю… но… я не понимаю… как это возможно… как я тут оказался…
Слова вырвались прежде, чем я успел их обдумать. Господи, да откуда она-то знает? — пронеслось в голове. — Я что, хочу, чтобы она мне всё объяснила? Для неё мои слова звучат как бред сумасшедшего.
Она лишь подтвердила мои опасения.
— Это пройдёт, княжич, — сказала она ровным, успокаивающим тоном, каким говорят с детьми или больными. — Эфирный шок часто вызывает спутанность сознания и провалы в памяти. Сосредоточьтесь на настоящем. Главное, что вы живы.
Её слова, призванные успокоить, лишь усилили моё чувство абсолютного одиночества. Меня накрыло ледяной волной осознания. То есть, если я тут, в теле этого Воронцова, значит… никто не знает, кто я на самом деле? Я был совершенно один в этом чужом мире, в этом чужом теле, с грузом чужих проблем и чужой судьбы на плечах.
Погружённый в эти мрачные мысли, я механически, на автомате, поднёс кружку к губам и начал пить.
Отвар оказался отвратительным. Горький, вяжущий, с привкусом полыни и какой-то хвои. Я пил его залпом, большими глотками, почти не чувствуя вкуса, просто чтобы поскорее с этим покончить. Жидкость была тёплой, она обожгла горло и горячей волной прокатилась по пищеводу, разливаясь по всему телу.
Эффект был почти мгновенным. Сначала по телу пробежала дрожь, а затем… пришла ясность. Гудение в голове стихло. Мир перестал качаться, обрёл чёткость и резкость. Ватная слабость в мышцах не ушла полностью, но отступила, уступив место тягучей усталости. Это было похоже на то, как если бы кто-то повернул ручку настройки в старом приёмнике, и вместо шипения и помех полилась чистая мелодия.
Я допил всё до последней капли и протянул пустую кружку женщине.
Она взяла её, с удовлетворением заглянула внутрь и поставила на поднос.
— Вот и хорошо, княжич. Отлично. Теперь вам нужен отдых. Постарайтесь поспать. Ужин я принесу вам через три часа. К утру вы должны быть на ногах. У вас будет один день, чтобы подготовиться к Проверке.
Она развернулась, чтобы уйти.
Но теперь, когда мой разум прояснился, я не мог просто так её отпустить. Она была единственным источником информации.
Женщина уже была у двери, когда ясность мысли, пришедшая после отвара, породила холодную панику. Проверка. Послезавтра. Провал равен отчислению и позору для целого рода. Для рода, о котором я не имел ни малейшего понятия.
— Стойте! Стойте!! Подождите! — выкрикнул я. Голос прозвучал громче и сильнее, чем я ожидал. Женщина вздрогнула и обернулась, её рука замерла на дверной ручке.
Я смотрел на неё, пытаясь собрать воедино осколки чужих воспоминаний и собственные страхи.
— О чём вы говорите⁉ Я не понимаю… я… — я запнулся, ища правдоподобное объяснение, — я просто не помню. Совсем. Какая ещё проверка⁈ Что я должен делать?
На моём лице, должно быть, отражалось подлинное отчаяние. Я не играл. Я действительно ничего не знал и был в ужасе.
Женщина смерила меня долгим, изучающим взглядом. На этот раз в нём не было ни осуждения, ни холодности. Скорее, тяжёлая усталость и… что-то вроде профессионального интереса. Словно врач, столкнувшийся с необычным клиническим случаем.
Она медленно подошла обратно к моей кровати и остановилась в паре шагов.
— Это плохо, — произнесла она тихо, почти про себя. — Похоже, эфирный удар затронул и центры памяти. Очень плохо.
Она подняла на меня глаза, и её тон снова стал строгим и деловым.
— Слушайте внимательно, княжич Воронцов, потому что повторять я не буду. Послезавтра, в десятый день месяца Огненного Листа, у всего второго курса итоговая Проверка по Защитным Плетениям. Экзамен. Вы должны будете продемонстрировать совету три базовых щита: «Чешуя», «Зеркало» и «Кокон». Насколько мне известно из вашего личного дела, с «Коконом» у вас всегда были проблемы. Именно из-за провала в его плетении щит Голицына и пробил вашу защиту на дуэли.
Она говорила чётко, чеканя каждое слово.
— Вам необходимо не просто сплести их. Вам нужно удержать плетение под давлением эмулятора стихийной атаки в течение пяти минут. Это и есть Проверка.
Она помолчала, давая мне осознать сказанное. А я слушал и чувствовал, как холодеет у меня внутри. «Защитные Плетения», «Чешуя», «Зеркало», «Кокон»… Эти слова не вызывали во мне ровным счётом ничего. Никаких отголосков в памяти, никаких мышечных рефлексов, ничего. Это была полная, абсолютная пустота.
— Вы не помните даже этого? — спросила она, и в её голосе впервые прозвучало что-то похожее на сочувствие.
Глава 2
Я слушал её, и холодное, липкое чувство безысходности сжимало внутренности. Кажется, я влип по уши. Плетения, щиты, эмулятор атаки… Эти слова были для меня пустым звуком. Я не просто не помнил, как это делать — я даже не мог себе представить, что это такое. Как я пройду эту Проверку, если я вообще не понимаю, что тут происходит?
Паника подступала к горлу, но я усилием воли загнал её обратно. Сейчас показать слабость или полное неведение — худшее, что можно сделать.
Я сделал глубокий вдох, стараясь, чтобы он выглядел спокойным. Поднял на женщину взгляд, в котором, я надеялся, читалась усталая решимость, а не панический ужас.
— Спасибо, — сказал я ровным голосом. — Я… вспомню. Мне просто нужно время. Я как-нибудь с этим разберусь. Можете идти.
На её лице отразилось удивление. Она, очевидно, ожидала дальнейших вопросов, жалоб или приступа отчаяния. Но вместо этого увидела неожиданное и, возможно, неуместное спокойствие. Она нахмурилась, ещё раз внимательно осмотрела меня с головы до ног, словно пытаясь разглядеть трещины в моей маске.
— Как знаете, княжич, — произнесла она сухо, возвращаясь к своему обычному тону. — Лекарь Матвеев зайдёт осмотреть вас перед ужином. Не пытайтесь вставать и тем более — практиковаться. Любая попытка плетения сейчас может вас убить. Ваше эфирное тело похоже на паутину после урагана. Ему нужен покой.
С этими словами она наконец развернулась и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Щёлкнул замок.
И я остался один.
Один в тишине палаты, залитой холодным светом магического шара. Один со своим страхом, с чужими воспоминаниями.
Я сел на кровати, обхватив голову руками. Пустота. В голове не было ни единой мысли о том, как плести эти чёртовы щиты. Я медленно поднял перед собой руки — те самые бледные, аристократичные руки Алексея Воронцова.
Затем лёг обратно на колючие простыни и уставился в высокий, теряющийся в полумраке потолок. Свет от гудящего шара был ровным и безжизненным, он давил на глаза. В голове царил хаос.
Мысли метались, и внезапно я вспомнил про единственную связь с внешним миром — высокое, узкое окно.
Эта мысль выдернула меня из оцепенения. Я должен увидеть, где я нахожусь. Увидеть нечто большее, чем эти четыре стены.
Я рывком сел, и тут же за это поплатился. Голова взорвалась острой болью, в глазах потемнело, и тело пронзила волна тошнотворной слабости. Я замер, вцепившись в край кровати, тяжело дыша, пока мир не перестал вращаться. Предупреждение женщины не было пустыми словами. Тело действительно было на пределе.
Но желание увидеть, что там, за окном, было сильнее.
Опираясь о стену, я медленно, шатаясь, встал на ноги. Холодный каменный пол обжигал ступни. Каждый шаг давался с трудом, словно я шёл по дну глубокого водоёма. Но я шёл.
Наконец, я добрался до окна. Оно было высоким, начиналось почти от самого пола и уходило вверх. Стекло было старым, мутным, местами покрытым радужными разводами, но всё же через него можно было что-то разглядеть. Я прижался лбом к холодной поверхности и посмотрел наружу.
Картина, открывшаяся мне, была величественной и гнетущей одновременно.
Я находился на одном из верхних этажей огромного, циклопического здания, построенного из тёмно-серого камня. Архитектура была странной смесью готики и чего-то монументального, почти имперского: острые шпили, горгульи, похожие на химер, соседствовали с массивными колоннами и широкими балюстрадами. Всё здание, казалось, состояло из множества крыльев, башен и переходов, образуя настоящий каменный лабиринт.
Внизу раскинулся внутренний двор, вымощенный такой же тёмной брусчаткой. По нему, несмотря на хмурую, свинцовую погоду, было довольно оживлённо. Группки студентов в тёмно-синей форме, очень похожей на ту, в которую была одета приходившая женщина, пересекали двор. Они шли, оживлённо жестикулируя, смеясь, или, наоборот, уткнувшись в толстые книги в кожаных переплётах.
Но это была не просто прогулка. Это было… живое волшебство.
Один юноша, стоявший в стороне, вскинул руку, и над его ладонью расцвёл и затрещал шарик оранжевого огня, на мгновение осветив сосредоточенные лица его товарищей. Другая группа стояла кругом, а в центре между ними медленно вращался в воздухе большой валун, покрытый светящимися голубыми рунами. Я видел, как одна девушка легко взмахнула рукой, и за ней по воздуху полетела стопка книг, послушно следуя за хозяйкой.
Они делали это так легко, так обыденно, словно дышали. А я… я не умел даже этого. Я смотрел на них из своего окна-бойницы, как заключённый смотрит на вольную жизнь, и чувствовал, как между мной и ими разверзается пропасть. Они были здесь своими. А я — чужаком, самозванцем, который даже не понимает основ этого мира.